– Давай выйдем, Матвей.

Отец дожидается, пока я верну наполовину пустой стакан на место, и грубо вцепляется мне в локоть до неприятного покалывания. Оттаскивает от Бариновой, словно бульдозер, отдавая Вере Викторовне распоряжение остаться с дочкой.

Решительно выпихивает меня в коридор, хоть я особо и не сопротивляюсь. Недовольно шваркает дверью, наплевав, что мы находимся в лечебном учреждении, где даже врачи разговаривают предупредительным полушепотом.

Остервенело мнет манжету стоящей целое состояние рубашки. Затем складывает руки на груди и широко расставляет ноги, демонстрируя собственное превосходство. Пока я неровно дышу и борюсь с головокружением.

Адреналин схлынул. Поддерживаемая желанием выяснить, что с Александрой, энергия стремительно иссякает, исчезая в зияющей бездне. Сказывается накопленная слабость и гуляющие в крови препараты.

– Ты законченный дебил, что ли?

Раскатистым басом громыхает батя, подобно спустившемуся с Олимпа Зевсу-громовержцу, и мечет в меня убийственные молнии. Наверное, жалеет о том дне, когда я вообще появился на свет.

– Допустим. И?

Включаю защитные механизмы. По крупицам восстанавливаю утраченное самообладание. И по укоренившейся привычке ищу хоть малюсенький намек на то, что человеку, полирующему носком туфли чистый кафель, на меня не все равно.

Но ему по барабану. На снова съехавшую повязку на моей башке до фени. На лиловые гематомы и живописную ссадину с сукровицей начхать. Главное – я его разочаровал. Опять.

И это офигеть, как его бесит. До раздувающихся ноздрей, из которых едва не валит дым. До сурово сведенных к переносице бровей. До дергающегося кадыка и раздраженного сопения.

– Какого хрена я узнаю от Латыповых, что ты Сашу… того?

Пропитанный изрядной долей цинизма вопрос звучит настолько пошло, что я морщусь. Стискиваю зубы, судорожно сглотнув, и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не прописать отцу хлесткий джеб.

– Это. Их. Не. Касается, – намеренно разделяю слова паузами и хапаю еще порцию кислорода, закладывая пальца за пояс одолженных мне кем-то неизвестным серых штанов. – И тебя не должно. Это только наше с Сашей. Личное. Не лезь.

Покачиваюсь с носков на пятки и старательно притворяюсь, что наш ни разу не мирный диалог меня не утомляет. Что мне не хочется сейчас уползти в свою палату, упасть на кажущуюся высшим благом цивилизации койку и уснуть, уткнувшись лицом в подушку.

Я в порядке. Это не меня чуть не раскатал по асфальту водитель белого внедорожника. Вовсе нет.

– Молоко на губах не обсохло так со мной базарить, Матвей!

Батя небрежно отмахивается от удивленно косящейся на него медсестры, пробегавшей мимо, и растягивает губы в снисходительной кривой ухмылке. Ненадолго снимает маску хладнокровного интеллигентного бизнесмена и подается вперед, нарушая мое личное пространство.

– Ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься. Не думаешь о последствиях своих поступков, которые боком другим людям выходят. Марина прикована к инвалидному креслу, Александра с переломами валяется. Тебе мало?

Намеренно бьет по больному отец, культивируя и без того колоссальное чувство вины. Но я отсекаю все лишнее, откладывая самокопание на потом. Не хочу отказываться от Бариновой. Просто не могу от нее отказаться.

– Мы с Сашей сами разберемся. Окей?

– Не окей, Матвей. Заруби себе на носу, ты никогда с ней не будешь. Я не позволю.

Глава 31

Саша, два дня спустя

Очередной вечер я встречаю на больничной койке, тупо пялясь в потолок. На ребрах – тугая повязка, на левом запястье – гипс, на душе – мрачно и совершенно безрадостно.

Острая боль периодически прошивает бок, мешает нормально дышать и воскрешает в сознании картинки, которые я предпочла бы забыть. Закрасить яркой палитрой свежих красок, заменить калейдоскопом новых захватывающих эмоций, отправить на свалку в запечатанном наглухо контейнере.

К сожалению, не удается.

И я снова и снова пересматриваю транслируемый воображением фильм ужасов, дрожа от волнения за Матвея. До сих пор чувствую тот удушливый беспощадный страх, которым меня сковало во время аварии, и каким-то чудом не подвергаюсь паническим атакам.

Много сплю. Почти ничего не ем. И дико скучаю по сводному брату, лишившись возможности с ним связаться. С тех пор, как Сергей Федорович выставил Мота из палаты, я оказалась отрезана от внешнего мира. Старый телефон не пережил столкновения с мостовой и не подлежит восстановлению, а новый гаджет никто не спешит мне вручать. То ли наказывая, то ли оберегая…

– Уф…

Я глухо выстанываю сквозь зубы, приподнимаясь на кровати, и осторожно с нее сползаю. Всовываю ступни в большие пушистые тапочки, которые мама привезла из дома, и шаг за шагом преодолеваю первое оцепенение. Ощущения, конечно, не из приятных, но я хотя бы могу самостоятельно передвигаться, и это вселяет определенный оптимизм.

На негнущихся ногах я выхожу в коридор и ненадолго прислоняюсь к стене прежде, чем продолжить свой путь. Прокладываю дорогу с определенной целью и на пару секунд замираю, прежде чем постучать в нужную дверь. В эти «апартаменты», как их шутливо называет ставящая больным капельницы медсестра, вчера заселили школьницу, пострадавшую в автобусной аварии. И я очень надеюсь, что девчонка с очаровательными веснушками на носу, двумя тугими косичками и закрытым переломом мне поможет.

– Только ты можешь меня спасти.

Заговорщически подмигиваю будущей сообщнице и проскальзываю внутрь до того, как кто-то из персонала клиники меня заметит. А дальше все распадается на идиотские обрывочные клочки.

Одолженный мобильник. Подобранный с третьего раза пароль к инсте. Пестрящая гламурными чиками, изысканными деликатесами и тупыми цитатами лента. И один-единственный снимок в профиле у Крестовского, выделяющийся из всей этой бессмыслицы и намертво врезающийся в память.

Матвей. В черной толстовке. Спиной. И перемалывающая мои внутренности подпись «провожаем братика в армию».

Я в десятый раз перечитываю короткую бескомпромиссную фразу и все еще хочу верить в то, что это просто глупый нелепый розыгрыш. Но сердце, гулко бухающее в горле, убеждает в обратном и заставляет торопливо копировать номер Креста и отправлять ему вызов. Ненавидеть длинные гудки, полосующие измочаленные нервы, и вздрагивать от звука знакомого голоса.

– Алло. Игнат? Здравствуй.

Роняю осипше и вгоняю ногти в ладонь здоровой руки, потому что все перед глазами плывет. Отчетливо разбираю грохот музыки, чей-то нестройный хохот и банальный армейский тост, от которого внутренности разъедает серной кислотой. Прижимаю телефон плечом к уху и больше всего боюсь, что Крестовский просто-напросто кинет трубку.

Раз, два, три, четыре…

– Подожди.

Судя по резким шагам и постепенно стихающему гвалту, Игнат покидает помещение, где находился, и уединяется то ли на балконе, то ли на улице. По крайней мере, я прекрасно слышу свист ветра и шумное дыхание одногруппника. Который, вероятно, сейчас проглатывает вертящиеся на языке маты и пытается заменить их чем-то более цензурным.

– Че хотела?

Выпаливает грубо и замолкает, пока я в деталях представляю, как ходят желваки у Креста на скулах.

– Матвей. В армию. Это правда?

– Саш, ты издеваешься?

– Я издеваюсь?! – от снисходительного высокомерного тона плотину моих эмоций прорывает, и я ору, как сбрендившая полоумная истеричка. – Я два дня в больнице без связи! У меня на ребрах бандаж, на руке гипс, и я ни хрена не понимаю, что у вас там происходит!

А еще Зимин за это время не удосужился ни позвонить, ни заглянуть ко мне в палату. И это мучительно медленно меня убивает.

– Не знал, – уже спокойнее произносит Крестовский, сбавляя обороты, и продолжает после колкой неловкой паузы. – Сергей Федорович постарался. Сказал, Матвею полезно будет. С деканом договорился, приказ об отчислении состряпали, повестку вручили.

– Но так ведь не делается… а врачей всех пройти… обследование?

До крови прикусываю нижнюю губу и все еще цепляюсь за бледнеющую надежду, которую безжалостно дотаптывает Игнат.

– Деньги и связи решают. Да и Мот спорить не стал.

Ба-а-ам!

На меня обрушивается оглушительный взрыв. Отбрасывает на пару метров назад. Размазывает о стену. Расплющивает.

Но это все происходит в моем воспаленном воображении.

В реальности же я продолжаю стоять посередине больничной палаты и невидящим взглядом буравлю пространство перед собой.

Переживаю клиническую смерть. Торопливо заклеиваю невидимым пластырем полученные раны и не узнаю собственный металлический голос.

– Отвези меня к нему.

Не прошу. Выпаливаю бескомпромиссное распоряжение, с которым Крестовский не спорит. Вздыхает устало и, перед тем, как отключиться, просит.

– Адрес скинь, откуда тебя забрать.

«Через полчаса буду», – записывает голосовое Игнат, а я слышу урчание мотора и закрываюсь в себе, возвращая выручившей меня школьнице мобильник.

Экономлю растраченные резервы, вырубаю чувства и прилипаю к окну до тех пор, пока во дворе не появляется знакомая машина.

– Не выдавай меня.

Подмигиваю понимающе улыбающейся девчонке с двумя косичками и выползаю за дверь, сдержанно шипя от очередного приступа острой прошивающей бок боли. Не быстро, но уверенно направляюсь в противоположную сторону коридора, преодолеваю запасную лестницу и выхожу на свет, едва не впечатываясь в высокого светловолосого охранника, отделяющего меня от побега.

– Девушка, вы куда?

– Пакет с вещами забрать. Папа привез, во дворе ждет.

Несу абсолютную дичь, протискиваясь между зависшим мужчиной и пустующей регистрационной стойкой, и выбегаю на улицу прямо в тапочках и без верхней одежды.