Ольга Горовая - Битая грань

— Хорошо. На ночь я ее тут оставляю. Вы тоже можете в палате остаться, Александр. Я на смене, если что, кабинет знаете где. Но и мы сами каждые два часа будем заходить, проверять состояние Кати. Пока можете передохнуть, — еще раз устало вздохнув, Полина Сергеевна кивнула и пошла в сторону своего кабинета.

Ольшевский автоматически взглядом проследил. В коридорах уже было пусто. Ночь на дворе. Пациенты по палатам, посетителей нет. На посту медсестра, да в манипуляционной. Тихо в отделении.

А Сенек вспомнить не мог, как день прошел, не понял. Какой-то невыносимо долгий и молниеносно катастрофичный одновременно. Вязкий и настолько тяжелый, как рухнувший на плечи небосвод. Неподъемный.

Без осознания еще, просто с принятием реальности такой, какой эта чертова с*ка являлась.

Но за ним, за его спиной — Катя. Так что Санек не имел никакого греба***го права сломаться или расклеиться, даже на пару минут. Глубоко вдохнул, резко выдохнул, размяв шею. И пошел в палату, еще не очень понимая как, но четко зная: должен привести малышку в чувство. Не физически, с этим медперсонал справился. Но он собирался ее встряхнуть, и уж точно не даст ей в этом всем одной вариться.

Она не могла теперь спать в спальне.

Катя не знала почему, но просто не могла! До какого-то внутреннего крика почти, до неконтролируемой дрожи. Она туда даже зайти толком была не в состоянии за те две недели, как вернулась из больницы. И Саше объяснить, что с ней творится в этой комнате, не получалось. Собственно, она даже сама не понимала, почему ей так плохо становится в спальне… Может, потому, что в последние недели «ДО» там больше всего времени и проводила?

Возможно, наверное… И Катя старалась преодолеть это в себе, мыслить рационально, следовать логике… Но оно все вдруг перестало с ней работать. И приходилось буквально вскакивать, торопливо, судорожно покидая комнату.

Саша не давил. Попробовал ее спросить, но… Она не могла объяснить. Не потому что не хотела или не считала нужным. Не находила каких-то внутренних сил, чтобы даже попытаться самой разобраться. Только с отчаянием смотрела на любимого, пытаясь слова подобрать. И терпела поражение. Отчего еще паршивей себя ощущала. Даже как-то виновато, что усложняет ему и без того непростую ситуацию…

Все время бормотала «прости», сама не понимая, за что извиняется: что беременность не сохранила, или что сейчас такая проблемная и беспомощная…

Этого ощущения Катя тоже не могла и себе толково объяснить. Только с каждым днем и мыслью, с каждой новой попыткой разобраться в случившемся чувство вины становилось сильнее. Ей казалось, что она не все сделала, что должна была. Не все рекомендации выполнила, и можно было… Нет! Нужно было вести себя еще осторожней!.. И теперь надо себя в руки брать, а не расклеиваться. Ведь сама, когда Саше предлагала их «договор», обещала быть не в тягость и не усложнять жизнь, а теперь что?.. Да, конечно, с того разговора в вечер ее дня рождения многое изменилось. И все же это не повод проблем любимому добавлять, ведь чувствовала, что ему и так непросто все на себе тянуть. Но никак собраться не выходило, и Катя почти презирала себя еще и за это.

А спать в спальне ну никак не могла, да, буквально мучимая этими мыслями и раздраем в чувствах. Она ведь уже осознала, уже освоилась с мыслью об этом ребенке. То, что хотела, — это и не вопрос даже — жаждала! Уже в голове своей сложила картинку, как держать на руках этого малыша станет, как напевать колыбельные или играть для ребенка будет, кормить… Как с Сашей тискать карапуза станут, почему-то не имела ни единого сомнения, что и он без ума от их ребенка будет.

Теперь же… сомнения накинулись на нее с невероятной силой. Ужасные, деморализующие, забирающие любые остатки уверенности хоть в чем-то. Даже в их отношениях, если честно. И почему-то постоянно крутилось в голове, что это она ему в любви призналась и говорит постоянно. А Саша так ни разу и не ответил.

Дурость, наверное. Разумеется, чепуха! Ведь сколько всего он делал и делает, как носится с ней… Но отчего-то для Кати так важно было услышать эти три простые слова от любимого и самого близкого мужчины! Именно сейчас, когда сердце на куски разодрано и в голове только боль, серость, туман… Отчаяние поглощало, забирая любые адекватные идеи, разрушая уверенность в самом окружающем мире, в себе, в нем… И только постоянное «За что? Почему наш ребенок?..» крутились в голове, словно кто-то ужасную пластинку на повтор поставил, зациклил.

Без ответов, само собой.

Саша несколько раз про спальню спросил, да… Потом, после третьей ночи, когда она не выдерживала, вставала и уходила в гостиную, просто отрубил «хватит». Сгреб ее в охапку, уже без вопросов вытирая слезы, которые, казалось, жили в ее глазах своей жизнью, не слушая ни мыслей, ни желаний Кати, сами лились по поводу и без.

И они перебрались в комнату, которую почти и не использовали до этого.

Наверное, у Саши там должен был быть кабинет, даже стол имелся, но больше походило на то, что, особо не работая дома, он превратил эту комнату в склад или «чулан». Совсем небольшая, в сравнении с другими, и окна выходили на противоположную сторону. Но есть «гостевой» диван типа, даже с матрасом каким-то там. На нем и спали в первую ночь, когда у обоих не выдержали нервы. Перетащили подушки, одеяло и простынь, бросили это все кое-как на тот самый диван, свернулись, переплелись вдвоем клубком. Саша обхватил ее руками и ногами, словно вдавил, спрятав в матрас под собой, и Катя как-то впервые отключилась за эти дни, несмотря на то, что еще в больнице начала принимать какие-то успокаивающие по назначению врача. Нет, она не выспалась, и напряжение не ушло из головы. Сон был поверхностным и тяжелым, полным все той же боли и повторяющихся мыслей-криков во вселенную… И все же это был сон. Уже куда больше того, что случалось с ней на протяжении предыдущих дней.

Не хотела никого ни видеть, ни слышать. Отменила занятия по музыке, даже не подходила к роялю в эти дни. С мамой практически не разговаривала. Не могла физически. Отделывалась междометиями и короткими фразами, ничего не объясняя о своем состоянии. Кажется, мама, встревоженная таким поведением, звонила Саше после нескольких подобных разговоров, и он как-то ей все объяснил.

Катя не спрашивала, что и как. Ей в принципе сейчас молчать было комфортней и проще. Подругам тоже очень скупо отвечала на сообщения, попросив не звонить какое-то время. Просто дать ей передышку.

Но дни шли, превращаясь в недели, а ей не становилось легче. Вроде бы и затиралось как-то, даже могла минуту, две, десять, а порою и час не вспоминать о том, что случилось… И вдруг вновь накрывало по полной, заставляя сжиматься клубочком, от ощущения уже фантомной, но такой невыносимой душевной боли.

Ну и еще добавилось какое-то тягучее и тяжелое, давящее на плечи, ощущение своей вины перед Сашей, которое только усугублялось с каждым днем, с четким пониманием всего, что он для нее делал… Невероятно много! Имея опыт всяких отношений, да и примеры подруг, прекрасно осознавала, что любимый тянет на себе невозможные моральные задачи. А еще ведь и рабочие вопросы, наверняка, занимали время и силы, изматывали. Но он упорно приезжал домой на обед. После буквально вынуждал ее одеваться и куда-то вытаскивал. Иногда погулять возле дома; иногда в город вез: к себе в галерею, на площадь, где уже все украсили к 14 февраля, хоть еще и было время до праздника; иногда просто вывозил ее обедать в ресторан. Пару раз в церковь возил на службу, обоим захотелось.

Катя поначалу пыталась отказываться и сопротивляться, не желая покидать уютную тишину и тоску квартиры. Да и не голодная вроде… Но когда Саша однажды просто силой облачил ее в пальто поверх пижамы и привез в ресторан… В общем, больше не рисковала. Оказалось как-то совсем стеснительно в общественных местах в таком виде появляться. Хотя Ольшевскому, казалось, было глубоко плевать, что окружающие подумают. А вот когда удавалось ее заставить улыбнуться, — сам расплывался в широкой улыбке и выглядел таким довольным!..

Жаль, что у обоих это редко сейчас выходило.

Так что да, она понимала и бесконечно ценила все… Но вот тот груз какой-то своей виноватости тяготил Катерину от этого лишь больше. Потому что время идет, а она все никак встряхнуться не может; добавляет хлопот и проблем этому потрясающему мужчине… Про романтику или секс уже и говорить нечего, она сама забыла, когда их хватало на что-то большее, чем устало пригреться в руках друг друга. Ясно, что нельзя было какое-то время, то одни ограничения, то другие… Но уже как бы и можно, время не стояло на месте… А Катерина все никак из этой хандры не вылезет. Нервная, вечно на грани слез и тоски, уже и не помнившая, когда чем-то занималась, кроме как бессмысленно слонялась из комнаты в комнату, уставшая женщина…

Точно не то, что пожелает обнаружить любой нормальный мужчина, возвращаясь домой, тем более настолько загруженный работой. А если он еще ее и не любит…

Господи! Она не знала, почему так прицепилась в своих рассуждениях к этому чертовому признанию, которого не получила от него! Понятия не имела! Ведь он столько показывал поступками, заботой и нежностью… Но постоянно закрадывалась в рассуждения крамольная мысль, что Саша просто давно привык о ней заботиться. Да и не только о ней, Ольшевский всегда был до конца предан тем, кого впускал в свой близкий круг. И раз уж они заключили с ним сделку и соглашение, ей надо бы выполнять свою часть оговоренного… А если не может, то и не мучить человека своими проблемами, отягощая жизнь.

Тупость? Возможно… В тот момент и на том эмоциональном уровне собственной разбитости и ощущения своей ничтожности и «несостоятельности», как женщины, Кате все виделось весьма логичным. Как бы ни рвалось ее истерзанное сердце и душа из-за необходимости уйти от человека, ставшего для нее самым бесценным, любимым и близким, частью этой израненной души; разделившим с ней самые потрясающие мгновения счастья и безотчетного горя… Но именно потому ей и показалось вдруг, что не имеет права усложнять еще и его жизнь…