И только заводилы не было с ними: он висел над их головами на высоте футов десяти на веревке, перекинутой через шею коня, обхватив ногами пьедестал статуи и засунув руку куда-то под задние ноги.

– Ну как там, Гаррет? Ты что-то не торопишься!

– Я его понимаю: не каждому удается пощупать каменного коня!

– Хотел бы я иметь инструмент такого же размера.

– Ты хочешь сказать, что у тебя меньше, Чилкот?

– У лорда Гаррета такой же! – воскликнула Тесс. – Даже получше, чем у любого коня – хоть каменного, хоть живого!

Раздался взрыв пьяного смеха – мужского и женского, – и еще одна бутылка ирландского виски была пущена по кругу нетвердо державшихся на ногах гуляк, окруживших статую бедняги Генриха, восседавшего верхом на коне, которого с минуты на минуту собирались обесчестить.

– Эй, Гаррет! Я и не подозревал, что у тебя склонность к скотоложству! О каких еще твоих тайных пороках мы не знаем, а?

– Заткнитесь вы, безмозглые! – прошипел Гаррет. – Хотите разбудить всю эту чертову деревню?

Поскольку он был так же пьян, как все остальные, никто не воспринял его слова всерьез, и скабрезные шутки продолжились:

– Послушай, Гаррет, не может быть, чтобы тебе требовалось больше пяти минут – ик!.. – чтобы покрасить его яйца в синий цвет!

– Не в синий, а в малиновый, королевский пурпур, как приличествует королевскому коню.

Чилкот очень похоже изобразил ржание коня, Перри всхрапнул по-лошадиному и захохотал, ухватившись за живот, но, как видно, перебрал виски и, не удержавшись на ногах, рухнул в мокрую траву, не переставая давиться от хохота.

Гаррет с самым невозмутимым видом обмакнул кисть в ведро с краской и стряхнул лишнее на напудренные парики своих приятелей. Рев возмущенных голосов огласил ночную тьму, а заводила компании спокойно продолжил свою работу.

– Черт бы тебя побрал, Гаррет: испортил мой лучший парик!

– Черт с ним, с твоим париком, Хью! Посмотри лучше, во что он превратил мой фрак!

Чилкот еще раз громко икнул и повалился на землю.

– О-о-о, меня, кажется, сейчас вывернет…

– Уймитесь, придурки, или я опорожню на ваши головы целое ведро! – крикнул сверху Гаррет и, держась за веревку, подтянулся чуть выше. – Одно готово. Сейчас закончу второе, и можете называть меня Гейнсборо[1].

Хью фыркнул, испустив фонтанчик виски, и повалился на землю, корчась от смеха. Перри, чтобы не расхохотаться, зажал рот рукой и буркнул:

– Ну ты даешь! С тобой не соскучишься!

Гаррет ухмыльнулся, весьма довольный собственной шуткой:

– Я, конечно, стараюсь. Тащите-ка еще краски, приятели, да не пролейте, не то нам может не хватить.

Он швырнул вниз пустое ведерко, не особенно беспокоясь, куда оно шлепнется, и оно упало на постамент статуи с грохотом, который наверняка переполошил всю округу. Хью налил в ведро краски. Чилкот, который все еще лежал на земле, взял дужку ведра в зубы и, икая, обскакал легким галопом на четвереньках статую, причем ведерко болталось из стороны в сторону, расплескивая краску на его элегантное кружевное жабо и щегольской жилет. Заржав, он стал на дыбы как раз под Гарретом, где общими усилиями они прицепили ведро к концу длинного шеста и принялись поднимать наверх.

Ведро раскачивалось возле уха Гаррета, угрожая опрокинуть содержимое на головы щеголей, стоявших внизу. Он придержал ведро, обмакнул кисть в краску, собираясь покрыть вторым слоем свой шедевр, и проворчал:

– Мне ничего не видно. Хороши мы будем, если вместо яиц я покрашу ему живот!

– Нет, хороши мы будем, если твой брат узнает, кто это сделал.

– Черт возьми, Гаррет, поторапливайся!

Снова раздался хохот. Многострадальный король, силуэт которого выделялся на фоне серебристого ночного неба, пристально вглядывался в полоску неба над грядой дальних холмов, как будто искал сочувствия у Господа Бога. Однако Божий гнев едва ли мог обрушиться на их головы сию же минуту, тогда как карательные меры со стороны герцога вполне могли, и это было хорошо известно каждому из этой компании.

Люсьен имел обыкновение появляться, когда его меньше всего ждали и совсем не желали видеть.

– Готово! – объявил наконец Гаррет. – Я спускаюсь!

– А сам инструмент ты ему покрасил?

– Заткнись, похабник Перри!

– Лорд Гаррет! – громко крикнула Тесс. – Будет некрасиво, если яйца покрашены, а само орудие – нет!

Раскачивавшееся ведро задело Гаррета по уху, он охнул, чуть не свалившись со своего насеста, и разозлившись, опять стряхнул краску приятелям на головы.

– Черт тебя возьми, Хью, держи шест крепче!

Внизу опять раздался хохот. Гаррета это почему-то начало раздражать, и он подумал, что уж лучше бы действительно остался дома. Наверное, он просто перерос эти дурацкие забавы, поскольку никакого удовольствия они ему не доставляли.

Наконец он закончил работу и не глядя швырнул кисть через плечо, не заботясь о том, куда она упадет.

– Мерзавец! – раздалось снизу: похоже, кисть в кого-то угодила.

– Готово! Сейчас найду конец веревки и спущусь.

Гаррет стоял на узеньком уступе, одной рукой обхватив скульптуру короля за бедро, а другой пытаясь дотянуться до петли, крепко затянутой узлом за ухом коня. Тупая боль в боку тут же напомнила о себе: рана еще не совсем зажила, – но он не обратил на нее внимания.

– Эй, внизу: подайте мне палку или еще что-нибудь, чтобы поддеть и снять петлю, – не могу дотянуться.

– Может, ее поджечь? – задумчиво предложил Перри.

– А что, если… – начал Одлет.

– Дайте же наконец палку! – огрызнулся Гаррет, теряя терпение.

Перри опустился на четвереньки и, хрюкая как поросенок, принялся рыться носом в траве.

Одлет рыгнул, Хью Рочестер, баронет, громко выпустил газы, а две пьяные девицы затянули песню.

«Господи, помоги! Наверное, пора завести новых друзей. Этими я сыт по горло». Гаррет подтянулся вверх, уселся на коня перед королем и, держась за веревку, медленно поднялся. Прижимаясь к шее коня, он еще раз попытался дотянуться до петли, но нет, не получается. Еще бы немножко… Но при попытке подняться еще на дюйм рана откликнулась острой болью, несмотря на немалое количество выпитого виски. С сюртука посыпались пуговицы, сорочка разорвалась. Гаррет лихорадочно пытался отыскать ногами хоть какую-то опору, но безуспешно. Не удалась и попытка еще раз ухватиться за петлю. А его приятели внизу между тем уже заключали пари.

– Ставлю две гинеи, что петлю он не достанет по меньшей мере еще минуту!

– А я пять фунтов…

– Хрю-хрю-хрю…

И в этот момент Гаррет почувствовал, что скользит назад. Выругавшись, он плотнее сжал коленями холодный камень шеи, но скольжение не прекратилось. Отчаянным рывком он опять попытался ухватиться за веревку и почти поймал петлю, но в этот момент Чилкот закричал:

– Черт побери, Гаррет, кто-то скачет по дороге! Должно быть, Кроули позвал констебля или еще кого-то!

Проклятье!

Все произошло в одно мгновение. Перри перестал изображать поросенка и с воплем метнулся к ближайшему амбару; Чилкот схватил ведро с краской, швырнул в канаву и бросился наутек, петляя словно заяц; обе пьяные девицы, не переставая пьяно хихикать, свалились с пьедестала, а Хью и Одлет разбежались в разные стороны.

Гаррет остался один: стоя в полный рост и прижимаясь к шее каменного коня, с веревкой в руке – и чувствовал, как ноги неотвратимо соскальзывают к бедрам короля.

Наконец и он услышал топот копыт в темноте, и он неотвратимо приближался.

Гаррет прижался щекой к холодному камню и выругался, поскольку сразу понял, кто всадник, еще до того, как тот появился из ночной тьмы. А тот уже осадил вороного возле пьедестала, даже не взглянув вверх, и скомандовал:

– Все. Вечеринке конец: можешь спускаться!

Ну конечно, Люсьен – любезный братец, герцог Блэкхит.


Утро для Гаррета наступило далеко за полдень: разбудила кукушка где-то за окном.

Голова гудела. С трудом разлепив веки, он увидел, что полог кровати почему-то медленно вращается. Погрузившись в состояние полудремотного отупения, которое всегда наступало после ночи беспробудного пьянства, он наблюдал за медленным кружением тяжелых складок штор и мельканием малинового шнура с кисточками, до тех пор пока его желудок не ответил приступом тошноты.

Пытаясь справиться с ним, Гаррет глубоко вздохнул, и голова тут же откликнулась резкой болью. В горле так пересохло, что даже воздух проходил с трудом. Да и чего еще можно ожидать после очередной разгульной ночи? Но если бы болела только голова: ныла каждая клеточка тела. Он выругался и натянул простыню на глаза, пытаясь укрыться от яркого дневного света и вспомнить события прошлой ночи.

«Ку-ку, ку-ку, ку-ку…»

Приложив к вискам пальцы, он напряг память.

Пурпурные яйца.

Ага, теперь вспомнил, по крайней мере кое-что… Вроде бы это была статуя, и они красили яйца коня в малиновый цвет. А потом явился Люсьен и все испортил.

Гаррет с трудом сел в постели. Слабый луч света пробивался сквозь щель между шторами полога, и он поморщился, не желая – и не находя в себе сил – видеть даже его. Черт побери, как же плохо! Со стоном повернув голову, он смахнул с подушки какую-то веточку – похоже, принес в волосах. Ага! Теперь вспомнил, почему у него все болит. Когда появился Люсьен, Гаррет все-таки свалился со статуи, и все из-за чертова Чилкота и его проклятого ирландского виски. Оно и слона свалит, это виски. Впрочем, смотря сколько выпить… Он даже не помнил, как шмякнулся о землю. И уж конечно, не помнил, как оказался дома: скорее всего Люсьен взвалил его на спину своему Армагеддону и привез в замок.

Гаррет потер кулаками глаза и провел рукой по взлохмаченной шевелюре, частью еще собранной в косицу, частью прилипшей к шее, а в основном неряшливыми липкими прядями свешивавшейся на лоб и глаза. Возле уха обнаружилась засохшая грязь, и пока отдирал ее пальцами, головная боль еще больше усилилась.