Анна Годберзен - Блеск

Затем Изабелла сняла шляпку, и Генри впервые в жизни понял, насколько чудно сердце: ведь в красных глазах и призрачно-бледном лице мачехи он увидел, что, несмотря на все другие чувства, когда-то она любила его отца, и воспоминания о той потерянной близости будут мучить её до самой смерти.

— О, Генри, ты должен продолжить его дело. Уильям возлагал на тебя большие надежды. Он всегда рассказывал о твоей учебе в Гарварде, мечтал, что ты возьмешь в свои руки семейное дело, хвастался, какой ты сердцеед… — Пенелопа снова фыркнула, но старшая миссис Шунмейкер не обратила на неё никакого внимания. — И говорил, каким достойным представителем семьи ты станешь по окончании бурной молодости.

Экипаж подпрыгнул на ухабе, и все четверо пассажиров столкнулись друг с другом. Изабеллу бросило вперед, а затем обратно к Генри, потрясенному услышанным настолько, что он не удивился бы, даже если у экипажа внезапно выросли бы крылья и он взлетел. Генри не мог вспомнить ни минуты сознательного существования, когда он не знал бы о неодобрении отцом его разгульного образа жизни, равно как ни разу не слышал от старика ни единого доброго слова. Тем временем мачеха положила голову на грудь Генри.

— Вот увидишь, — сказала она, поливая слезами его рубашку. — Он был строг с тобой, потому что хотел, чтобы ты тоже стал великим, и в свое время ты поймешь, что он всегда был прав.

Генри положил руку на вздрагивающее плечо Изабеллы и попытался сесть ровно и величественно, словно пытаясь примерить на себя образ того сына, каким его всегда хотел видеть отец.

Поездка с кладбища в особняк Шунмейкеров на Пятой авеню выдалась бесконечной. Кроме Изабеллы, никто не говорил, да и её слова из-за постоянного всхлипывания звучали почти неразборчиво. По мнению её невестки, такое поведение выглядело донельзя сентиментальным и было вызвано лишь тем, что во время смерти супруга молодая вдова флиртовала с похотливым художником Лиспенардом Брэдли. Но теперь Изабелле нечего бояться, поскольку мертвые мужья, в конце концов, не подают на развод. Но Генри мог это сделать, горько признавала Пенелопа, и бурное неодобрение отца отныне не остановит его от подобного скандального решения. При жизни Уильям Шунмейкер приструнил бы Генри, но теперь молодой Шунмейкер стал главой семьи и мог вести себя так непристойно, как ему вздумается. Его намерение оставить жену, которым он откровенно поделился с отцом непосредственно перед смертью старика, уже превратилось в сплетню. Если бы Пенелопа знала, что у свёкра настолько слабое здоровье, то хорошо бы подумала перед тем, как задерживаться в оранжерее с вожделенно прижимающимся к ней принцем Баварии.

Но так как изменить случившееся было невозможно, сегодня она весь день пыталась изображать из себя примерную жену. Но вовсе не желала играть эту роль. Даже в период влюбленности в Генри ей было скучно думать о выглаженных костюмах, поданном вовремя кофе и слежением за почтой мужа. Сейчас же сама мысль об этом оскорбляла её и заставляла чувствовать себя служанкой, человеком второго сорта, каким Пенелопа совершенно точно не была. Но кем она станет, если лишится титула миссис Шунмейкер сейчас, когда ещё и года не прошло с их свадьбы и нет детей, способных удержать её в семье? С таким трудом завоеванное место под солнцем на небосводе высшего света испарится так же, как последний вздох Уильяма Шунмейкера.

Вся аристократия Нью-Йорка сегодня видела, как она скромно и терпеливо стоит рядом с сокрушенным горем мужем. Очко в её пользу. Общество вспомнит об этом позже, если Генри все же настоит на огласке своей интрижки с девицей Холланд. Но если Пенелопа хочет, чтобы посаженное ею семя хорошего впечатления о себе дало всходы, необходимо продолжать в том же духе. Она не понимала, насколько это будет трудно осуществить, до тех самых пор, пока не вышла из экипажа и не услышала свое имя.

— Да? — повернулась она. Уже вечерело, и было сложно разобрать, кто её зовет.

— Миссис Шунмейкер, я здесь. — При этих словах Пенелопа узнала голос, и в следующую секунду увидела принца Фредерика, поджидающего её в элегантном черном фаэтоне с поднятой крышей. Кучер отсутствовал, и принц небрежно держал поводья в обтянутой перчаткой сильной руке, словно в любую секунду был готов сорваться с места.

Пенелопа оглянулась, надеясь, что больше никто не заметил посетителя. Генри с тяжело опирающейся на его руку мачехой уже преодолели несколько крутых каменных ступеней крыльца особняка. Подходя к принцу, Пенелопа не поднимала глаз.

— Не следовало вам сегодня приезжать, — сказала она и внезапно распахнула голубые глаза так, чтобы, несмотря на кажущуюся скромность, на лице отразились переживания.

— Нет… — Он снова улыбался ей в своей невозможно легкой учтивой манере. — Но я не смог удержаться. В любом случае теперь вы главная миссис Шунмейкер, и, думаю, вам нужно выпить.

— Так и есть, — согласилась Пенелопа, позволяя ему увидеть, что ей стоит большого труда не улыбнуться в ответ. — Как умно.

— Тогда почему бы мне не сопроводить вас на обед? Поверьте, ваш муж весь вечер будет занят бумажной работой и, думаю, оценит, что я не позволил вам заскучать.

Пенелопа приподняла бровь и притворилась, что обдумывает его предложение. Оранжевый свет закатного солнца казался ещё прекраснее на четкой линии подбородка её высокородного друга. Принц бросил взгляд на задрапированные черным окна особняка Шунмейкеров и снова посмотрел на Пенелопу. Расчетливая матрона в ней говорила, что стоит остаться дома сортировать письма с соболезнованиями, но ведь Генри за весь день и двух слов ей не сказал, и в конечном счете верх взяла рассерженная и униженная восемнадцатилетняя девушка.

— Ладно, если вы так настаиваете. Но знайте, я соглашаюсь вопреки здравому смыслу и только потому, что вы приехали в нашу страну так ненадолго. Только подождите меня немного, хорошо? Ненавижу эту черную одежду.

Принц оперся локтем на полированный бок экипажа, наклонился вперед и ответил серьезным голосом, которого Пенелопа прежде не слышала:

— Я бы ждал вас целую вечность.

Пенелопа подмигнула и отвернулась, чтобы уйти вслед за супругом. Она уже вошла в дом, когда поняла, насколько улучшилось её настроение от последних слов принца.

Вечером Пенелопа понадеялась, что Генри не заметит, как она выскользнула из дома в ниспадающем волнами красно-коричневом кисейном платье и украшенной жемчугом эгретке. Но танцуя в бальном зале «Шерриз» с одним рослым господином королевской крови, она больше не думала о муже. Ведь, как уже не раз замечал её спутник, только дурак не станет обращать внимания на столь яркую жену, и Пенелопа не стала бы возражать, если бы Генри пришлось смотреть, пусть и недолго, на одобрительные взгляды, которыми Фредерик награждал её обнаженные плечи и стройную фигуру.

Безусловно, на неё смотрели все, и когда Фредерик положил руку на её поясницу, Пенелопа затрепетала от тихих перешептываний присутствующих в зале и ощущения того, что о ней снова говорят. Принц надел черный костюм и зализал назад волосы. Он походил на Генри, на любого красивого джентльмена из высшего света, разве что выглядел представительнее её мужа и не сводил с неё проницательных глаз. Пенелопа знала, что они очень хорошо смотрятся вместе. Задолго до того как сыграть инженю, чтобы выйти замуж за наследника одной из старейших и богатейших семей Нью-Йорка, она частенько заводила короткие интрижки исключительно ради развлечения. И ей нравилось переживать те ощущения снова, нравилось танцевать в паре с таким восхитительно уверенным в себе мужчиной. Но затем, когда музыка смолкла, Пенелопа увидела, что даже разведенная Люси Карр не пыталась скрыть своего презрения.

— Я вела себя очень плохо, — сказала она не так дерзко, как намеревалась, когда принц проводил её к столику, где уже сменилось около восьми блюд, от которых молодая миссис Шунмейкер отщипнула едва ли не столько же кусочков.

— Надеюсь, ваши соотечественники не станут судить вас слишком строго. — Принц отодвинул для Пенелопы стул, дождался, пока она сядет, и сел сам. Он вытащил бутылку шампанского из стоявшего в центре стола запотевшего ведерка со льдом и заново наполнил бокалы. Затем оглядел просторную комнату, заполненную круглыми столиками, под которыми не помещались пышные юбки. Свет люстры льстиво золотил лица слегка подвыпивших посетителей ресторана. Принц Фредерик в буквальном смысле слова блистал.

— О нет, станут. — Пенелопа поправила белые перчатки на несколько сантиметров повыше локтя и уперлась кулачком в подбородок. Она выпила больше шампанского, чем обычно, и уже достаточно захмелела, понимая, что это не лучшим образом отразилось на цвете её лица, да и в качестве предмета для слухов казалось нежелательным, но все равно меланхолично покрутила бокал в пальцах и сделала глоток.

— Бедная моя миссис Шунмейкер, — посетовал принц. — Ей так безнадежно грустно.

— Я не грущу, — возразила она. — Лишь слегка устала. День выдался длинным.

Это было правдой. День был грустным и одиноким и требовал значительного самообладания. К тому же, Пенелопа очень долго стояла в новеньких черных туфлях из кожи с отделкой из лент, и теперь у нее болели пальцы ног. Но усталость беспокоила её вполовину меньше, чем то, что принц может её пожалеть — она не из тех девушек, к которым позволительно испытывать жалость.