— Вы сказали, мсье Жак уехал. На чем он уехал? С кем? Вы видели? — Алена сняла очки и, близоруко щурясь, протерла их кончиком шелкового галстука Кристиана.

Он растерянно проследил за ее жестом, машинально поправил галстук и вдруг потрясенно произнес:

— Я понял… Меня это так мучило. Галстук…

— Что ты понял? Говори! — моментально переключилась Алена на Кристиана.

Тот растерянно покрутил головой и виноватым голосом пробормотал чуть слышно:

— Это другое. Просто… написали мой портрет, и я все не мог понять…

— С тобой все ясно. О портрете поговорим позже, — гневно сверкнула глазами Алена и переключилась на трепещущую медсестру.

— Я… нет… не видела. Дело в том, что машины не пускают на территорию парка. Вы же видели сами, парковка автомобилей прямо за воротами, — заговорила она торопливо. — Я еще спросила, проводить ли мсье Жака до машины, но он сказал, что чувствует себя вполне бодро.

— А вы, когда входили на территорию санатория, не видели у ворот машины с ожидающими людьми или просто шофером?

— Мне очень жаль, но я живу в доме для персонала санатория, и он расположен в задней части территории, за основным корпусом. Там в заборе калитка, и у каждого из нас, кто живет в этом доме, свой ключ…

— Свой ключ, свой ключ… — машинально повторила Алена, у которой так крутились мозги, что, казалось, этот скрежет можно было услышать обостренным слухом. — Этот рыбацкий поселок, где живут они с Пьером, далеко?

Кристиан тяжело опустился в кресло и, вытирая со лба пот все тем же злосчастным галстуком, ответил хрипло:

— Полчаса езды, — и, помолчав, добавил: — И ключ от дома, если я не ошибаюсь, на моем брелоке.

— Слава богу, врубился, — пробормотала Алена и с напряжением проследила, как Кристиан извлекает из кармана связку ключей и, проверив, кивает утвердительно.

— Когда старина Жак был болен, мне дали этот ключ… Пьер ведь надолго уходит в море. Могло случиться что угодно…

— И случилось, — испуганно вырвалось у медсестры, и она тут же прикусила язык под испепеляющим взглядом Алены.

Она тут же поспешила исправить свою ошибку и торопливо спросила:

— Вы сейчас уедете… А если вернется мсье Жак, то куда мне сообщить вам?

— Вот номер моего мобильного. — Кристиан набросал на листке бумаги свой телефон. — А вот Аленин…

Алена ойкнула и, пробурчав себе под нос:

— Вот дурья башка! — вынула из сумочки отключенный на время полета телефон.

Тотчас он зазвонил, и Алена, уже продвигаясь к выходу, проговорила:

— Да, здравствуйте Ник. Конечно, но если можно, в двух словах. Ах так? Ну уж не так неожиданно! Я вам перезвоню. Кто спрашивает? Передайте Севе, что все нормально, Кристиан меня встретил, и привет всем. Вероника? А она рядом?

Боковым зрением Алена увидела, как у Кристиана загорелись уши и он машинально дотронулся до своего галстука.

— Извините, Ник, у него нет сейчас возможности взять трубку. Он за рулем. Ей от него тоже поклон, — безжалостно закончила разговор Алена и, не оглядываясь на Кристиана, почти бегом пустилась к воротам.

— Возможно, Сара права и вот-вот Жак, как и обещал, вернется обратно, — проговорил Кристиан, когда они отъехали от ворот санатория.

— Надежда умирает последней. — Алена протянула руку и вытянула сигарету из пачки, лежащей перед лобовым стеклом.

— Опять закурила? — строго заметил Кристиан. — А твое клятвенное обещание тетушке?

— Ладно! Мне она тоже много чего обещала! — Алена глубоко затянулась и опустила боковое стекло.

— С мертвыми не сводят счеты, — мягко заметил Кристиан, но Алена, казалось, даже не услышала его.

— Когда я видела ее последний раз, помнишь, мы много говорили с ней… и никак не могли наговориться. Я видела, что она уходит, и мне было все время больно и страшно. Тетушка Эдит чувствовала это и пыталась передать мне собственное спокойствие, что, дескать, умирать — это так, плевое дело.

Однажды, когда ей было полегче, мы сидели в саду, и Жак по ее распоряжению принес шкатулку. Она вынула из нее бархатную коробочку и сказала, что это мне от нее на память. В коробочке оказались старинные серьги с сапфирами и бриллиантами и такой же браслет. Я обняла ее и сказала, что будет лучше, если это все останется для твоей будущей жены. То, что ей понравилась Ксюша и что ты намерен жениться на ней — это мы обговаривали много раз… Тетушка Эдит рассмеялась и ответила, что для вашей предстоящей свадьбы, на которой она еще возможно спляшет цыганский танец с монистами и бубенцами… ага, так в точности и сказала… ею приготовлен царский подарок для Ксюши. А потом они обменялись с Жаком заговорщическими взглядами, помнишь, они так всегда посматривали друг на друга, когда затевали очередную авантюру… и она сказала, что в завещании будет особый пункт, касающийся ее внучки. Я тогда оторопело глядела и не понимала, о какой внучке идет речь. «О рыжей, веснушчатой внучке, — твердо повторила тетушка Эдит. — Рыжая масть — это как беспроигрышная лотерея. Если мать — рыжая, то отец, будь он самый черный негр из экваториальной Африки — девчонка будет все равно рыжая». Тогда я робко закинула удочку насчет того, что может быть и рыжий веснушчатый внучок. Тетушка Эдит поджала губы, точно я сморозила жуткую глупость, и заявила безапеляционно таким своим, помнишь, Кристиан, капризным, категорическим тоном: «Если не будет девчонки, тогда особое распоряжение будет переадресовано… тогда осуществится акт не любви, но справедливости…» И они с Жаком опять обменялись многозначительными хулиганскими взглядами. Я тогда подумала: «Да уж, воистину у миллионеров свои причуды». Мне даже стало обидно за рыжего веснушчатого внучка.

Тетушка Эдит, казалось, получала бешеное наслаждение от своего очередного тайного плана. Кто знает, может быть так она пыталась перехитрить смерть… И торжественно объявила, что душеприказчиком этого особого распоряжения становится Жак. В его руках останется все, что перейдет рыжей девчонке. Но с момента вступления в права ее завещания должно будет пройти шесть лет. С меня взяли клятву, что я никогда ни звука не пророню о том, что владею этой тайной. Мне тогда было и смешно, и грустно, и горько. Не хотелось даже и задумываться об очередной затее по сути уже совсем старых людей. Но Жак, казалось, не был солидарен со мной в моих ощущениях. Он по-прежнему глядел на свою мадам преданными молодыми глазами и с воодушевлением поддерживал любую ее прихоть…

— Господи… И что же? — растерянно прошептал Кристиан.

— То, что кто-то, крайне заинтересованный в том, чтобы рыжей девчонке не достались эти миллионы, имеет представление о существовании особого распоряжения о наследстве, как я полагаю, вложенного в драгоценности, и о том, что вот-вот истекает срок хранения его в тайне, но — и это самый главный вопрос — знает ли это заинтересованное лицо условия этого завещания? Если не ей, то кому…

— То есть если бы они знали, то зачем им понадобился Жак? Просто надо убрать то, что мешает вступить в права этому другому лицу. Но ведь тогда… — Кристиан стал бледнее мела и дрожащими руками вытащил мобильник.

Алена решительным жестом отобрала у него трубку.

— Ты только перепугаешь до смерти Ксюшу, и она наделает массу глупостей, — уверенно заявила Алена. — Сейчас самое главное — не дергаться. По идее они не могут знать имя того, кто вступит в права наследования, если не Мария. Это знает только Жак. А то что он предпочтет лучше умереть… тебе известно лучше меня.

— Хорошо. — Кристиан попытался взять себя в руки. — Предположим, в ближайшие сутки мы не находим Жака. Его просто нигде нет… и что тогда? Но сначала ответь мне: почему ты вдруг ни с того ни с сего сорвалась из Египта? Тебе стало известно, что кто-то претендует на то, что в тайне оставила тетушка Эдит Марии?

— Да. — Алена медленно начала пересказывать Кристиану то событие, которое они с Севкой окрестили как «Египетские ночи».


…Она легла спать довольно поздно и, уже засыпая, услышала, как в ее окно на втором этаже кто-то бросил камешек. Он звякнул о стекло и вновь наступила тишина. Алена села на кровати, прислушалась, и через некоторое время опять раздался легкий щелчок отлетевшего от стекла камешка. Она подошла к окну, отодвинула штору и вгляделась в черноту египетской ночи.

Когда глаза привыкли к темноте, она разглядела очертания пальм, скамейки вокруг замолкнувшего до утра фонтана. В отдалении белели колонны балюстрады, нависающей над пляжем. Она осторожно приоткрыла балконную дверь и застыла на пороге. Под легким прохладным ветерком вздыхало умиротворенно чуть подсеребренное плавающей в облаках луной море. Алена поежилась от холода и, обхватив плечи руками, подошла к перилам балкона. В тот же миг от ствола пальмы отделилась темная фигура, и она услышала приглушенный голос.

— Прошу вас не пугаться, Алена, мне надо, чтобы вы меня выслушали.

Алена свесила голову вниз и попыталась разглядеть лицо человека, стоящего под ее балконом. Сначала ей показалось, что пальма своей тенью так искусно маскирует лицо, что оно сливается с чернотой ствола. Но ночной посетитель пошел навстречу ее желанию и сделал шаг в сторону пронизанной голубоватым лунным светом полянки. Алена вздрогнула. Задрав голову, на нее смотрела темнокожая экс-топ-модель Нэнси Райт. Теперь можно было различить белки ее глаз и блеснувшие в улыбке зубы. Почувствовала, как от напряжения дрожат колени и немеют пальцы, стиснувшие перила балкона.

— Вы просто молодец, что не поддались провокации и не улетели в Москву, — послышался сдавленный смех мулатки. — Но теперь слушайте и только ради бога не задавайте никаких вопросов. Всему свое время. Маленькой Марии грозит беда, если вы сейчас не поможете ей. Да-да, именно вы. Вам необходимо сегодня же на рассвете вылететь в Париж и разыскать садовника госпожи Эдит Жака Дюбуа. Необходимо, чтобы он открыл тайну того имени, которое упомянула в своем особом завещании его хозяйка. Если не Мария, то кто… Здесь сгущаются тучи… и, главное, что куда бы сейчас ни увезли девочку, все будет бесполезно, если мы не знаем, кто желает ей беды…