– Это Одри сказала тебе так сформулировать вопрос?

Он улыбнулся.

– Да.

– Ладно. Валяй.

– Ты занимаешься со мной достаточно долго и уже понял, могу я поправить то, что нужно поправить, и, – он кивнул в сторону поля, – смогу ли играть на следующем уровне. Так смогу или нет?

Я снял обе шины, поставил на попа и толкнул. Шины устремились вниз и, скатившись, врезались в штабель машин в четырехстах ярдах под нами.

– А хочешь? – спросил я, сворачивая веревку.

– Хочу.

– Тогда мое мнение значения не имеет.

– Конечно, имеет.

Я покачал головой.

– Нет. На самом деле значение имеет только то, что у тебя здесь. – Я постучал его по груди, повыше сердца, и кивнул в сторону поля. – Послушай, давай разберемся прямо сейчас. Кто может стать квотербеком? У кого самая сильная рука и самые быстрые ноги, кто лучше видит поле. Журналисты ошибаются, да я и сам одно время рассчитывал только на это. До некоторой степени так оно и есть. Это все, что требуется. Хочешь услышать – я скажу. Все эти инструменты у тебя есть. Такого одаренного парня я давно уже не видел. И уж тот тупица тебе точно не ровня. Но, по правде говоря, лучшие квотербеки это не всегда ребята с лучшими показателями, но всегда самые благородные. Не спрашивай себя, лучше ли ты того стероидного парня. Спроси, насколько сильна твоя любовь.

Он растерянно посмотрел на меня.

– Что?

– Для квотербека главное в футболе не показать, как велик ты лично, но помочь проявить себя другим. – Я кивнул в сторону принимающих внизу. – Взять хотя бы этих пятерых ребят. Как по-твоему, они примут за него пулю или воспользуются им как живым щитом? – Ди рассмеялся. – Парням в хадле наплевать, что там говорит статистика. Или какой у тебя где-то рейтинг. Им нужно знать, готов ли ты вычерпать из себя последнее, когда все твое тело твердит, что ты не можешь и не хочешь. А когда ты сделаешь это один раз, им нужно знать, готов ли ты повторить.

– А если у меня не будет такого шанса?

– Не заморачивайся насчет того, что не в состоянии контролировать. Свой шанс ты получишь. Твоя задача – использовать его по максимуму, когда он выпадет. Может, другого и не будет. А еще ты должен произвести такое впечатление, чтобы коуч понял, что останется без работы, если не выпустит тебя на поле. – Ди рассмеялся. Ветер стирал пот с наших лиц, а снизу снова доносились крики и вопли. – Сразу после свистка, как только ты делаешь шаг в войну – а это именно война, так что не обманывайся, – парни в хадле должны увидеть в твоих глазах нечто такое, что нельзя измерить, что нельзя выработать тренировками, что не дают стероиды. Три главных слова для тебя: «Мы можем победить». Тем ребятам внизу нужен кто-то, в кого они смогут поверить. И я абсолютно уверен, что в того парня они не верят. Ответ, который они ищут, не в сильной руке, бросающей мяч на сорок ярдов, не в смазливой физиономии и не в том факте, что твой папаша – тренер. Ответ идет отсюда. – Я постучал себя по груди.

Внизу игроки бегали по полю. Брошенный квотербеком мяч улетел вправо.

– Великая игра, – сказал я. – Может быть, величайшая на свете. Сколько осталось добрых воспоминаний…

– Ты придешь посмотреть меня?

Я подмигнул.

– Конечно. Но не туда. Может, воспользуешься сотовым Одри и позвонишь мне в перерыве.

– У тебя же нет телефона.

Я шутливо ткнул его в бок.

– Ради тебя что-нибудь придумаю.


Мы уже повернулись и потрусили вниз, когда что-то вдруг привлекло внимание Ди. У него даже глаза полезли на лоб. Я оглянулся и увидел идущую к нам Одри. На плече у нее лежала та самая палка, с помощью которой она так ловко расправилась с пугалом. Выражение ее лица не обещало ничего хорошего. Печатая шаг, Одри подошла ко мне и, выставив палец, медленно и четко процедила сквозь зубы:

– Не смей мне указывать.

Чувствуя, что она не закончила, я ждал.

Одри подняла палку. В глазах набухли слезы. Последнее слово прозвучало чуть слышно.

– Никогда.

Высказавшись и решив, что раскроить мне череп лучше в другой раз, моя жена повернулась и зашагала прочь. Ди проводил ее взглядом и, понизив голос, спросил:

– Ты что натворил?

– Вывел ее из себя. Снова.

– Никогда ее такой не видел, – прошептал он.

Одри исчезла в окружившей нас темноте. Над ухом закружились, пища, москиты. Мы пошли вниз, и я похлопал Ди по плечу.

– Завтра утром. В то же время и на том же канале.

– Что?

– Ничего. Это до тебя было. Увидимся утром здесь, как всегда.

Я повернул к домику.

– Коуч?

Никогда раньше он так ко мне не обращался.

– Называй меня Мэтью или Мэтти.

Ди шагнул ближе, и в свете уличного фонаря его лицо перечеркнула тень. Пальцы сжали бутсы.

– Ты… ты сделал то… – Он кивнул назад. В прошлое. – То, про что говорят?

– А что?

– Просто… – Он пожал плечами.

– Ди, почему ты должен верить всему, что я скажу?

Он снова пожал плечами.

– Виновен или нет, я ничего не могу доказать.

Ди покачал головой.

– Я же не прошу доказать. Просто спрашиваю. Чтобы ты ответил мне в лицо.

– Домашнее задание ты выполнил. А что сам думаешь?

– Думаю, если ты это сделал, то получил по заслугам. И, – Ди оглянулся через плечо в том направлении, где исчезла Одри, – до сих пор получаешь. А если не сделал, то… – Он опустил голову, потом посмотрел на меня в упор. – Тогда мне очень жаль.

– Давай-ка больше смотреть на мяч, чем по сторонам. Я не знаю, сколько еще мы будем заниматься, но если мы не станем об этом говорить, то потом, когда тебя спросят о наших отношениях, ты сможешь ответить честно. Возможно, это убережет тебя от каких-то неприятностей в будущем. Ты сможешь просто повторить то, что я сказал. Договорились?

– Можно еще один вопрос?

– Конечно.

– Ты еще любишь Маму Одри?

Я удивился.

– Ты так ее называешь?

– Она сама так сказала, когда мы познакомились… – Он помолчал, словно подсчитывая что-то. – Наверно, через несколько недель после того, как ты попал в тюрьму. Она спала в одной комнате со мной, потому что мне не нравилось оставаться одному. Однажды меня что-то напугало, и я крикнул: «Мама!» Она всегда была рядом. Ей, наверно, не хотелось, чтобы я называл ее так в присутствии других сестер, поэтому она сама добавила «Одри». Теперь, когда мы не одни, я называю ее «мисс Одри» или «сестра Линн», но когда мы вдвоем… она для меня просто «Мама».

Я сложил руки на груди и посмотрел в сторону Сент-Бернара и монастыря, повернув голову так, чтобы Ди не видел моего лица. Его вопрос остался без ответа.

Не знаю почему, но Ди заговорил снова. Может быть, ему хотелось сделать приятное – и себе, и мне. Так или иначе я многое узнал и о самом Далтоне Роджерсе.

– Укладывая спать, Мама рассказывала мне на ночь всякие истории, – усмехнулся он. – О великих квотербеках. Все и не сосчитать. От одной переходила к другой. Кто с кем соперничал из чемпионата в чемпионат. У нее это получалось – заслушаешься. А мне все было мало: постоянно ее просил – мол, пожалуйста, еще. Даже не представлял, пока не повзрослел, что это все правда. И очень долго не знал, что вы двое… Наверно, классе в седьмом мы смотрели видео с одной вашей школьной игрой, и она не успела выключить, и я увидел вас обоих после игры. – Парень пожал плечами. – Прикинул одно к другому… Мама говорит, ты любишь эту игру больше жизни. Больше, чем ее.

Я кивнул.

– Да, футбола мне не хватает.

– Так почему бы не попробовать? Попытайся.

Я покачал головой.

– Дело сложное.

Он посмотрел в сторону монастыря.

– Мама уверена, что ты вот-вот соберешь вещички, что за тобой пришлют самолет, и ты улетишь куда-нибудь на просмотр. Постоянно твердит, чтобы я не надеялся зря, не думал, что ты протянешь здесь до конца лета, чтобы я брал, что можно, и не привязывался.

Это в ней говорила боль.

– Послушай, я не собираюсь никуда улетать.

Выражение невинного любопытства на его лице сменилось искренним желанием понять.

– Я вчера в Интернете посидел…

Ди бросал мне крючок. Я подождал.

– И?

– Читал старые отчеты. Смотрел видеозаписи суда.

Снова пауза. Еще одна наживка. Подыграть?

– И?

– Та женщина, мисс Кастодиа… Она выступала… убедительно.

– Ее зовут Джинджер, и присяжные согласились с ней.

– Трудно сказать, но, судя по записи, ты это сделал.

– Вот и присяжные так посчитали.

Ди покачал головой.

– Я ей не верю.

– В таком случае ты в меньшинстве.

Он посмотрел через одно плечо, потом через другое.

– Ты, может, не заметил, но я наполовину белый и наполовину черный. У меня в детстве кличка была – Орео. Я всю жизнь в меньшинстве.

Я усмехнулся. Хорошо, когда человек может посмеяться над собой, а у него это получалось легко. Такое качество предполагает уверенность в себе.

– Печально слышать.

– Я тебе это не потому говорю.

– Ладно. Тогда почему?

– Потому что ценю то, что ты для меня делаешь, и не хочу, чтобы ты думал, будто я тобой просто пользуюсь, а в душе считаю тебя больным извращенцем.

– Тогда кем ты меня считаешь?

– Думаю, ты мог быть одним из великих, и мне здорово повезло, что мы вот так встретились, что я здесь, а ты – там.

– Далтон, есть люди, которые, если узнают про нас с тобой, скажут, что я пытаюсь убедить тебя в чем-то, чтобы ты поверил в мою невиновность, хотя мне даже собственная жена не верит. Ты должен это понять. Самый близкий мне на всей земле человек считает, что я – лгун, что я предал ее, как последний негодяй. И даже мой лучший друг и один из моих бывших тренеров не знают, что думать. Если про нас узнают, тебя назовут доверчивым и внушаемым, а для меня найдут слова похуже прежних. Важно вот что: если ты хочешь, если таков твой выбор, я буду тренировать тебя независимо от того, считаешь ты меня виновным или нет.