‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— У неё есть план, — говорит Герда. — А она умная. Пошли с нами.

Я пытаюсь вспомнить, каков дом. Понимаю — здесь недалеко моё крыло. Конечно, там тоже могут быть люди, но… там вход в подвал. Шагаем медленно, пёс хромает. Прислушиваемся. Дом полон людей, и почти все из них — чужие. На первом этаже моего крыла явно кто-то хозяйничает, кто — неизвестно.

— Ищем девку! — кричит мужской голос.

— Мелкую?


— Да плевать на неё. Черкесова зазноба нужна, чёртов дом!

Без паники. Они внизу, они нас не видят. Доходим до кладовой. Я не могу расширить проход вниз, но отощавшая собака все же проходит. И я не могу закрыть дверь полностью — её заело, подозреваю, давным давно.

— По три человека на этаж! — кричит тот же голос. — Не рассеиваемся! Согласно схеме где-то здесь должен быть подвал!

Вот черт, у них ещё и схема есть. Я тоже прохожу и торопливо спускаюсь. Нужно добраться до моего тайного места быстрее, чем они. Идём так быстро, насколько можем.

— Катакомбы, — восторженно шепчет девочка. — Как в Париже, я программу смотрела.

Под конец пса приходится почти тащить — он обессилел. Путь до моего тупика кажется бесконечным, и мне все время мерещатся шаги позади. Наконец собака лежит и тяжело дышит, а я… смотрю и понимаю, что реально загнала нас в тупик. Сидеть и ждать, что сюда они просто не придут?

— Придут, — заявляет Герда в ответ на мои мысли. — их много. Толпа. Им всем обещали денег, а ещё брать все, что захочется, кроме кабинета хозяина.

— Тогда помогай, — вздыхаю я. — Сейчас отодвинем камень и будем искать тайный ход. Смотрела ты такие программы?

Малышка полна энтузиазма. Она и правда помогает. Камень скрипит, не хочет двигаться с места, осыпается крошкой, а потом вдруг сдаётся и откатывается. Нужная мне стена совершенно свободна.

— Ну-ка ищи, ума не приложу что, — командую я.

— Я такое обожаю!

Я шарю по стене. Все стены давно мной изучены, загадка Ванды мучала меня все эти дни. Но… я смотрела ориентируясь на свой рост. И вход в таинственное подземелье находит Герда.

— Смотри! — кричит она. — Тут странный кирпичик!

Странный кирпичик нажимался, но с трудом и скрипом. С таким же протяжным скрипом открывалась дверь, она и правду здесь была… я надеялась, но все равно удивлена. Дверь заедает, мы с Гердой тянем её изо всех сил, но щель все равно получается маленькой. И там внутри — очень темно.

— Бери все фонарики, у меня здесь много. И лампу тоже. И бутылку с водой.

За дни работы в подвале я притащила сюда кучу нужностей, теперь мы торопливо закидываем их в проем. Пёс совсем без сил, я тащу его, а он такой тяжёлый… чертовски просто. И мне все время кажется, что за нами пришли. Я видела столько смерти сегодня, что боюсь — ненужную им малышку просто убьют. Это очень подстегивает. Внутри я даже не осматриваюсь, давлю на рычаг, чтобы дверь скорее закрылась. Всё, третий тайный ход нашёлся. И да — мы спрятались.

— Теперь подождём, — ежусь я. — когда они там все друг друга поубивают. Потом выйдем и уйдём отсюда далеко-далеко. В светлое будущее.

Я больше не волнуюсь за Черкеса. Он вооружён, справится. У меня нет сил, я хочу просто закрыть глаза и спокойно посидеть, желательно не думая о том, что недавно убила человека. Но пёс… я отматываю ему с шеи шарф и пытаюсь перевязать его рану. Выходит так себе.

— Надо тут осмотреть все, — деловито говорит Герда.

Я тяну её к себе. Гонка закончилась, теперь можно выдохнуть. Прижимаю её к себе — она и правда значительно выросла с нашей последней встречи. Улыбаюсь. Теперь то нас ничто не разлучит, точно. Будем вместе, я, и моя сумасшедшая девочка.

— А почему ты доверилась мне? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами, объясняет.

— Тётя говорила, что вы за мной придёте. Что я у неё только на время. Либо бабушка, либо папа, либо кто-то из моих теть. Пришла ты. Я не знаю, как тебя зовут, но знаю, что ты моя тётя. Я видела фотографию.

— Меня зовут Лизой, — отвечаю я. И только потом до меня доходит. — Каких теть?

Герда смотрит на меня с чувством собственного превосходства, как на маленькую девочку, и снова пускается в объяснения.

— Тётя была уже очень старой. Ещё был дядя, но он умер несколько лет назад, я его почти не помню. И она была… ну, странной была. И она мне рассказывала все-все. Говорила, что я имею право знать. Она сказала, что моя бабушка убийца.

— Неправда… она не убивала больше десяти лет.

Я хватаюсь за голову. Хорошие, как говорила мама люди, сделали из девочки бомбу с детонатором. Ладно, если будет говорить другим детям. Никто не поверит. А вдруг кто из взрослых прислушается? Господи, это же самый страшный мамин кошмар, это же разоблачение!

— Тётя сказала, что она все равно была хорошей. Спасла её. И что она обязана ей жизнью. Нашей бабушке. И что мои тёти очень красивые и совершенно одинаковые, у неё была только одна фотография, но она сказала, что я все равно узнаю, кто бы за мной не пришёл. Потому что они близнецы. Вот поэтому я и узнала.

Мне хочется стучаться головой об стену и я решаю не отказывать себе в этом желании. Мама со своим маниакальным страхом расстаться хоть с одной своей тайной просто подготовила мне ловушку. Смотрю на свои руки — пальцы трясутся. А Герда меня с любопытством разглядывает.

— Ты что, не знала? Вот глупая. Тебе нужно было раньше меня забрать, я бы тебе все рассказала…

Я тормошу её и прошу рассказать ещё. Она знает мало. Не помнит имён. Но знает, как в один прекрасный день моя мать приехала к той самой тётей с двумя детьми. Девочкой и мальчиком. На вопрос где вторая близняшка ответила просто — оставила её отцу. И сбежала. Мальчик не его ребёнок, а девочки… я оставила её как откуп.

— Расскажи ещё, — прошу я снова и снова, но она знает так мало, и одновременно так много.

— Я устала говорить, — бесхитростно говорит она. — Я хочу искать сокровища.

Берет один из фонариков и уходит вглубь. А я боюсь отпускать её одну, дому многие сотни лет, вдруг крыша обвалится, вдруг там опасно… Я пытаюсь уложить в голове услышанное, но не выходит. Зато сокровища — находятся. Несколько картин в рамах, заботливо укутанных во многие слои. Какие то мешки, полуистлевшие, в них книги, Герда сразу же начинает их ворошить. Коробки, перевязанные бечевкой. Я измотана, я оглушена, мне ничего не интересно. Я иду дальше, оставляя ребёнка играть с сокровищами, иду искать выход. Ушла же отсюда Ванда…

— Лиза! — кричит Герда. — Ты где?

— Не иди сюда, — осипшим голосом прошу я. — Здесь пол обвалился.

Я лгу. Просто я не хочу, чтобы она это видела. Потому что Ванда никуда не ушла, она так и осталась внутри этого дома, свернувшись клубком возле второй двери, которую так и не сумела открыть. У меня перехватывает дыхание, я просто не могу вздохнуть. Меня тошнит, я отворачиваюсь в сторону, давлюсь одними лишь спазмами — мой желудок пуст. Меня тошнит не от отвращения, нет. От страха. Ужаса. От осознания того, как страшно было умирать здесь. Свет лампы рассеян, я радуюсь, что тёмные пряди волос падают на лицо Ванды, что я его не вижу. В моем кармане тонкий шёлковый шарф, я осторожно расправляю его и накрываю тоненькую фигурку.

— Это мумия? — спрашивает Герда, которая конечно же не усидела на месте. — Чья?

— Я не знаю, — лгу я. — Пойдём искать сокровища.

Девочка посерьезнела. Раскладывает на коленях украшения, манто из облезшего уже меха, а сама то и дело на меня смотрит. Затем отбросила в сторону надоевшие игрушки, села ближе ко мне, вынудила меня положить голову себе на колени.

— Я умею успокаивать, — говорит она и гладит меня по волосам, совсем, как я Черкеса. — И животные меня слушают, вот ваш гигант тоже послушался.

Гигант лежит без сил, но услышав, будто догадавшись, что мы говорим о нем, приподнял одно ухо. Герда потянулась к нему и погладила по полосатому боку.

— Хороший. Меня тётя вечно никуда не отпускала, боялась. Говорила, что несет ответственность. Зато у неё так много было кошек. Она их всех подбирала на улицах и несла домой, у неё дом большой был. Говорила, что грехи замаливает. Некоторые кошки были очень злыми, и всех обижали, но я умела с ними договариваться.

Когда по моим меркам проходит пару часов я встаю и пытаюсь открыть дверь. У меня не получается. Наверное и Ванда пыталась, раз за разом. Бродила по этому склепу, подсвечивая себе телефоном, который так и зажат в её руке. А потом просто свернулась калачиком и умерла. Будет просто невероятно, и даже в какой-то степени забавно, если я умру так же. Только… у меня девочка. А ещё жалко собаку.

— Расскажи, — просит она. — Расскажи, как вы жили.

Терять мне нечего, и я рассказываю. Всю правду. Что раньше мы вообще не жили на одном месте, мотались из города в город. Потому что мама — убивала. Я знала это. Иногда она брала меня с собой, как отвлекающий фактор, но чаще Василька. А потом она начала стареть и города перестали проноситься чехардой. Мама не долго думала, чем нам заняться. Это был шантаж. Каждую операцию она, а затем и мы все вместе планировали очень долго. Мама знала много, много чужих грехов. Она имела чутье на них. Неторопливо выбирала жертву… осечка была только один раз, и тогда нам спешно приходилось бежать. А так наша эвакуация всегда проходила по плану. Один город — одна жертва. И что Василек вырос и научился играть с деньгами, чужими деньгами. И, к сожалению, играть на свои. Он приносил много, очень много денег, но порой проигрывал ещё больше.

— Он умер, да?

— Да… не так давно. Я любила его, его невозможно было не любить. И маму тоже… Какими бы они не были, они были моей семьёй. Другой я не знала.