— Расскажи мне что-нибудь о себе. Я ведь ничего о тебе не знаю.

— Ты знаешь, чем я занимаюсь и где я живу. Очевидно, что тебе интересно узнать о моей семье.

Я больше не удивляюсь, как мастерски ему удается читать мысли: он, черт подери, предусмотрительно купил бутылку в баре клуба, зная, что Громов пошлет за ним своих людей.

— Ты, как и всегда, угадал. Ты близок со своей мамой? Есть ли у тебя братья или сестры? Чем занимается твой отец, если вы общаетесь, конечно.

Рука, поглаживающая мою поясницу, сбивается, но потом вновь возобновляет движение.

— Отвечу по порядку. Со своей матерью я не близок хотя бы потому, что она много лет не появлялась в Москве. В силу обстоятельств у нее нет возможности приехать. Братьев и сестер, у меня нет, и я совсем об этом не жалею. Мой отец был художником, которого прессе нравилось сравнивать с Бэнкси благодаря их выдающемуся видению окружающего мира. Мы не общаемся, потому что пять лет назад он сгорел в своей студии вместе со всеми работами. Ущерб тогда оценили в десятки миллионов рублей.

От шока и изумления я даже привстаю на локте:

— Твой отец — Вениамин Раевский?

Даже настолько несведущий в искусстве человек как я, помнит лицо известного столичного художника, так примелькавшееся на страницах глянцевой прессы. Его картины, вроде костюма от мирового кутюрье, считали нужным приобрести политики и звезды. О трагическом пожаре в его студии, находившейся в самом модном районе Москвы, почти месяц трубили газеты.

— Да, это он. Теперь ты знаешь мою фамилию.

Эмоции и сочувствие переполняют меня и, повинуясь им, я глажу его плечо.

— Мне очень жаль, что так вышло.

— Не стоит. Вряд ли ты прочтешь об этом в прессе, но отец был алкоголиком. Рано или поздно они все плохо кончают.

— Получается, ты совсем один?

Рука Саввы обхватывает одеяло, прикрывающее мою грудь и мягко тянет его вниз. Его голос меняется, становится глубже, чувственнее.

— Уже нет. Теперь у меня есть ты.

29

— У тебя иногда не возникает желания что-нибудь приготовить? — спрашиваю я сидящего за столом Савву, пока выкладываю привезенную курьером еду на тарелки. Аромат свежеприготовленного мяса заставляет меня незаметно сглотнуть набегающую слюну. Я, оказывается, так сильно проголодалась.

— Не помню за собой такого. А ты?

Я аккуратно ставлю тарелки на стол и, заняв стул напротив Саввы, берусь за вилку:

— Раньше я любила готовить, но постепенно стала об этом забывать. Начинаешь думать: для чего мне целая кастрюля супа, если я живу одна? Не проще ли купить его в магазине?

— Такая практичность следствие твоего ритма жизни. Моя мать постоянно готовила, потому что у нее не было других занятий. Ты много работаешь, что традиционно свойственно мужчинам, и твоя женская сущность начинает отходить на второй план. Все вполне закономерно.

Я в очередной раз удивляюсь его наблюдательности и уму. Ему двадцать шесть, а меня порой не покидает чувство, что Савва проживает вторую жизнь. Откуда в нем такое понимание человеческой натуры, комплексов и людских страхов?

— Иногда мне хочется что-нибудь приготовить.

На его губах появляется улыбка ослепительная в своем очаровании.

— Например, когда ты рядом со мной?

Я вспоминаю, как закидывала продукты в корзину, пока Савва ждал меня в машине, и с каким удовольствием варила для него кофе после ночи нашего секса. Да, пожалуй, мое проснувшееся желание готовить связано с ним.

— Скорее всего.

— Это потому что ты чувствуешь себя женщиной. Ты знаешь, что я тебя сильнее, и тебе хорошо со мной в сексе. Рядом со мной ты позволяешь себе быть слабее, и гендерная гармония, заложенная природой, вновь торжествует. Женщины не случайно превращаются в холодных и циничных добытчиц. Просто рядом с ними не оказывается мужчин, готовых заботится о них так, как они того заслуживают.

— Думаешь, я чувствую себя слабой рядом с тобой?

— Я не сказал, что ты слабая. Слабые люди не достойны внимания. Я сказал, что рядом со мной ты позволяешь себе быть таковой. Смущаешься, не боишься показывать свои страхи, допускаешь чужой инициативе вмешиваться в свою жизнь.

Я опускаю глаза в тарелку, делая вид, что сосредоточилась на еде. Савва прав, тысячу раз прав. С ним я становлюсь мягче, гибче, нежнее. Даже работа, которая годами была любимой частью моей жизни отошла на второй план. За минувшие сутки я ни разу о ней не вспомнила. Разве такое когда-либо случалось раньше?

— Чем мы займемся сегодня? — уточняю я после того, как наш поздний завтрак окончен, и мы перемещаемся в гостиную. — Если тебе нужно работать, то я могу поехать к себе, а если нет — то мы могли бы, например, посмотреть фильм.

— Мне больше нравится второй вариант, — Савва садится на диван и, обхватив мое бедро, тянет к себе. Я со смехом утыкаюсь лицом в его плечо и в сотый раз непроизвольно вдыхаю его запах. В груди распространяется уютное тепло и становится легко будто от глотка шампанского. Сидя у него на коленях в мужской футболке и с растрепанными волосами я чувствую себя юной, беззаботной и абсолютно счастливой.

— Какие фильмы ты предпочитаешь? — Савва берет в руки продолговатый джойстик, после чего черная плазма на стене вспыхивает изображением дневных новостей.

— Не знаю… Что-нибудь легкое, наверное.

— Комедии, мелодрамы?

— Пожалуй, что да, — я не удерживаюсь от кокетливого смешка: — Но вряд ли их любишь ты.

— Ты права, не люблю. Я вообще редко смотрю фильмы, но если уж это случается, то стараюсь уделить внимание чему-то стоящему.

— А я, напротив, смотрю фильмы, чтобы разгрузить голову.

— В этом и есть миссия современной индустрии развлечений: сделать так, чтобы потребителю не хотелось думать, — Савва улыбается, но его глаза остаются серьезными. — Книги, музыка, кино, искусство — все дешевеет, становится второсортным. Тем, кто сверху, невыгодно наличие под собой большого количества мыслящих и образованных, ведь стадом куда легче управлять. Те фильмы, которые нам показывают, как и современная литература, не учат людей нести ответственность, а напротив, снимает ее с них, заставляя верить, что в жизни каждого есть внешний враг, от которого происходят все беды. Очень удобный политический трюк, перекочевавший в массы. Некачественное еда, некачественное телевидение, стремительно ухудшающееся образование. Нас учат жить с мыслью, что мы второсортное быдло, которое ничего не решает. Именно поэтому я избирательно выбираю то, что читаю и смотрю.

Савва произносит все это без каких-либо эмоций и обвинений, но мне почему-то становится стыдно. Мои внутренние философия и переживания никогда не выходили за пределы собственной жизни. От души презирая Гордиенко, я никогда не думала о том, что была не первой и не последней сотрудницей, кому он испортил карьеру, и что, возможно, мне стоило придать случившееся огласке. Все, что меня заботило последние несколько лет — это рабочие достижения, будущая покупка квартиры и создание долговечных отношений.

— Ты морщишь лоб, — снова подает голос Савва, касаясь моего подбородка большим пальцем. — Не нужно принимать мои слова на свой счет — я всего лишь рассуждал о тенденциях. На деле, большинству людей комфортно быть стадом, и на большее они никогда не будут способны. Недостаток интеллекта, избыток лени, тяга к приспособленчеству. Кто-то ведь все равно должен чистить туалеты.

Его ладони перемещаются мне на бедра, гладят их и коротким резким движением задирают футболку. Дыхание сбивается, а губы самовольно распахиваются, впуская в себя его поцелуй. Мысли о выборе кино и о зомбированных телевидением людях вылетают из головы, и остается желание ощущать под собой его твердеющую эрекцию, тонуть в его запахе, трогать его плечи.

Ты настоящий наркотик, Савва: умный и безумно сексуальный.

30

Дойдя до последней офисной ступени, я не выдерживаю и оборачиваюсь. Машина Саввы все еще стоит на том месте, где я вышла, а сам он смотрит на меня через опущенное окно. Из груди непроивольно вылетает гортанный смешок и я, помахав ему рукой, ускоряю шаг.

Охранник за стеклянными дверями смотрит на меня с удивлением — я не могу перестать улыбаться. Впервые за много лет я иду на работу, полностью отдохнувшая и свободная от мыслей о предстоящей рутине. Такого со мной не происходило даже в отпуске: находясь за тысячи километров от столицы, я всегда оставалась на связи, по десять раз на дню проверяла корпоративную почту и созванивалась с подчиненными, чтобы мое отсутствие ни в коем случае не нарушило слаженный ход работы.

Мой телефон был выключен большую часть воскресенья, и я ни разу не ощутила укола беспокойства. Не задавалась вопросом, не понадоблюсь ли срочно Андрееву, и не захотят ли со мной связаться клиенты. И дело не в том, что долгое время я ставила себя в позицию мученицы, придавленной гнетом свалившейся на нее ответственности. Нет, мой трудоголизм был осознанным выбором, который полностью меня устраивал.

Именно поэтому сейчас я задаюсь вопросом: почему с появлением Саввы все настолько изменилось? С момента моего прихода в «Ландор», я трижды состояла в отношениях, но ни в одних из них карьера не отходила на задний план. Что это? Усталость, разочарование или та самая проснувшаяся женственность, о которой говорил Савва? Или же причина в нем, в человеке, который смог заинтересовать меня не только как сексуальный партнер, но и как выдающаяся личность?

В свободе мысли и знании психологии людей Савва меня превосходит, и этот факт вызывает во мне искреннее восхищение без примеси конкурентной ревности. А я так давно не встречала людей, которые меня восхищали. Последним, наверное, был Андреев: он казался мне хранилищем мудрости, опыта и ума. Для меня он был кем-то вроде учителя, который знает наперед, как будет правильнее, и чьи слова я ловила как воздух. Жаль, что для столь талантливого руководителя садовые беседки стали важнее.