— Ты пахнешь моим шампунем, — его голос охрип от сна, взгляд жадно блуждает по моему лицу.

Я ёжусь и крепко обнимаю себя руками, защищаясь. 

— Я, наверное, перепутала.

— Что ты собираешься делать?

— Я собираюсь уехать.

— Куда?

— К маме. 

— Бегство?

— Нет. Я хочу нормальности. Хочу перестать бояться.

Он хмурится. 

— Тебе не нужно меня бояться.

Он готов распоряжаться твоим телом по своему усмотрению. Ему наплевать на то, что ты чувствуешь. Его интересы всегда будут превыше твоих. Он получает удовольствие, избивая других людей. Он совершил убийство. Однажды он уже причинил тебе боль, пусть и руками другого человека. Ничто не удержит его от повторного эксперимента.

— Ты кривишь душой. Ты хочешь, чтобы я тебя боялась. Тебе это нравится. 

— Совсем нет, Мирра. Ты для меня особенная.

Ложь. Это всё ложь.

Мои не зажившие за ночь нервы сдают ещё до того, как я успеваю это понять. Я швыряю чашку на стол так, что её содержимое расплёскивается по столешнице, и быстро шагаю к двери. Не дай ему себя согнуть. Не слушай. Тот, кто говорил с тобой вчера, — для него ты совсем не особенная. Та же спичка, которую ему нравится ломать в угоду своей нездоровой натуре. 

Пятки гулко стучат по паркету, сердце молотит им в такт. Сумка стоит на тумбе слева, ноги вдеть в туфли. Пиджак… к чёрту его.

— Мирра.

Я смотрю на свои пальцы, застывшие в паре сантиметров от дверной ручки. Глубоко вдыхаю, наполняя высохшие лёгкие глотком смелости, поворачиваюсь.

— Собираешься меня задержать?

Это он. Мой Савва. Без масок, фильтров и холодной стали во взгляде. Тоже как на ладони. 

— Я же сказал, что и пальцем тебя не трону. Давай попробуем. Я ничего не могу обещать, не могу прогнозировать, — его губы дёргаются в призрачной улыбке, которая моментально гаснет: — Но с тобой ведь получилось… Вдруг и с ним получится. 

Сердце замедляет ход и окончательно останавливается. Перестаёт существовать всё, кроме двух синих факелов, слепящих меня до едкой соли в уголках глаз. 

— Я тебе не верю, — шепчу я одними губами. — Это часть очередного плана?

— Попробуй почувствовать. Тебе это даётся куда легче, чем мне. 

В эту минуту я мечтаю стать такой же, как он. Хочу быть нема к лихорадочному блеску в его невероятных глазах, не видеть, как его плечи напряжены в ожидании. 

— Не подходи, — хриплю я, когда он делает ко мне первые шаги.

— Я ведь сказал, что и пальцем тебя не трону. 

Я перестаю видеть из-за упавшей на глаза мутной пелены. То, что он рядом, я чувствую на ощупь. Груди становится горячо — он прижимается ко мне всем телом, вспыхивает поясница — он меня обнимает. Мне нельзя, но разве можно остановиться? Я обхватываю руками его шею, утыкаюсь лицом в рубашку и ломаюсь окончательно. Я думала, что выплакала всё вчера? Глупости. 

— Я так тебя люблю… Так тебя люблю… Любить, оказывается, так больно, Савва.

Его пальцы задевают мою шею, щёки, волосы. Касаются нежно и причиняют тем самым невыносимую боль.

— Это потому, что ты любишь меня. 

Наш поцелуй отчаянный, с привкусом кофе и моих слёз. Он растворяет реальность, стирает стены прихожей, выключает отчаяние. Любимый мой изуродованный мальчик, моя самая большая любовь, я могла бы состариться в твоих руках, не сходя с этого места.

Звонок за моей спиной звучит как выстрел. Губы Саввы отрываются от моих, рассеивая кратковременное обезболивающее забытьё. Реальность наваливается на меня всей своей неподъёмной ношей, тошнота подступает к горлу. Я заставляю себя открыть глаза и встречаю тёмно-синий взгляд, в котором застыл вопрос.

— Ты кого-то ждёшь?

Отвечать мне не приходится. Жар его рук освобождает мою спину, и Савва меня обходит. Я обхватываю плечи ладонями, чтобы не окоченеть, и отступаю назад. Под гул остывающей крови смотрю, как он открывает дверь и как порог переступают два человека в чёрной униформе.

— Раевский Савва Вениаминович? 

Лёгкий кивок.

— Старший сержант уголовного розыска Красильников. К нам поступила информация о нанесении вами тяжкого вреда здоровью ряду лиц. Для выяснения обстоятельств просим пройти с нами. 

Савва оборачивается и смотрит на меня. Только каблуки, сросшиеся с полом, всё ещё удерживают меня в стоячем положении. В его глазах нет вопроса, нет недоумения, нет растерянности. Ему не нужны мои ответы. Он всё понял ещё до того, как открыть дверь. 

Слёзы свободно текут по моим щекам. Прости меня, пожалуйста, прости. Я так сильно испугалась, потому что ты заставил меня выбирать между мной и собой. Я говорила тебе: я эгоистка. Себя я люблю чуточку больше. Но сейчас я хочу, чтобы всего этого не было. Хочу отмотать время на пару минут назад и дать нам шанс. Ты ведь снова это сделал ради меня. 

Он отворачивается.

— Предъявите служебное удостоверение.

Я отчаянно мечтаю, чтобы этой красной корки у полицейских не оказалось. Чтобы они промямлили что-то невнятное, и мой умный Савва выставил их за дверь. Неважно, что будет потом. Я хочу, чтобы они мне его оставили. Не хочу каждый день погибать от мысли, что никогда больше его не увижу.

Но удостоверение у них есть. Савва несколько секунд изучает его глазами, а затем вдевает ногу в ботинок. Боль взрывается во мне осколками, пробивает насквозь каждый нерв, заставляя вздрагивать мелкой дрожью и беззвучно выть.

У них нет файла твоего отца. Я его удалила. Он заслужил свою смерть.

Дверь распахнута настежь. Полицейские вышли за порог и выглядят немного растерянными. Наверное, впечатлившись содержимым флешки, они были готовы ко всему.

Рука Саввы задевает лежащие на комоде ключи, но вместо того, чтобы их взять, ныряет в волосы и несколько раз их прочёсывает. После этого он оборачивается и смотрит на меня. Теперь я точно знаю, что он улыбается совсем не тогда, когда ему весело.

— Привязанности… — его пальцы коротко задевают левую половину груди, и ямочки на щеках становятся глубже. — Они ослепляют. Я говорил.

Слёзы продолжают катиться по щекам, а я не могу выдавить ни звука. Мой рот парализован болью. «Я удалила файл твоего отца. Я его удалила».

Дверь закрывается, они уводят его от меня. Моего красивого гениального мальчика, без которого я не представляю свою жизнь.

Скинув обувь, я бреду в туалет. Открываю кран с ледяной водой и подставляю под него руки. Спустя минуту пальцы начинает ломить, но эта боль не помогает отвлечься от той, что жжёт меня изнутри. 

Я смотрю на своё расплывшееся отражение в зеркале и истерично смеюсь. Есть ещё и третья боль, от которой начинает знакомо тянуть низ живота. Пришли месячные. 

59

— Мирр, мы с Танькой в винотеку после работы собираемся, — Ирина говорит даже энергичнее, чем обычно, явно пытаясь передать мне часть своего кипящего оптимизма. — Давай с нами, что ли? Красное сухое ещё никому не повредило. Поболтаем, расслабимся. 

Болтать я не смогу и расслабиться тоже. На Савву завели кучу уголовных дел, а налоговая прочно обосновалась в его офисе. Человека, которого я люблю, скоро будут судить сразу по нескольким статьям.

— Ириш, позже, ладно? И спасибо за то, что предлагаешь. Мне бы на твоём месте уже надоело: я ведь постоянно отказываюсь. Как-нибудь обязательно сходим. В другой раз.

Сейчас мне даже жаль, что эмоций во мне так мало. Я бы хотела, чтобы Ирина почувствовала мою искренность. Не знаю, почему эта энергичная солнечная женщина до сих пор считает ледышку вроде меня своей подругой, но каковы бы ни были причины, я этому рада. В одну из пятниц я обязательно выпью с ней вина и, может быть, даже поплачу у неё на плече. Но не в эту и, скорее всего, не в следующую.

— Ну ладно… — она мешкает в дверях и, обернувшись, смотрит на меня с сочувствием. — А суд у него когда?

Про то, что Савву будут судить, она конечно знает. Все об этом знают. Эта новость, словно надоевшая «Jingle bells» в канун Нового года, звучит отовсюду. СМИ с азартом голодных ищеек перерывают его прошлое: берут идиотские интервью у его одноклассников, строят нелепые предположения о причинах, по которым Раевский-старший не поддерживал отношения со своим единственным сыном. Они обнародовали предполагаемые доходы компании Саввы за минувшие годы и даже разыскали клинику, где лежит его мать. Чего Ира не знает, так это того, что всё это — моих рук дело. Это я виновата в том, что Савву забрали, а его имя полощут в жёлтой прессе.

— Через две недели.

— Ты пойдёшь?

Нет, я не пойду, ведь нет ни единого шанса, что его выпустят на свободу. Я до последнего ждала, что он что-нибудь придумает, но Савва подписался под каждым предъявленным обвинением. Я знаю, что ему назначена психиатрическая экспертиза. Чёртова флешка снится мне каждую ночь. Каждую ночь с того дня, как он вышел за дверь в сопровождении двух полицейских, я топлю её в унитазе, разбиваю каблуком, вышвыриваю под колёса проезжающего грузовика и каждый раз просыпаюсь в слезах. Мой сон всегда обрывается на одном и том же моменте: мы с Саввой лежим в обнимку, и я бесконечно счастлива. Реальность отличается слишком разительно, чтобы не задыхаться от разочарования. Моя голова лежит не на его плече, а на подушке, надушенной лавандой от бессонницы, и я совсем одна. Моё наказание.

— Процесс будет закрытым. Так что нет, не пойду.

Ирина уходит, а я работаю ещё два часа — координирую подчинённых, рассылаю письма, совершаю ряд обязательных звонков. За восемь лет у меня выработался определённый распорядок дня, и сейчас он мне помогает не сбиваться с курса. 

Каждые выходные я уезжаю к маме и папе. Пожалуй, их дом — это единственное место, где мне бывает хорошо. Там моя тоска по Савве разбавляется тёплой дымкой родительской заботы, и я понемногу оттаиваю.