Рокси Купер - Больше чем слова

– Никак. Просто я не желаю, чтобы мне указывали, что мне делать в моем доме, – отрезаю я.

– Да что ты вечно палки в колеса, черт побери, ставишь, Стефани! Господи боже! Ты давишь и давишь на меня. Все время давишь! – орет он.

– Нет, это не так.

– А вот и давишь, – говорит он, точно я ребенок. – А когда я срываюсь, ты обставляешь все, будто это моя вина. Но ты сама вечно меня доводишь. Я неприятностей не ищу, а вот ты постоянно нарываешься.

– Ах вот и снова! – саркастически смеюсь я. – Моя любимая игра! «В чем еще виновата Стефани?»

– Так ты всегда и виновата. – Произнося это, Мэтт смотрит на меня без тени раскаяния. Ему наплевать, как подействуют на меня его слова. Ему наплевать, как вообще его слова действуют на окружающих.

– Мы с девочками пойдем гулять, не хочу, чтобы они рядом с тобой находились, – говорю я, смахивая слезы.

– Хорошо, – отвечает он. – Я сам себя не слышу, когда они визжат по всему дому.

Мы много часов гуляем по парку. Подбрасываем ногами в воздух осенние листья, играем в «найди сокровище». Всю дорогу Эви держит Аделаиду за руку, и они почти не ссорятся (девочки научились жутко ссориться и драться). Так весело ходить с ними по лесу: подбирать палки и проверять, как далеко мы можем их бросить, зарываться в золотые листья и хлюпать по грязи в резиновых сапогах. К тому времени, когда мы возвращаемся домой, у них слипаются глаза.

Искупав их и уложив спать, я сама готова рухнуть в кровать. Но я еще не могу заснуть. Мне надо кое-чего дождаться.

С тех пор как родилась Аделаида, Мэтт спит в гостевой спальне. Как по мне, так даже к лучшему. Мне теперь физически невыносима мысль о том, что он рядом.

Я лежу в кромешной темноте и жду, когда загорится экран телефона.

23.36.

Экран подсвечивается.

Открыв сообщение, я читаю:

«Никогда не перестану их посылать».

Ссылка на YouTube перебрасывает меня на видеоролик дуэта, который я всегда любила. Думается, он исполнен значимости для нас обоих. «Под твоим красивым» Лабиринта, и в съемках участвовала Эмили Сандэ. Мне хочется улыбаться и плакать одновременно. Я смотрю ролик, зная, что Джейми ждет от меня моей ссылки.

В ту песню я влюбилась, увидев видео к ней. Когда я на него наткнулась, то раз десять посмотрела ролик. Помню, как на самом деле расплакалась. Наверное, дело в сочетании песни, видеоряда и того, какими счастливыми и влюбленными выглядели там Эд Ширен и танцовщица, – нелепица, в сущности, ведь они просто играют роли. Но меня это пробрало. Я с тех самых пор обожаю этот ролик. И всегда думаю о Джейми, когда слышу песню.

Я набираю текст и копирую ссылку на YouTube:

«Мысли вслух…»

Отослав сообщение, я еще целую вечность лежу с открытыми глазами.

Думаю.

Люди любят говорить – «и почему ты не уйдешь, если ты несчастлива?». Но ведь все не так просто, верно? Просто никогда не бывает. Особенно когда есть дети. Словно нужно, чтобы что-то силой тебя вынудило это сделать. Мало кто действительно выходит из ситуации, пока его не вынуждают.

Мне бы так хотелось поговорить обо всем этом с мамой. А с другой стороны, я сомневаюсь, что стала бы это делать. Что она обо мне подумала бы? Мама такое сделала бы? Стала бы все терпеть? Да еще так долго? Куда ни повернись, я везде напортачила.

Ноябрь 2016 года

Стефани

Нас вечно спрашивают, какое у тебя самое раннее воспоминание, верно? Я знаю, какое у меня. Я не могу определить, где я была, или сколько мне было лет, или каких-то еще важных деталей, но я была с ней – это я помню точно.

Мне, наверное, года четыре или пять, на мне лимонно-желтое летнее платьице с оборками на рукавах. Волосы у меня длинные, растрепанные и спутавшиеся после долгого дня на солнце. Воспоминание длиной всего в несколько секунд, но очень реальное и яркое. Я сижу у мамы на коленях, меня обнимают ее руки. Она зарывается лицом мне в волосы, щекочет губами мою шею, издавая забавные воркующие звуки. Потом стискивает меня, щекочет, я все смеюсь и смеюсь. Я заливаюсь смехом – высоким, как у дельфина. И тут воспоминание обрывается. Это – все, что у меня есть теперь, множество нематериальных воспоминаний, за которые можно цепляться.

Моя мама… она была такой замечательной.

Она обладала кипучей, заразительной энергией, и ее все любили. На нее обращали внимание, едва она входила в комнату. Когда я была маленькой, то считала ее самой красивой женщиной на свете. Благодаря мягким светлым волосам и большим зеленым глазам она казалась мне принцессой. Мне хотелось стать в точности такой, как она. Даже сейчас, когда я смотрю на ее фотографии, я все еще считаю маму самой красивой. Возраст был бы ей к лицу.

Она была мамой, которую все любили. Она всегда приглашала к нам наших друзей после школы, кормила их вкусными ужинами, и они всегда хотели приходить к нам еще. Мама любила смех, забавы, пение, крепкие объятия, доброту. Она никогда ни о ком и дурного слова не сказала.

Элейн была творческой натурой. Когда они еще были молоды и папа купил этот дом, мама тут все переделала. У нее был дар к дизайну интерьера, это все отмечали. Пусть даже у них были деньги, чтобы купить дорогую мебель, мама вечно ходила по барахолкам и секонд-хендам. Она притаскивала домой обшарпанные старые журнальные столики и платяные шкафы и часами чистила и расписывала их в саду. «Класс и стиль не купишь», – говаривала она. Боже, как же она была права! Мы с Эбони собирали цветы и ставили в вазы по всему дому. Зимой дом освещали сказочные гирлянды. Она была сердцем дома, его душой. Она вдохнула в него жизнь.

На ее тридцатый день рождения, вскоре после того, как родилась Эбони, папа договорился, чтобы в саду построили художественную студию. Это была кирпичная пристройка с огромными поднимающимися окнами в каждой стене, которые пропускали много естественного света, там стояла уйма мольбертов, громоздились краски и прочие художественные материалы. Мама проводила в студии много часов, слушая музыку и создавая свои произведения. Она была очень неплохим художником, продавала кое-что через галереи в городе. Мама даже стала местной знаменитостью. Кое-какие ее работы висели в доме. Она позволяла нам с Эбони приходить и рисовать вместе с ней. Она обустраивала нам рабочее место, выставляла густые краски для детей, и мы обмакивали кисти в отдельные баночки, а после неизбежно смешивали краски, создавая всевозможные оттенки грязно-коричневого. Мы всегда рисовали ее: два зеленых мазка для глаз, широкая ярко-вишневая улыбка и завитки желтых волос.

– Ух ты! – восторгалась она. – Какая красивая я у вас получилась! Спасибо вам, мои сладенькие.

После мы вешали их на струны, которые крепились к крючкам в потолке. В мастерской всегда витал акриловый, пластмассовый запах. Его ни с чем не спутаешь, и всякий раз, столкнувшись с ним, я тут же мысленно переношусь в мамину мастерскую.

Когда она заболела, нам ничего не сказали. Задним числом все довольно очевидно. Мне жаль, что никто не потрудился хорошенько объяснить происходящее.

Все произошло очень быстро. Вот она совершенно нормальная и здоровая, а вот уже не способна сделать что-либо, и мама больше никогда не выглядела прежней.

Надвигающуюся беду выдавал дом. Она всегда поддерживала в нем порядок. С тех пор как она вышла за папу, она не работала – не было необходимости. Она всегда гордилась ролью домохозяйки, и ее семья была ее жизнью. Она заботилась о нас, забирала нас из школы и превращала наш дом в нечто чудесное. А потом вдруг в доме стало все грязнее. Я возвращалась из школы, а моя кровать оставалась незастеленной, и подушки лежали смятые в углу дивана – раньше мама бы такого не потерпела. Что происходит?

– Ваша мама плохо себя чувствует, – говорил папа. – Ей просто нужно немного отдохнуть.

– Она поправится? – спросила я.

Папа посмотрел на меня с беспокойством. Даже в тринадцать лет я сумела прочесть его на папином лице. Взрослые пытаются многое скрывать от детей, но те далеко не глупы, они умеют улавливать многое быстрее, чем взрослые.

– Ей просто надо отдохнуть, милая, – снова и снова повторял папа.

Потом ни с того ни с сего появилась женщина, которую называли «Бабуля Мойра», и она стала забирать нас из школы. Пока мама не заболела, я даже не знала, что у меня есть бабушка. Папа представил ее нам, сказав, что она мамина мама. Она выглядела доброй, у нее были коротко стриженные седые волосы, вьющиеся на концах. У бабушки были такие же ярко-зеленые глаза, как у мамы, и она красила губы бледно-розовой помадой. Запах ее духов льнул ко мне после того, как она меня обнимала, что мне даже нравилось. После того как мама заболела, она стала часто у нас бывать. Я спросила папу, почему мы раньше с ней не встречались, на что он ответил, мол, «это долгая история». По-видимому, мой дедушка умер несколько лет назад. Все это было очень странно.

Мама стала исчезать на несколько дней кряду, и никто не объяснял нам куда. Возвращалась она на себя не похожая, точно что-то высасывало из нее душу. Какая-то искорка в ней погасла. Казалось, всякий раз, когда она покидает дом, какая-то ее часть уже не возвращается. Даже будучи очевидно больна, мама все еще старалась выглядеть нормальной для нас. Она носила свою обычную одежду и делала прически, но все было уже не то. Лицо у нее стало серое, она похудела. Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что происходит нечто дурное, но достаточно наивной, чтобы думать, что все еще наладится. Мне просто нужно было, чтобы кто-то сказал мне правду. Но никто этого не сделал.

Вскоре она уже не могла ходить, у нее не было сил даже говорить. У меня сердце разрывалось при виде того, как она собирается с силами, чтобы хотя бы улыбнуться. Эта женщина – моя мама! – которая раньше была так полна жизни, от какой-то болезни превратилась в инвалида.

В следующие несколько недель она бывала дома все меньше и меньше, и наконец настал день, когда она ушла от нас совсем.