– Значит, наверное, вселенная действительно знает, что делает, ведь именно это я могу сказать и о тебе, – откликается он.

– Помнишь? «Судьбу свою встретишь на дороге, которой пойдешь, чтобы ее избежать».

Я многозначительно улыбаюсь, меня клонит в сон. Препараты начинают действовать, мне нужно поспать. Я чувствую, как Джейми прижимает ладонь к моей щеке, целует меня в другую щеку и шепчет мне на ухо:

– Я так сильно тебя люблю, моя прекрасная девочка.

Я не знаю, как описать удовлетворенность или счастье. Просто это чувства, которые мы испытываем. Наверное, когда твой час настал, все, на что можно надеяться, – быть счастливой и довольной своей жизнью и не испытывать сожалений. Ошибки? Мы все совершаем ошибки. Но, как говорила моя мама, мы все люди.

Идеально неидеальна… с меня довольно и этого.

Глава 31

Настоящее время

Джейми

После того как Стефани умерла, я днями напролет сидел один в ее спальне. Я мог все еще чувствовать запах ее духов. Мне не хотелось, чтобы что-либо тут трогали, ведь она этого касалась: стакан воды, одна из ее книг, бальзам для губ. Ее спальня понемногу превращалась в музей, собирая пыль и воспоминания. Мне просто надо было быть ближе к ней – или к ее сущности.

Иногда я приводил сюда девочек и обнимал их, правда, они едва ли понимали, что происходит. Я знаю, что лишь недавно вошел в их жизнь, но они мне доверяют, и мы неплохо ладим. Они обе – точная ее копия: те же самые губки бантиком и огромные зеленые глаза. Смотреть на них радостно и горько одновременно. Мини-Стефани на подходе – ей бы понравился оборот речи.

Первые две ночи после ее смерти я едва мог уснуть. Сидя на жестком голубом стуле в ее комнате, я молча смотрел на кровать, пил виски и перебирал последние двенадцать лет нашей жизни. Мне следовало бы быть честнее раньше. Мне жаль, что я не сказал ей, как с самого начала безумно в нее влюбился. Мне жаль, что я так сдерживался. Не понял раньше, насколько недоволен своей жизнью. Мне жаль, что мне не хватило храбрости. От таких мыслей теперь нет толку. Мне просто придется с этим смириться. Надо думать, на все происходящее есть причина.

Меня засасывает в огромную черную дыру смерти и горя. Она так долго была частью моей жизни, а теперь Стеф не стало. При мысли о том, что я больше не услышу ее смех, не увижу улыбку, ее прекрасное лицо, у меня сердце разрывается. Возможно ли чувствовать физическую боль от горя? Кажется, именно это со мной сейчас происходит.

Разумеется, я не единственный горюю. Смотреть, как Майкл и Эбони переживают утрату дочери и сестры мучительно. Они уже проходили через подобное раньше. Ее отец так и не оправился после смерти жены, и, честно говоря, думаю, после нынешней он не оправится тоже. Никто в такое бы не поверил.

Похороны. Холодный сентябрьский день. Ночью я сплю по полчаса урывками. Все должно быть как надо. Стефани похоронят на одном кладбище с ее мамой, Элейн, она сама так захотела. Майкл и Эбони просили меня сказать что-нибудь на похоронах. Я долго думал, прежде чем согласиться, не потому, что я не хотел, а потому, что сомневался, что выдержу, что не сорвусь и не разрыдаюсь. Что, если я все испорчу? Что, если скажу что-то невпопад? Мы со Стефани даже обсуждали такую возможность перед ее смертью. Вполне в ее духе, Стефани все обернула в шутку, сказав, мол, «послушай, если тебе неловко что-то говорить, просто нарисуй картинку и с ее помощью скажи то, что намеревался, – тебе это прекрасно удается!». Я пообещал так и сделать, потому что она этого хотела.

Еще мы обсуждали проблему девочек и стоит ли им идти на похороны: учитывая, что старшей шесть, а младшей четыре, мы решили, что они слишком малы, поэтому на день их отведут к друзьям семьи.

Утром в день похорон дом Майкла полон ярких цветов. Войти в него – все равно что очутиться в цветочных рядах воскресного рынка. Нежный аромат лепестков в сочетании с запахом свежесваренного кофе с кухни поистине прекрасен.

И замечательно все утро слушать истории про Стефани. Соболезнующие рассказывали, какой красивой и доброй она была, какое отличное у нее было чувство юмора, какая стойкость духа… Это и есть самое глупое в похоронах, верно? Только на них и можно узнать, как тебя любили и ценили. Но тогда уже слишком поздно, потому что ты… ну, в общем, ты мертв. Почему тебе не говорят такого, пока ты жив? Бессмыслица какая-то. Я слушаю, как друзья и родственники рассказывают истории из подростковых и университетских лет Стефани, и внутри у меня все сжимается от боли, что она не способна услышать, с какими теплотой и любовью к ней относились окружающие.

К тому времени, когда в 10.36 подъезжает катафалк, в доме тихо. Катафалк подползает по подъездной дорожке, как большой, черный блестящий жук. Это – сюрреалистический момент, который я никак не могу постичь: что в деревянном ящике в кузове этого автомобиля тело женщины, которую я люблю. Кофейного цвета гроб с блестящими золотыми накладками окружен целым морем цветов, все как один такие яркие…

Я не могу позволить себе сломаться. Только не сейчас.

Собирая сумку с ноутбуком, я бросаю взгляд в зеркало. Она хотела, чтобы на похороны я пошел в черной футболке поло и костюмном пиджаке. Я делаю глубокий вдох и говорю своему отражению: «Ты сможешь», а после выхожу из ее спальни и спускаюсь вниз.

* * *

Стефани хотела, чтобы на похоронах у нее сыграли «Никто не знает» «Пинк». Она сказала, эта песня утешала ее, когда она чувствовала себя несчастной. Она на полную громкость запускала ее в салоне автомобиля или на iPod. А еще Стеф сказала, что песня достаточно эпическая для похорон и что играть ее надо очень громко. Столько людей пришло… Друзья из школы, из университета, с работы, из деревни и окрестностей. Ее любили.

Стефани не была религиозной, поэтому не хотела ничего церковного. Просто короткая панихида в довольно современной часовне.

Я уже ходил вчера вечером в часовню, чтобы установить экран, поэтому сегодня мне нужно только включить и подсоединить ноутбук. На самом деле я даже рад, что поминальную речь поручили мне. Мост между смертью и похоронами – такая ужасная, сбивающая с толку, черная пустота. В такой момент нужно на чем-то сосредоточиться. Последние полторы недели я перелопачивал тысячи фотографий в библиотеке iTunes.

Все нужно сделать как следует.

Я встаю и, поднявшись на кафедру, обращаюсь к собравшимся. Тут, наверное, около сотни человек, и все смотрят на меня. Все ждут, чтобы я сказал о нашей девочке нечто глубокое, нечто невероятное, нечто удивительное.

Но с чего мне вообще начать?

Я думал, что буду нервничать, но нет. Горе так подавляюще, что поглощает любые другие чувства.

– Всем доброе утро, – говорю я в маленький микрофон. – Меня зовут Джейми. Не все тут меня знают, но меня попросили говорить от имени семьи.

Ко мне обращено море лиц. Я кладу обе руки на кафедру, чтобы обрести равновесие, мне нужно сосредоточиться, не то я сломаюсь.

– Когда Майкл попросил меня выступить, он сказал, чтобы я просто объяснил, чем была для нас Стефани, – говорю я, и голос у меня не срывается. – Простите, что подвел вас, Майкл, но невозможно выразить словами то, что она значила для нас… во всяком случае, для меня.

Кое-кто из собравшихся опускает голову, тянется за салфетками. Я уже принял сознательное решение не смотреть на Майкла и Эбони, пока говорю. Во всяком случае, не раньше, чем закончу.

– Что можно сказать об этой девушке? – задаю я риторический вопрос. – Я познакомился с ней много лет назад, когда она была совсем другим человеком. Едва я ее увидел, я понял, что она особенная.

Многие улыбаются, они знают, что это правда. В ней действительно было нечто особенное – нечто неосязаемое, но такое, каким обладают лишь немногие.

– Стефани знала, что я скверно умею выражать свои мысли. Я знаю только один способ выразить чувства – через искусство. Поэтому вот что я для вас подготовил. Оно скажет тысячу слов… потому что, когда речь идет о Стефани, никаких слов не хватит, чтобы выразить, сколько она значила для меня.

Я слышу сдавленные рыдания из переднего ряда, но я не могу посмотреть. Я знаю, что это – Майкл и Эбони.

– Это всегда – больше, чем слова, – кое-как выдавливаю я и нажимаю «Play» на ноутбуке.

Несколько секунд в часовне царит полная тишина. Никто не знает то, что произойдет дальше.

А потом на большом белом экране над укрытым цветами гробом возникает портрет Стефани, который я нарисовал для выставки. У меня все внутри переворачивается при виде его, при мысли о том, что я никогда больше не коснусь этого лица.

В часовне раздаются судорожные вдохи, кто-то задерживает дыхание, люди начинают плакать. Я должен всем показать, какой удивительной была эта девушка.

Часовню заполняют звуки струнных, потом вступает фортепьяно. Когда начинается песня, я уже не могу сдерживаться. Я ни на кого не могу смотреть. Мой взгляд не отрывается от экрана. «Закрой глаза» Майкла Бубле могли быть написаны непосредственно для Стефани Карпентер.

Чертовы стихи прекрасны.

Я несколько дней потратил, подыскивая подходящую песню. Песня не из тех, какие я обычно слушаю. Я вообще терпеть не могу Майкла Бубле. Но как-то среди ночи, через несколько дней после ее смерти, я сидел в ее комнате, а эту песню заиграли по радио, и мне она показалась идеальной.

Какие стихи лучше всего передадут мои чувства к ней? Нет, не мои чувства к ней – это было бы слишком эгоистично. Я хотел найти такие, которые показали бы, какой она была удивительной. Как нам всем повезло, что Стеф была в нашей жизни. Какой сильной она была.

И эта песня как раз подходила.

У Стефани была поистине прекрасивая душа – во многих отношениях измученная. Мне бесконечно жаль, что она не бывала чаще счастливее. Но я хотел показать ее по-настоящему счастливой, поэтому музыку сопровождают фотографии и видеозаписи по большей части из последних лет ее жизни: она улыбается, смеется, корчит глупые рожицы с Эви и Аделаидой, гуляет где-то с Эбони, обнимает отца, снимки, на которых мы обнимаемся на семейных барбекю, видеозаписи того, как мы бегаем с детьми по пляжу, фотографии, которые я сделал тайком, когда она не видела, которые делал по ее просьбе, когда целовал ее в щеку…