Сползаю вниз по стене и роняю лицо в ладони.

Говорят, время лечит.

Врут.

Оно не лечит.

Просто... просто всё проходит и забывается. А я не хочу забывать. Я хочу всё помнить. Переживать всё снова и снова. Не хочу ничего нового, хочу то, что было у нас. Ничего не прошло. Ничего не ушло. Всё живо внутри меня. И будет жить, пока живу я.

Люди, которые уходят, — они всегда внутри нас. Проживают рядом с нами горе и радость. Никуда они не уходят. Так и остаются в сердце и памяти, в отведённых для них местах. Я представляю это как комнаты. Вот я открываю дверь и захожу в комнату, где мы с Филом надуваем матрас, который первое время служил нам кроватью. Он был жутко неудобный, мы постоянно с него скатывались, если не спали в обнимку ровно по центру. Я ворчала о том, что он нам не нужен, проще просто спать на полу, потому что так или иначе мы оказывались именно там.

Тянусь к карману толстовки и отдергиваю руку. Телефона там всё равно нет. Как и Фила, его тоже больше нет. И я совершенно не могу к этому привыкнуть. Как привыкнуть к тому, что больше никогда не сможешь с ним поговорить? Дотронуться. Обнять. Поцеловать. Как?

Всхлипываю громче и громче.

То, что стучат в дверь, я понимаю не сразу. Поднимаюсь на онемевших от неудобного сидения ногах и вытираю ладонями зарëванное лицо.

Да уж. Вот так подготовилась к встрече с риелтором. Раньше в коридоре висело зеркало и я по привычке смотрю на то место, где оно было. Сейчас там лишь выцветший кусок обоев. Вот и жизнь моя такая же. Бесцветная. Всё вокруг блестит и переливается, а я как будто померкла. Все говорят, нужно выбираться из этой темноты и ада. Только как это сделать, если не хочется? Для начала нужно захотеть сделать это ради кого-то.

Дергаю дверь на себя и закрываю лицо рукавом толстовки.

Это не риелтор, с которым у меня назначена встреча.

Опять он.

Кирилл Морозов.

Сейчас у меня нет настроения болтать с ним, поэтому я грубо интересуюсь, пряча заплаканные глаза:

— Чего тебе?

Он молчит несколько долгих секунд, а потом делает шаг внутрь. Я его не приглашала, поэтому не двигаюсь с места, продолжая держаться за дверь, преграждая ему путь внутрь.

— Раньше ты была более вежливая, Даша, — тихо говорит Кирилл, уголки его губ приподнимаются, но улыбка тут же гаснет. — Ты чего плачешь?

— Времена меняются и люди тоже, — бормочу, отворачиваясь.

Мне хочется, чтобы он ушел. Оставил меня одну, и я бы опять поревела, уткнувшись в коленки, пока никто не видит и не стоит за дверью, прислушиваясь. Так делали и мама, и Люда, и папа, и отчим. Они все за меня переживают, я вроде как это понимаю. И в то же время отрицаю.

Он поднимает руку, будто собирается коснуться моих волос. Я в панике отшатываюсь и повторяю свой вопрос:

— Чего тебе надо?

Морозов хмурится, видя реакцию.

— Мне перезвонили с твоего номера, поэтому  — вот.

У него в ладони лежит мой телефон. Тёмный экран с одной трещиной. Зелёный чехол в белый горох. Я с ним уже попрощалась.

— Спасибо!

В порыве эмоций кидаюсь ему на шею. Обнимаю, уткнувшись носом в его рубашку и шепчу сквозь слезы:

— Спасибо, спасибо, спасибо.

Я больше не планировала с ним встречаться. Общаться! Никогда не хотела касаться. Видеть не хотела! А сейчас, благодаря ему, сжимаю в ладони свою ниточку связи с Филом. Шепчу слова благодарности и плачу.

Мои плечи вздрагивают, с губ срываются всхлипы. Пачкаю ему рубашку своими слезами.

Кирилл аккуратно обнимает меня в ответ и прижимает к себе сильнее. Мне бы оттолкнуть его, выгнать, чтобы ушёл. Меня уже никто не спасёт, я тону, захлебываюсь в накатывающих, как волны во время шторма, эмоциях.

Гладит по спине, волосам. Что-то говорит. Ничего не слышу. Просто цепляюсь за него, как за спасательный круг, и плачу.


Проходит достаточно времени с моей внезапной истерики в прихожей, свидетелем которой, к моему стыду и разочарованию, стал Морозов. Я успела успокоиться, почти. А он никак не хочет уходить. Находит в своем рюкзаке бутылку с водой и вручает мне.

— Пей.

Сам отходит к окну, за которым начинает смеркаться,  на улице зажигаются первые фонари. Я прищуриваюсь от света. Глаза после слёз неприятно щиплет. Минусом жизни на третьем этаже всегда было то, что свет от уличного освещения нещадно бил именно нам в окна.

Я достала влажные салфетки и протерла ими лицо. Воды в квартире нет, как и электричества.  Для его включения стоило покопаться в щитке на лестничной площадке, но у меня не было никакого желания этим заниматься. Да и не умею я такого. Опять пришлось бы просить папу прислать рабочих.

Из мебели на кухне остался один обеденный стол. Не придумав ничего лучше, я опускаюсь на пол и, привалившись спиной к стене, открываю бутылку.

— Я немного задержусь. Побудешь с Мариной? 

Морозов стоит ко мне спиной и , видимо, звонит сестре. Мне становится ещё неуютнее в его присутствии. Он мог давно уйти. Просто отдать мне мобильный без лишних церемоний. Или мог просто передать его через Люду, как и планировал. Что он делает здесь со мной, я не понимаю.

— Она не будет заставлять тебя есть суп, — спокойно говорит Кирилл, выслушав длинную крикливую речь на другом конце трубки.

Морозов сжимает переносицу большим и указательным пальцем и устало запрокидывает голову:

— Оля…

Решаю попытаться ещё раз  выпроводить его из квартиры:

— Ты можешь идти, у меня... у меня все нормально, — хрипло говорю и громко шмыгаю носом, к сожалению, именно это не добавляет мне убедительности.

— Не верю, —  говорит Кирилл, отключает телефон и садится рядом на пол. Грустно улыбаюсь и делаю глоток прохладной воды. Она капает мне на подбородок,  неуклюже стираю капли тыльной стороной ладони. Морозов внимательно наблюдает за мной, нахмурив брови. Его взгляд блуждает по моему лицу, разглядывая. Я радуюсь тому, что в кухне стоит полумрак и он не может в полной мере наблюдать следы, которые оставили слёзы на моем лице.

— У меня правда всё нормально.

— Это я уже слышал.

Кирилл протягивает руку, и я отдаю ему воду. Он запрокидывает голову  и, не протирая горлышка, делает несколько глотков. Закрывает бутылку крышкой и ставит между нами.

— Расскажешь?

— Что? — Устраиваю подбородок на коленях, которые подбираю ближе к себе и обнимаю руками.

В одной ладони зажат телефон. Я уже проверила его, он работает. Но вот-вот сядет. Отправила смс Люде, отцу и маме, что у меня всё нормально, и телефон опять со мной. Ласково провожу большим пальцем по чехлу.

— Что это было? — тихо спрашивает Кирилл.

— Тебе точно не расскажу, — хмыкаю я.

Неужели он считает, что раз стал свидетелем моей истерики, может рассчитывать на какие-то откровения с моей стороны? Ну уж нет.

— Я тебе не враг.

— Но и не друг, — говорю резко.

— Даша…

— Кирилл, слушай, — быстро облизываю губы и поворачиваюсь к нему. — Я просто очень расстроилась из-за телефона. Там много важной для меня информации. Для учебы и личной. Она не подлежит восстановлению,  я давно не делала резервных копий,  и потерять её для меня было огромным стрессом. Поэтому я просто выплакала свой стресс. Извини, что на тебя.

Показываю рукой на его мокрую рубашку. Пусть скажет спасибо, что на моих ресницах не было туши. Он прищуривается и не отводит своих серых глаз, блестящих в полутьме, от меня. Нервно сглатываю и отворачиваюсь. Он как будто хочет залезть мне в голову  и узнать, о чём я думаю. А я не хочу делиться. Совершенно. Ни с кем. Особенно с ним.

Кирилл Морозов — чужой. В другой — прошлой — жизни я, возможно, и рассказала бы ему часть своих мыслей. Он бы меня понял. Сам пережил нечто подобное, и я была на его месте. Мы как будто поменялись местами. Я хотела впитать всю его боль и горе в себя. Разделить с ним горечь потери. Выслушать. Утешить. Удивительно, что это сделать он мне позволил. Любить себя только не позволял.

У меня начинает покалывать кончики пальцев, и я встряхиваю головой. Волосы рассыпаются по плечам, разделяя нас густой завесой.

Он для меня больше ничего не значит.

Сжимаю телефон сильнее, до побелевших костяшек.

— Тебе лучше уйти.

— Думаешь, я оставлю тебя после того, что было? — сухо спрашивает он.

Медленно киваю.

— Будь так любезен. Тем более тебя ждет сестра или, может, ещё кто.

— Подождут. Вставай. Отвезу тебя домой, сейчас час пик, такси ты будешь ждать слишком долго.

— Я никуда с тобой не поеду.

Одна лишь мысль, сесть с ним в машину, приводит меня в дикий ужас и панику. Я и Кирилл в одной железной коробке на колесах.

Он за рулём.

Боже.

Нет.

Я даже не могу себе этого представить. С незнакомыми людьми за рулём я езжу более-менее нормально. С папой тоже. А тут... я боюсь и не доверяю.

Просто цепенею. Взгляд плывет и на глаза опять набегают слёзы. Быстро моргаю, прогоняя их.  Пытаюсь сконцентрироваться на том, что всё нормально. Сейчас я не в машине, и если сама не захочу, то и не сяду в неё.  А я не захочу. Могу остаться здесь, в квартире, и лечь спать, закрывшись на все замки. Дождусь утра и позвоню папе, пусть приедет за мной. С ним я чувствую себя почти комфортно.

— Значит, и я не уеду.

В шоке смотрю, как он устраивается поудобнее на полу рядом со мной  и вытягивает ноги. Откидывает голову на стену и прикрывает глаза.


9

Полгода назад. 

Конец ноября в Германии всегда ассоциируется у меня с Новым годом и Рождеством. До самого празднования ещё почти полтора месяца. Но кого это волнует? В витринах магазинов уже вовсю красуются рождественские товары. Улицы украшены гирляндами, здания подсвечены яркой иллюминацией. На центральной площади устанавливают и украшают красными шарами и золотыми звездами ёлку.