В тот день Женя рассказала матери эту историю. Татьяна Александровна, узнав, что Женя ударила соседского парня, сердито сказала:

– Ну, сморозил он глупость. Ну, не умеет и не знает, как и что сказать. Но это больше от волнения – нравишься ты ему.

– Мама! А ты откуда знаешь? – изумилась Женя.

– А я с его мамой дружу, она мне сама сказала.

– А он, значит, тоже со своей мамой поделился. Мол, люблю я эту Женьку из нашего дома.

– Я не знаю, как он это сказал, думаю, что мама сама это заметила. Это вы, дети, думаете, что мы ничего не замечаем. А мы замечаем. Вот ты, например, стала более развязной, немного грубой, одеваешься в то, что тебе не очень идет. Но тебе пятнадцать лет, и мы с папой это все потерпим. Ты же у нас хорошая, умная девочка.

Жене вдруг стало стыдно, а еще она поняла, что семья у нее замечательная. С такой семьей и крепость не нужна. Всегда семья укроет, поможет, поддержит. Сразу после этой истории Женя встречала Беничкина два раза на дню. Она понимала, что парень ее просто караулит. Но потом их закрутили дела, что-то требовало большего внимания, чем личные переживания. Но на каждый день рождения Беничкин дарил ей цветы и подарок. Женя отказывалась, но потом поняла, что она этого верного парня могла отблагодарить только одним – принимать его знаки внимания. Что она и делала. К слову сказать, Беничкин женился, но день рождения Пчелинцевой отмечал букетами по-прежнему.

Любовные связи в жизни Пчелинцевой не оставили значимого следа. Пожалуй, за исключением отношений с Корольковым. От Королькова избавиться было достаточно сложно – даже расставание имело вид временной ссоры.

Но то, что Суржиков действительно что-то исключительное, важное, почти невероятное, она поняла здесь, в небольшой гостинице рядом с Серебряным Бором. Понятно, что всякий здравомыслящий человек скажет ей: «Хороший секс – это еще не любовь!» Но Женя хорошо знала себя и умела думать. И она понимала: Суржиков был фигурой масштабной, совершенно другого коленкора и полета. И фигура Вадима Леонидовича для интрижки или даже любовных отношений совершенно не подходила. С ним, как ей казалось сейчас, надо будет принимать решения серьезные и жизнеопределяющие. Конечно, обо всем этом она подумает, когда будет возвращаться в Дивноморск. Пока же она испытывала блаженство и усталость. Вадим был прекрасным опытным любовником. Он не стремился показать мастер-класс, как иногда это делают мужчины, когда встречаются с женщинами моложе себя. Он был внимателен, нежен, заботлив. Он старался подарить ей наслаждение и радость от этой встречи. И Женя чувствовала, что это не манеры, это искренность любящего человека.

– Мне хорошо с тобой, – наконец сказал она, – я даже не знала, что может быть так хорошо.

– Я рад, – Суржиков укутал ее в одеяло и обнял, – хочешь, поспи. День у нас был длинным, и уже почти ночь.

При этих словах Женя подскочила:

– Надо позвонить… Надо предупредить, что я не приеду домой.

– Конечно. – Вадим деликатно удалился в ванную.

Пчелинцева набрала домашний номер:

– Мама? Мама, я сегодня не приеду. Я останусь…

Тут Женя замялась.

– Ты у Королькова? – понимающе спросила мать.

– Нет! Нет! – горячо сказала Женя.

– Тогда где?

– Я с Коробициной. У нее тут дома такие проблемы… Она попросила остаться…

– Хорошо, привет ей передавай.

– Да, если будешь мне звонить, звони подольше. Я звук уберу, чтобы тут ребенка не разбудить. Да и муж злится.

– Зачем же я буду звонить? Я не волнуюсь, ты же предупредила.

– Спасибо тебе. – Жене стало стыдно, что она обманывает, но и сказать правду духу не хватало. Надо же все объяснить. К тому же Женя не особенно откровенничала с родителями.

– Все, дочка, не волнуйся. – Татьяна Владимировна попрощалась.

– Знаешь, у меня такие хорошие родители! – сказала Женя Вадиму, когда тот вышел из ванной.

– Это замечательно. Это очень важно. Хотя, должен тебе сказать, полное понимание между поколениями – вещь из области фантастики.

– Да, мы с тобой повоевали в универе! – рассмеялась Женя.

– Ну… Мы воевали, потому что чувствовали что-то раздражающее нервы… Знаешь, такое неравнодушие.

– Наверное. – Женя прижалась к Суржикову, устроилась поудобнее и спросила:

– А ты помнишь тот день, когда ты на меня обратил внимание?

Ей захотелось прожить их роман с самого первого мгновения.

Суржиков тут же ответил:

– Да кто ж такое забудет?!

– А что? Я что-то такое отмочила?

– Тогда я не знал, что это у тебя в порядке вещей.

– Расскажи, – попросила Женя, – мне так интересно!

– Ну, я тогда вашу группу повел на практические занятия в Исторический музей. Мы в запасниках знакомились со старинными предметами быта и пытались анализировать этимологию названий этих предметов. Помнишь?

– Смутно… Вернее, совсем не помню. Я вообще не помню первый курс. Так много всего тогда происходило.

– А я очень хорошо помню. Само посещение прошло спокойно. И, кстати, даже не помню тебя в этом самом музее. А потом мы вышли на улицу и всей группой решили посидеть где-нибудь. Вернее, группа решила и пригласила меня.

– И ты согласился, понятное дело.

– А почему нет? Мне всегда были интересны студенческие компании – разговоры, шутки, мемы. Это же вехи времени.

– Ну, это понятно..

– Пока мы искали, где бы посидеть, пошел снег с дождем. И такой сильный, что ничего видно не было. Мы все промокли, поскольку снег таял на глазах. А у тебя была шапка меховая, таким снопом…

– Точно, была. Мамина. Мне казалось, что я в ней круто выгляжу.

– Тогда, под мокрым снегом, ты в этой меховой шапке была похожа на мокрую курицу.

– Да ладно…

– Точно, точно… Мокрая курица, мех свисал на лицо, и с него капала вода. Когда наконец мы уселись в кафе, все, без исключения, окоченели. И решили заказать коньяк. Чтобы согреться. Когда у тебя поинтересовались, сколько тебе коньяка, ты ответила: «Граммов двести» – и добавила: «И самую большую шоколадку». Всем принесли по рюмочке, а тебе графин. Всем принесли орешки и лимон, а тебе принесли трехсотграммовую шоколадку.

– Господи, да я вообще ничего не помню! – Пчелинцева приподнялась на локте.

– Ну, ты свой графин выпила быстро. И шоколадку сожрала самостоятельно, не предложив никому. Но главное не это! Ты наконец сняла свою мокрую мохнатую шапку. И я увидел, какая ты красавица! А еще, захмелев, ты стала шутить и задираться, спорить со всеми и смеяться во все горло. Я помню, что, обнаружив последний кусочек шоколадки, ты повернулась ко мне и предложила: «Угощайтесь!»

Пчелинцева засмеялась.

– Я понял, что ты совершенно необыкновенная девица. И стал за тобой наблюдать.

– А влюбился-то когда? Когда ты понял, что влюбился?

– Я не помню. Мне кажется, что в тот же самый день. А может, и нет. Вернее, я понял, что могу в тебя влюбиться. Но я не имел права на это. Сама понимаешь.

– Конечно, понимаю. Только я ничего этого не замечала, у меня такой азарт был… Понимаешь, университет для меня стал таким аквариумом, где среда чрезвычайно питательная, рыбешка разная, и встречаются акулы. Я наслаждалась.

– Я был акулой? – рассмеялся Суржиков.

– Ты? – Пчелинцева задумалась. – Знаешь, ты был молодым красивым профессором, до которого мне не было дела.

– А что ж на лекциях все время задиралась, пыталась меня поймать на слове, неточностях?

– Дело было не в тебе, я почти везде так себя вела.

– Неправда, я узнавал у других преподавателей. Специально. Интересно было. Одно время я думал, что ты влюбилась в меня. Так бывает, студентка – в собственного профессора.

– Ты с ума сошел?! У меня в голове была одна учеба! Мне нравилось учиться!

– Верю. Ты была одной из самых образованных и думающих студенток. Тебе надо было идти в аспирантуру, делать научную карьеру.

Женя замолчала. Диссертация – это была ее мечта. Но ей хотелось выбрать такую тему, которая была бы близка к практике, к ее работе, к тому, чем она занималась. Все высосанные из пальца «проблемы» были ей скучны, и вообще она их к научным не относила.


Они еще долго разговаривали. Потом, уже ближе к полуночи, оделись и спустились в ресторан. Там гудели туристы-итальянцы. Они сдвинули столы, о чем-то болтали, смеялись, чокались, пытались плясать, но усталость брала свое. Сделав несколько движений, они возвращались за стол, опять смеялись. Вадим и Женя сидели в удобном углу – их почти не видели, они же наблюдали за всеми гостями ресторана. Седло барашка было великолепным, шампанское, которое они привезли с собой, охладили и открыли без слов и замечаний. Потом Пчелинцева захотела сладкого, и они заказали торт на двоих. С аппетитом умяв огромный кусок бисквита со сливками и «отщипнув» половину порции Вадима, Женя откинулась на спинку кресла и сказала:.

– Знаешь, через пару часов будет светать. И я думаю, не превратишься ли ты в крота, я в мышь, а эта замечательная гостиница – в коробку из-под бананов? Все, как в «Золушке», только на современный лад.

– Откуда такие мысли?

– Слишком уж невероятно все, что произошло сегодня. Мне такое даже присниться не могло.

Вадим рассмеялся:

– Наши сны сотканы из впечатлений, переживаний, знаний, привычек. Все дневные события смешиваются и превращаются в запутанный клубок. Попробуй из таких ниток что-нибудь сплести. Сны – это так ненадежно. Хорошо, что тебе это все никогда не снилось. Пусть это будет наяву.

Домой Женя приехала только к вечеру на следующий день. Они с Суржиковым остались в гостинице еще на день.

– Господи, дочка, ты же уже уезжаешь послезавтра! Побудь с нами, – попросила Татьяна Владимировна.

– Да, обязательно! – обещала Женя, но сама знала, что завтра обязательно увидит Суржикова. Словно ей по-прежнему хотелось убедиться, что ее бывший преподаватель – ее теперешний любовник – это не призрак.