– Ага, или руководить теми, кто талантлив. Отличная перспектива.

Вадим согласился:

– Увы, так часто и бывает.

– И ты считаешь это правильным?

– Я считаю, что не мне это менять, – спокойно сказал Суржиков, – но что с тобой? Ты чем-то расстроена? Устала или неприятности в Агентстве?

– Скорее устала. У нас сентябрь был ужасным – жара, духота и очень много работы. Сейчас уже полегче, но отойти никак не могу.

– Знаешь, я приехал на целую неделю. И я сделаю все, чтобы ты отдохнула. Мы поедем с тобой в Семиморск. Это малюсенький городок, прямо на берегу…

– Я отлично знаю Семиморск, мы там снимали сюжет для передачи… – улыбнулась Женя.

– Тогда ты понимаешь, как там хорошо. Мы там с тобой поживем эту неделю.

– Вадим, моя работа…

– Я тебя уже отпросил у Боярова. Набрался наглости, позвонил из Москвы и без твоего ведома попросил неделю отдыха для тебя.

– Ты с ума сошел. – Женя сначала хотела рассердиться, а потом почувствовала облегчение. И сразу же простила Суржикова за его любовь к душным парфюмерным запахам. Она порадовалась этому чувству покоя – рядом человек, который позаботится обо всем. Нет, конечно, она сама примет все решения, но как важно, чтобы кто-то в нужную минуту просто сказал: «Я все устроил…» – и пусть это касается только обычного недельного отдыха.

– Как же я рада, что ты здесь! – Женя уткнулась в плечо Суржикову.

– Как я рад тебя видеть! Я соскучился и очень хочу тебя… – прошептал он, целуя ее в макушку.

…Удовольствия от секса она не получила. Хоть и почувствовала желание при виде загорелого сильного тела – Вадим поддерживал форму, регулярно занимаясь в тренажерном зале. Глядя, как он, обнаженный, расхаживает по дому, она любовалась им и одновременно раздражалась. Это ее состояние было похоже на ее теперешний аппетит – то ли сладкого хочется, то ли горького.

– Так, значит, я вещи даже не распаковываю, только зубную щетку достал и смену белья. Ты же собираешь вещи, а завтра утром выезжаем в Семиморск. Там уже ждут нас.

– Где мы там жить будем?

– Обычный санаторий. Но очень хорошего уровня. Никаких тебе забот. Завтрак, обед, ужин, прогулки, сон, ни тебе поездок в город, ни на работу. И мобильник советую отключить.

– Это нереально, – вздохнула Женя.

– Тогда отвечай выборочно, – посоветовал Вадим.

– Знаешь, я ни разу так не отдыхала. Вот чтобы забота, покой, уют и на всем готовом.

– Иногда надо. Иногда надо вообще ничего не делать. А ты за этот год устала. Вон, Бояров говорит, что ты вывезла все это на своих плечах, да и я сам это видел и понимал. Поэтому не сопротивляйся. Просто отдыхай.

Пчелинцева и не сопротивлялась. Ей очень понравилось бунгало на берегу, в котором их поселили. Ей нравилось, что завтрак, обед и ужин подавали прямо в домик, оставляя тележку с подносом в маленьком холле. Казалось, что все делается по волшебству. Еще хорошо было сидеть в шезлонге, дремать или просто смотреть на море. Самое удивительное, что эти октябрьские дни тоже оказались теплыми.

– Это просто какой-то подарок – двадцать градусов тепла, – радовалась Женя.

– У вас здесь такой климат. Зимой может быть и минус пятнадцать, и плюс пятнадцать. Морской климат, теплое течение рядом.

– Знаешь, мне казалось, что я, кроме Москвы, нигде не могла бы жить. А оказывается, могу, и мне нравится Дивноморск со своим укладом.

– Я же тебе говорил, – улыбался Суржиков.

Эти дни они проводили в разговорах, молчании, прогулках. Женя понимала, что надо завести разговор о беременности, но решила, что у нее есть эта неделя для отдыха и покоя. А в последний день она обо всем расскажет Суржикову.

Неделя пролетела быстро, и Женя себе призналась что никогда она так хорошо не отдыхала. В последний день рано утром за завтраком Женя сказала:

– Вадим, я беременна. Одиннадцать недель. Может, чуть больше…

– Да, – Суржиков посмотрел на нее, – это точно?

– Вот, – Пчелинцева достала приготовленные бумаги, – я была у врача прямо перед твоим приездом.

Суржиков взял бумаги, посмотрел заключение УЗИ, потом спохватился и быстро вернул все Жене:

– Извини, я машинально, и без бумаг бы тебе поверил.

– Я даже не сомневалась, – улыбнулась Женя, – сама не понимаю, зачем тебе их показала.

Вадим вздохнул и честно ответил:

– Я растерян.

– А как я растеряна…

– Представляю, – Суржиков покачал головой, – мы взрослые люди, а такой поворот событий совершенно выбивает из колеи. Хотя самое простое – сыграть кинематографическую радость: «Ах, замечательно, я буду отцом!»

– Знаешь, – вдруг просто и доверительно сказала Женя, – я тоже не обрадовалась. У меня такая досада была. Столько планов, работа только пошла…

– Работа – она будет всегда… – мудро заметил Суржиков, – а вот дети…

– Ну, я же это понимаю. И все же… Речь не о свободе идет, а о перемене цели. Цель жизни теперь другая. А это очень тяжело – поменять цель.

– Да. И еще ответственность. Вот что надо сделать, чтобы ребенок вырос хорошим? Как его надо воспитывать? Что надо сделать, чтобы в четырнадцать лет он не пил пиво, а в восемнадцать его не отчислили из университета? Честно говоря, я не знаю.

– Кто откроет эти законы, тот получит все премии мира, – улыбнулась Женя.

– Это шутка. Но я довольно долго проработал со студентами. Эти люди порой приходят к нам детьми, из которых к третьему курсу порой вырастают монстры. И ты видишь родителей, уже скорее пожилых, чем молодых, которые приходят просить за своих бездельников или врунов. Их жалко, этих людей, отдавших порой все накопления, чтобы ребенок лоботрясничал на коммерческом отделении. И ставишь тройки из жалости к родителям. Порой почти старикам. Ставишь, понимая, что собственной рукой вбиваешь крест в жизнь их детей.

– Но бывает же иначе? Бывает, что тройка спасает. Ведь именно так спасла меня та же Зоя Ивановна, которая просила за меня в деканате и в учебной части.

– Ты была отличницей. Ты бы не пропала. Ты не пропадешь нигде. Характер цельный. Натура сильная, – отвечал Суржиков.

– Хотелось бы так думать… – вздохнула Женя.

Суржиков молчал. Он долил себе кофе, а потом сказал:

– Самое главное, что мы с тобой одинаково думаем. У нас одна точка зрения. Это счастье, что мы так сходимся во взглядах.

– О чем ты? – не поняла Женя.

– Ну, как? Я вспомнил наш разговор тогда, в той самой маленькой гостинице у Серебряного Бора. Разговор про детей. Ты тогда еще сказала, что не хочешь их иметь. Что жизнь женщины, мужчины и вообще семьи полноценна и без детей.

– Да, когда-то я так говорила…

– Вот я помню, что-то возражал тебе. Но так, что-то не очень существенное. Но по существу я с тобой совершенно согласен. Ведь ты, как я понимаю, собираешься эту, – Суржиков замялся, – эту, так сказать, проблему решить?

Пчелинцева от неожиданности уронила бутерброд с маслом.

– Я? Проблему? – переспросила она.

– Ну да, – кивнул Суржиков, сделал глоток кофе и добавил: – Ты же не собираешься рожать?

– Ах да… Верно. Помню разговор… Конечно, конечно… аборт. – Женя подняла с пола хлеб, вытерла салфеткой масло. – Я пошла собираться. У тебя же поезд скоро, не опоздать бы на вокзал.

Сама по себе

«Вся моя жизнь теперь – это вокзалы, проводы и встречи», – думала Женя, наблюдая, как Суржиков пробирается по вагону к своему купе. Поезд уйдет через пару минут, и Пчелинцева была безумно этому рада. Напряжение не покидало ее, изо всех сил она улыбалась, что-то говорила, о чем-то напоминала. Суржиков был спокойно весел – тем своим полувопросом-полуутверждением он как бы «закрыл» тему. В ушах Жени до сих пор звучал его голос: «Ты же собираешься решить эту, так сказать, проблему?» Пчелинцеву подташнивало, причиной была беременность, но сейчас ей казалось, что дело в реакции на его поведение.

Поезд тронулся, покатил тихо, как бы на ощупь. Вадим появился у окна, помахал Жене, послал воздушный поцелуй. Пчелинцева махнула в ответ и быстро пошла к автобусу. Ей хотелось как можно быстрее оказаться дома.

Дома пахло тем же парфюмом. Женя в ярости сорвала с постели белье, зачем-то скомкала кухонные полотенца, сняла с себя одежду и запихала все это в стиральную машину. Потом она приняла душ и переоделась в чистое белье. «На море!» – сказала она сама себе, раскрыла шкаф, достала оттуда свободный вельветовый сарафан. Она любила его носить с тонкой кружевной блузкой и грубыми ботинками. Сейчас ей вполне подошли футболка и свободная ветровка, на ноги она надела старые кеды. Женя не взяла с собой сумку, в руках был только ключ от дома.

На берегу было темно и холодно. Людей не видно, только далеко, высоко на дюне, кто-то развел огонь. Женя, проваливаясь во влажном песке, подошла к кромке воды. Волна была почти невидимой, но ноги ощутили мокрый холод. Женя стояла, прислушиваясь к звукам. Их было мало – только волны, тихий свист ветра и шум деревьев на дюнах. «Господи, но что же делать?» – вздохнула Женя. Она сама не знала, к чему относился это вопрос – к беременности, к отношениям с Суржиковым, к работе, на которую ездить будет вскоре сложно или к неизбежному объяснению с родителями. Похоже, она думала обо всем и ни о чем. Женя оглянулась – дюны и берег казались сине-черными, небо фиолетовым, а вода невидимой. Пчелинцева скинула кеды и вошла в воду. Она, наверное, замерзла, пока стояла, потому что вода ей показалось теплой. Женя подоткнула подол сарафана и шла все дальше и дальше. «В этом море даже утопиться невозможно», – усмехнулась она, – мель за мелью». И впрямь, только что вода была ей по колено, но теперь стала по щиколотку, потом по бедро, и вновь по колено… Она шла по воде и теперь не чувствовала холода. Только чем дальше, тем ветер становился сильнее. Вода ей дошла до груди, когда она почувствовала, что немеет нога. Женя остановилась, постаралась пошевелить пальцами, но не смогла. Ступить на ногу – тоже. Наклониться было невозможно, пришлось бы с головой окунуться в ледяную воду. Она постаралась напрячь пальцы – так избавляются от судорог. Но ничего не вышло – нога не слушалась. Женя запрыгала на одной ноге, стараясь повернуть к берегу. Два прыжка были удачными, третий – нет. Она упала.