Вода вдруг показалась ледяной, одна нога так же не слушалась, и сарафан, намокнув, стал необыкновенно тяжелым. Плыть она не могла, ползти по дну было невозможным – накрывало с головой. Женя отчаянно работал руками, стараясь добраться до ближайшей мели. Но то ли волна поднялась, то ли сил уже не было, то ли от холода все онемело, только Женя оставалась почти на месте. Пчелинцеву охватил ужас. Она не хотела так кончать жизнь. Она вообще не хотела умирать, в особенности сейчас и таким образом. Она ведь просто бездумно шла по воде, чтобы успокоиться, забыть разговор с Вадимом, смыть с себя эту историю и оставить только то, что было уже ей дорого. Оставить будущее, в котором обязательно будет ребенок. А теперь… теперь, даже если она и выживет, неизвестно, чем это все закончится… Женя постаралась встать на ноги, вернее, на одну ногу, выпрямилась и закричала. Кричала она так, что голос сорвался, перешел на хрип. «Идиотка! Ах, какая я идиотка!» – думала она, срывая с себя тяжеленный мокрый сарафан. Она всеми силами старалась сохранить равновесие и пробраться поближе к мелководью. «Господи, утонуть на двух метрах! Это же скверный анекдот, – сказал она себе, – это пошло. Особенно в моем положении. Не дай бог кто-нибудь узнает!» Почему-то эта мысль о гибели в таких ничтожных обстоятельствах ей показалась забавной. И даже не страшной. Она как бы отрезвила Женю. «До берега рукой подать, до ближайшей отмели – еще ближе! Что это я паникую так?» – сказала она сама себе. Женя осторожно продолжала двигаться и вот уже скоро очутилась на мели. Даже в ночной темноте эта песчаная выпуклость казалась светлой. Женя уселась на мелководье, стала растирать ноги. Она царапала себя, щипала, мяла, она оттягивала на себя носок, и потихоньку онемение прошло, а боль в икроножной мышце превратилась в разливающееся тепло. «Боже мой! наконец-то…» Женя поднялась и теперь уже почти бегом бросилась к берегу. Это приличное расстояние она преодолела почти молниеносно. Также быстро она добежала до дома. Там она сбросила с себя ледяную одежду и кинулась в душ. Но согреться ей не удалось – боль внизу живота и в области поясницы заставила ее скрючиться. «Мамочки», – прошептала Женя и набрала номер «Скорой помощи».

* * *

В палате их было трое. Но соседки, веселые тетки, пропадали все время на улице. Осень по-прежнему радовала теплом.

– Не волнуйся, немного оклемаешься, тоже гулять будешь. Воздух тебе полезен, но сейчас главное – выздороветь, – говорили соседки, оставляя ее одну. Женя и без них все это знала – врач не раз читала ей длинные лекции про то, как должна себя вести беременная.

– Такое впечатление, что мне двадцать лет, а не почти тридцать.

– Поэтому и объясняю. Вы, тридцатилетние, ведете себя так, словно все уже знаете. Вы и впрямь уже умные, но знаете не все.

– Хорошо, – соглашалась Женя и внимательно слушала бесконечные наставления.

Ситуация Пчелинцевой была сложной – в тот вечер «Скорая помощь» увезла ее с острой болью в области живота, но уже через несколько часов у нее поднялась температура и диагностировали тяжелейшее воспаление легких. Она была с температурой сорок двое суток. От нее не отходили, но антибиотики ей все же не давали. Как сказала все та же врач, «будем спасать дедовскими способами». Спасали и спасли. Через две с половиной недели она смогла самостоятельно встать. Но вот пройти по больничному коридору самостоятельно она еще не могла. Из одноместной палаты ее перевели в эту, четырехместную. Тут было солнечно, имелся большой балкон, выходящий в больничный сад. Женя лежала и наблюдала, как опадает последняя листва и шпарит, забыв обо всем, слепящее солнце. Про перспективы врач осторожно молчала. Вернее, была аккуратна в прогнозах.

– Доктор, а что это у меня болело? Тогда, когда «Скорая» привезла – внизу живота и поясница? – как-то спросила Женя.

– Я не могу ответить на ваш вопрос. Потому что точно не знаю, что это было. Судя по УЗИ, плод развивается нормально. Может, это ваше индивидуальное. Иногда беременность протекает с болями. Тогда мы проводим всестороннее исследование, чтобы исключить патологии. Вам еще рано это делать – вы слабы. С другой стороны, сроки у вас более чем критичные. Вернее, я бы сказала, невозвратные для принятия каких-либо личных решений. Только если будут медицинские показания, мы можем эту беременность прервать. Но давайте не думать об этом. Я не вижу никаких оснований для паники. – Она потрепала Женю по руке, а потом спросила:

– Мы можем отца ребенка к вам пустить. Он тут каждый день околачивается. Вы не замужем, мы знаем, но как бы он тоже имеет отношение к происходящему. И, – врач вздохнула, – ребенок вырастет, связь со вторым родителем нужна.

Женя покраснела. Она все это время лежала одна. Мобильный молчал. Никто не звонил ни по собственной инициативе, ни по поручению общественности.

Контакты с внешним миром закончились. Только родителям она слала короткие сообщения, словно была занята на работе. К тому же никто, кроме нее самой и Суржикова в Москве, про ее положение не знал. И вот сейчас, оказывается, Суржиков здесь. Женя заволновалась: «Ему стало стыдно за тот разговор. Но нужно ли мне сейчас все это – объяснения, извинения?»

– Я так и знала, вы только занервничали, – сказала наблюдательная врач.

– Все хорошо, я бы хотела увидеться с ним. Если можно.

– Можно. Он оставил номер мобильного, я ему позвоню, попрошу, чтобы он приехал в первой половине дня. Все ваши соседки будут на процедурах.

– Спасибо вам.

Женя почувствовала почти счастье – она выздоравливала, беременность протекала нормально, и даже Суржиков, будущий отец, примчался в Дивноморск. Жизнь возвращалась в нормальное русло.

На следующее утро Женя постаралась привести себя в порядок. Она даже помыла отросшие волосы и немного подкрасила глаза. Посмотрев на себя в зеркало, она только вздохнула – все эти ухищрения ни к чему не привели – глаза ввалились, щеки были бледными, а в отросших волосах вдруг блеснула седина. Это последнее открытие заставило сжаться сердце. Она совершенно забыла, что ее мама, Татьяна Александровна, поседела еще в институте, а у отца была прекрасная шевелюра, но седые виски появились лет в тридцать. Женя забыла про наследственность, а если бы даже и помнила, все равно бы это ее не утешило.

– На, возьми, – одна из соседок протянула ей шелковую косынку, – на голову повяжи, крутым манером. Тебе очень пойдет.

Женя обрадовалась:

– Спасибо.

После завтрака Пчелинцева уже не ложилась – не хотела, чтобы Суржиков видел ее совсем уж «разобранной». Она натянула джинсы, футболку и приготовилась встречать Вадима.

– А, уже ждете, – врач заглянула в палату, – только джинсы зря надели. Ничего тесного вам сейчас нельзя.

– Я только сегодня, – взмолилась Женя. На самом деле она еле-еле натянула их и сидеть ей было очень неудобно.

– Ладно, сейчас он придет. Уже здесь.

Женя потерла холодные ладони. Она посмотрела на балконную дверь – впервые за все время не светило солнце, а ветер гнул голые ветви. «Осень. Все. Лето окончательно прошло», – подумала Женя и оглянулась на чьи-то шаги. В дверях стоял Олег Бояров.

– Вы?! Ты! Вы?! – изумилась Женя, и в ее голосе прозвучало такое разочарование, что подбородок Боярова дернулся. Словно он взял в рот что-то, что невозможно было проглотить.

– Я. Уйти? – Он все так же стоял в дверях.

– Что вы! – Тут Женя опомнилась. В конце концов, этот человек точно не виноват в ее сложных отношениях с отцом ребенка.

– Кстати, там вы никого не встретили? Внизу? В холле?

– Нет, – спокойно ответил Бояров и добавил: – А должен был?

Он уже пришел в себя и был готов ко всему, что увидит и услышит.

Женя пожала плечами. Она не знала, что известно Боярову, а потому не понимала, как себя вести.

– Как здоровье, спрашивать не буду – все знаю, – сказал Олег и стал выкладывать из сумки пакеты с едой.

– Как – знаете?! Знаешь… – поправилась Женя. Она почувствовала, что краснеет.

– Послушай, ты как маленькая. Мой сотрудник попадает в больницу по «Скорой», а я сижу такой и бамбук курю?! Ты как себе это представляешь?

– Я никак не представляю. Я рада видеть вас… тебя… Но ко мне должен прийти…

– Кто? – Бояров посмотрел на нее в упор.

– Суржиков. Он здесь. В Дивноморске. Мне врач сказала. Она его ко мне не пускала. Ну, никого, понятно, не пускала. И его тоже. Но он же из Москвы. Должен возвращаться. Ты же понимаешь…

– Конечно, как только он придет, я уйду, – спокойно сказал Олег, – а пока расскажу тебе наши новости.

– Давай, – радостно согласилась Женя и подумала, что Бояров удивительно деликатный и понимающий человек.

Олег рассказывал последние новости и все доставал из пакетов снедь. Потом он помыл фрукты, положил их на тарелку и достал пару книг.

– Вот, отличное чтение. Помнится, мы с тобой обсуждали, что бумажные книжки приятны и никогда не умрут.

– Да, здорово! Спасибо за все! А книжки – это вообще супер! Мне тут, конечно, тоскливо…

– Я рад. – Бояров присел на стул и от деловых новостей перешел к рабочим проблемам: – Ты не думай, что болеешь и тебя это не касается. Тебе придется подумать о рейтингах ток-шоу. Ты же у нас рекордсмен – твоя передача побила все рекорды! Это только твоя заслуга. Ты круче всех выступила. Кстати, там и премия тебя ждет. Вместе с зарплатой на карту бросят тебе.

– О, премия – это так вовремя… – Тут Женя вспомнила, что в больнице ее волновал вопрос с жильем. Поэтому она перебила Боярова: – Олег, скажи, если я уйду в декрет, жилье за мной сохраняется?

– Конечно! Ты же не увольняешься! Ты же будешь на больничном по уходу. А тут закон государства и работодатель на твоей стороне.

– Слава богу! Я думала, что надо будет в Москву ехать. С родителями жить. – Пчелинцева спохватилась, что говорит лишнее.

– Не переживай, все устроим. И по закону. – Бояров сделал вид, что ничего не понял.