– Я не могу сейчас! Не надо! – с надрывом повторила она.

– Хорошо-хорошо, прости... – растерялся я. – Я просто цветы полью. Сам. Ты отдохни.

– Я... – она вскинула глаза. И тут же мотнула отрицательно головой, развернулась иушла к служебной лестнице.

Я стоял и смотрел, как она уходит. И больше всего боялся, что навсегда. Нет, нонет, так не может быть! Завтра она проснется, или послезавтра, или после-послезавтра... и увидит, что я люблю её! Я буду носить её на руках, если позволит. Прощение тоже дается тяжело. Но не тяжелее вины.

Словно из другого мира ко мне подскочил Вася и пробасил:

– Шеф, дом бывшего владельца находится в радиусе приёма, я проверил.

– Какого владельца? – не понял я.

– Электронщика. Я зашёл, инспектором представился. Там не кухня у него, арадиорубка – напичкано всем, чем можно. А строительство стоит. Сказал, денег нет, строительство пока заморозили.

– Я понял. Работай дальше, – кивнул я и пошёл набирать воду в лейку.

Говорят, когда цветы любишь, ты их поливаешь, а не рвёшь. Я вдруг заметил, чтоони живые. Вон тот, голубой, похож на Гаечку. Тоже нежный, с надорваннымлепестком. Увидел майского жука, барахтающегося на дорожке на спине, поднял, перевернул и отпустил. Ещё растопчут. Какой-нибудь урод...

И снова мой взгляд коснулся винтовой лестницы. Я буду ждать, Гаечка! Я буду ждать тебя...



Глава 30

Эля

Вокруг суетились люди, что-то ели, пили, обсуждали, а я не понимала, что здесь делаю. Я была в сумеречной зоне. На меня то накатывали слёзы, то душил гнев. Почему нельзя, нафиг, провалиться куда-нибудь хотя бы на время и не видеть, не слышать, не чувствовать, а главное ничего не помнить?! Хотя нет можно, кома называется. Обо что удариться головой?

Я завидовала себе вчерашней и от жалости к себе нынешней металась от «как он мог» к банальному «все мужики сволочи»! Рядом с гуру, почти касаясь плечом его предплечья за тесным столом, это было иронично. Особенно, если он слышит ли мысли... Хотя вряд ли! Его уже снесло к калитке, а затем и к шоссе с горки вниз моим хаосом...

«Не хочу! Не хочу! Не хочу!» – мысленно кричала я, и даже не договаривала, чего именно.

Да и какая разница?! Не хочу вот этого – того, что есть. Помнить, знать, что это Артём, обвинять, страдать! Как это – простить такое?! Как это – не любить его больше?! Как не хотеть, чтобы он всё прочувствовал?! И как жить дальше?!!!

Меня тянуло в разные стороны: страх потерять и невозможность перенести. Только хорошее воспитание и категорическое неприятие скандалов сдерживали горящий в душе бикфордов шнур и не позволяли мне взорваться и рассыпаться по округе сотней мёртвых бурундуков.

– Угощайся, – сказал Мастер и положил мне на тарелку сыр и фрукты.

– Спасибо, – буркнула я еле слышно, но спустя несколько минут не выдержала: – Зачем тут все эти люди? И вообще всё это? Не ужин, а остальное?

– Чтобы перестать страдать.

Я хмыкнула. Пафосный идиотизм. Мастер меня раздражал, впрочем, как и всё прочее. Боль приносил даже звук бензопилы с чёрт знает какой отсюда улицы. Саднил, раня кожу солью, морской бриз. Чайка толстая, отвратительная пролетела мимо, за малым не каркнула, алчно глядя на чужую еду. Придумали тут романтику, понимаешь! Море, закат, чайки... Крысы они летающие! Вот они кто!

– Вряд ли тут собрались сплошь страдающие, – съязвила я, едва не скрючиваясь от душевной колики. – Вон Милана со своими подругами, похоже, весьма довольны собой и жизнью.

– У всех одинаково лёгкая и одинаково тяжёлая жизнь, просто у кого-то хватает стойкости не жаловаться, – спокойно ответил Мастер. – Но спроси каждого, и в большинстве случаев ты услышишь душераздирающую историю.

– Мда... историю... Ну-ну. Человеку свойственно ошибаться, – усмехнулась я, имея в виду гуру и продолжая внутренне бунтовать. Что он знает о страдании?! Да он, похоже, вообще ничего не знает! Ему б мою жизнь, просто один этот год, и я б посмотрела, как бы он заговорил!

– Человеку свойственно ошибаться. Человеку же свойственно и прощать, – ответил он.

– В пословице говорится о Боге.

– И пословицам свойственно ошибаться, – улыбнулся в бородку Мастер.

Я подняла глаза от тарелки и увидела Артёма. В то же мгновение снова вспыхнуло воспоминание о проклятом Порше — визг тормозов, удар, боль. Меня передёрнуло. Я почувствовала накатывающую панику, сжалась вся, а затем в пальцах оказался пластиковый стакан.

– Дыши ртом, – сказал Мастер на ухо. – Ртом, говорю. Давай спокойно. Вдох-выдох. Ещё. Ещё. Теперь пей.

Я так и сделала. Отпустило. Опять ссутулилась под грузом мыслей. Иногда грудь перехватывало и горло давило, тогда Мастер повторял:

– Дыши ртом.

Дышу. Больше ничего и не оставалось. Я решила, что не буду смотреть на Артёма, иначе не выживу. И так, глядя только на тарелку и куцый участок стола, я немного утихла. Спокойствием это не назовёшь. Мысли стали вязкими, по-прежнему тяжёлыми, но без панических атак. Беседа и еда текли вперемешку с чаем, а я застряла в собственном горле сухим комом обиды и жалости к себе.

Артём... он ведь даже не осознаёт! Ещё посмел в чём-то меня подозревать... Сидит, ест, говорит с народом, как ни в чём не бывало. Ему и не понять! Ему всё давалось легко и весело с его-то деньгами! – сказала я мысленно в негодовании, и вдруг от этих мыслей заныло сердце, словно было со мной не согласно, и ему стало неудобно в моей груди. – Но как решить проблему моей жизни, что с ней вообще делать?!

– Проблемы жизни можно решить только любовью, их нельзя решить ненавистью1, – вдруг произнёс Мастер.

Я опешила: он действительно мысли читает?! Стало стыдно от урагана нецензурностей и обвинений в собственной голове. Но, повернувшись, я поняла, что Мастер смотрит не на меня – он разговаривал с прекрасным дедулей из Питера, нашим псевдомиллиардером c лёгкой руки Дэна. Рядом улыбалась его одуванчиковая жена.

– Согласен. А скажите, Мастер, стоит ли попробовать помимо випасаны другие практики? Я слышал, – говорил тот, – что есть такая тибетская техника, когда в медитации можно попробовать просто исчезнуть. Вы исчезаете, становитесь совершенно прозрачным и смотрите, каким был бы мир без вас. Что бы в нём изменилось. Предполагается попробовать хотя бы в течение одной секунды не быть. Что вы об этом думаете?

– Хорошая практика, – кивнул Мастер. – Все практики на самом деле хороши. Главное – их делать. Для проработки прошлого подойдёт. Прошлое часто удерживает нас от настоящего момента и мешает быть в сейчас. А собственно быть в сейчас и есть счастье. Счастье искать негде и незачем, оно уже есть. Достаточно понять, что путь, по которому вы прошли, уже позади. Прошлое закончилось, и не стоит тащить его с собой, как старое бревно. Тяжело, неудобно и вряд ли пригодится. Не ленинский субботник. Зато, постоянно оборачиваясь, можно легко споткнуться и ноги сломать.

Я замерла. Это казалось игрой. Мастер разговаривал с питерцем, я видела его лысый затылок, но говорил-то он мне!


– Однако как насчет того, что следует соблюдать только одну традицию? – вставил почтенно питерский дедушка.

– Любые навязанные извне правила существуют только для одного – чтобы тобой управлять. Жить стоит свободно, без чувства вины и обвинений. Без страха ада ибез стремления к раю. Жить нужно опасно, радостно. Все живое на Земле запрограммировано: гусеница станет бабочкой, бутон розы — розой, и толькочеловек свободен выбирать. Достаточно взять на себя ответственность за всё, чтосделал, что случилось, с кем бы ты ни был и что бы ни делал. Достаточно простожить2.

Мастер говорил тихо, приходилось прислушиваться. Не слушать не получалось. Мне ужасно хотелось верить в то, что он говорит, но что-то во мне бунтовало. Может, эго? Или древнее, подсознательное, с ДНК от предков заимствованное «глаз за глаз»? Или боль, которая стала меньше, но лишь на треть?

Разговор завершился. Рядом со мной наступило молчание. Чай из пиалок к губам. Зелёный кипяток вместо мудрости. А её жадно хотелось.

– Мастер, – не выдержала я, – почему люди страдают? Зачем? Вы говорите: есть счастье прямо сейчас, но ведь это же не правда! А боль куда деть?!

– Боль эволюционна. Здесь ничего не бывает только сладким, – улыбнулся он. – Одинаковое количество горечи и сладости есть во всём. В этом красота жизни. Если бы была одна сладость, все заснули бы, понимаешь3?

Он замолчал. И я замолчала. Наконец, он произнёс он, словно дождался телефонограммы свыше:

– Сердце слушай. Оно знает всё и без меня.

Ни прибавить, ни убавить. В молчании возле Мастера боль растворялась. Волшебство или гипноз? Какая разница... Безмолвие обезболивало и успокаивалолучше Персена.

Но стоило отойти, перекинуться парой ничего не значащих слов с Лизочкой, с Зариной, сказать, что «всё нормально» Милане, а потом встретить Артёма нос к носу, и боль вернулась. Снова всколыхнулась багряной пеной на грязном снегу. Резанула.

Я развернулась и убежала, если так можно было назвать моё поспешное ухрамывание к себе. Заперла дверь и села на кровать, не дыша.

Боже, я же вся пропиталась им! И комната тоже им пахнет! И кровать с подушкой.

Я потянулась за телефоном – позвонить Люсе и замерла. Не получалось. Ничего не получалось: ни позвонить, ни представить жизнь без него, ни забыть, ни простить, ни ненавидеть. Я сидела с телефоном в руке, пока не стемнело, но так никого и не набрала. Молчала. Думала. Умирала. Складывала пазлы из собственных мыслей, услышанных слов, биения сердца. И опять тонула в отчаянии.

Может, бросить всё прямо сейчас, вызвать такси и уехать? Я никому ничего не должна. Женькина мама приедет, деньги перечислю. Йогам всё равно. Артём... Вдалеке он не будет напоминать мне, я забуду, и он тоже... Сердце снова было не согласно, заныло в ответ.