Шейх тоже летит на переговоры в составе экспертной группы, которую я отбирал лично. Повернув голову в сторону, ненадолго встречаюсь взглядом с Хамданом Катаном, не сразу его узнав.  Половина проблемы решена.  Генерал выполнил приказ, и парень здесь. С остальным разберемся по прилету в Штаты.

Снова смотрю на молчащий телефон, матеря про себя бестолкового и уже бывшего телохранителя Алисии. Оказавшись в салоне, я занимаю место напротив Саадата, он что-то спрашивает. Не разобрав, качаю головой, опускаю взгляд на безжизненный дисплей гаджета. Колман садится рядом. До взлета остаются считанные минуты, а внутри, словно коркой льда все покрывается с каждым новым вздохом. Выругавшись уже вслух, набираю Халиба повторно. На второй линии высвечивается входящий вызов с номера Алисии. Я отвечаю, облегченно вздохнув:

— Где тебя черти носят, tatlim?

— То же самое я могу сказать тебе, Ран, — на повышенных тонах произносит совсем не тот голос, который я ожидал услышать. Мне кажется, я слышу фоном эхо, словно абонент находится в закрытом пустом помещении.

— Дайан, почему ты звонишь с телефона Алисии? — внутренности снова скручивает от дерьмового предчувствия.

— Потому что ты и твоя змеиная семейка довели девочку до нервного срыва, — кричит в трубку сестра. — Зачем эта старая поганая сука притащила с собой Жасмин? — Дайан рыдает, а я, онемев, молчу, слушая оглушительный звон пульса в висках. — Какого черта, Мир? Почему ты ни разу ей не позвонил?

— Там, где я находился, это было невозможно, — глухо отвечаю я, ловя настороженный взгляд Адама Саадата. — Где она?

— Мы слишком поздно её нашли. Лиса была без сознания, уронила телефон, не успела позвать на помощь. А ты… Тебя, как всегда, нет. Гори в аду твой гребаный Анмар…

— Дайан, где она? — настойчиво повторяю вопрос. Сестра горько всхлипывает.

— В госпитале… в реанимации, — снова слышу сдавленный плачь, отдающийся болезненной резью в груди.

Телефон начинает вибрировать от параллельных звонков. Два, три, четыре, десять. Очнулись все разом.  Не различаю имен. Номера абонентов расплываются перед глазами.

— У девочки кровотечение. Очень сильное.

— Я сейчас приеду, Дайан, — резко встав, разворачиваюсь и иду по проходу к выходу из лайнера.

— Это уже не поможет, Мир, — каждое её слово, как забитый гвоздь в сердце. — Мне жаль. Прости, я не хотела на тебе срываться. Я тебя жду. Врач подошел, мне надо поговорить… — она скидывает вызов, звенящая тишина режет слух.

Я стою столбом, невидящим взглядом уставившись на перепуганную бортпроводницу, вставшую на пути.

— Ваше Высочество, выходы заблокированы, самолет готовится к взлету, — побледнев до мелового оттенка, шелестит одними губами.

— Открыть, — отдаю короткий приказ. Девушка мотает головой, бормоча, что это невозможно. — Свяжись с пилотом. Быстро.

— Амиран, — на плечо ложится тяжелая ладонь с татуированными пальцами. Адам Саадат. Набрав воздуха в легкие, беру себя в руки и оборачиваюсь. — Объяснишь, что происходит? — спрашивает шейх, сдвинув брови. Лицо напряжено, на скулах гуляют желваки. Из-за его массивной спины выглядывает не менее обеспокоенный Мердер.

— Я задержусь. Возникли неотложные дела, — сдержанно отвечаю я.

— Алиса? — вопрос дается шейху с трудом, но отцовские инстинкты не лгут. Я утвердительно киваю, не отводя взгляд. Челюсть Саадата застывает, глаза темнеют до грозового оттенка. — Я могу поехать?

— Нет, Адам, — отказываю непреклонным тоном. — Ты летишь во главе команды и сделаешь все возможное и невозможное, чтобы переговоры состоялись. Программа полностью отработана. Ты сможешь, я знаю. Начнете без меня. Буду в Нью-Йорке через двадцать часов.

— Она моя дочь, эмир, — настаивает шейх. — Я имею право знать, что с ней случилось.

— Я сообщу, как только получу достоверные данные, — обещаю взволнованному отцу. Перевожу фокус внимания на Мердера. — Ближайшие сутки подчиняешься напрямую шейху.

— Ран…, — он пытается возразить.

— Все, Мердер, — металлическим тоном отрезаю я.

— Ваше Высочество, у вас минута, — окликает меня приободрившаяся бортпроводница, показывая рукой на открытый выход.

— Удачи, Адам, — киваю Саадату, и в составе группы сопровождения быстро покидаю салон самолета.

От аэропорта до резиденции кортеж доставляет меня в максимально короткие сроки. За это время я успеваю многое. Получить полный отчет о состоянии Алисии, уволить Нурана Халиба, просмотреть содержимое записей видеокамеры за период визита первой жены отца и сообщить Адаму Саадату, что жизни его дочери ничего не угрожает.

 Взлетев по мраморным ступенькам госпиталя, ныряю в длинный стерильный коридор. Охрана практически бежит следом. Заметив у стеклянных широких дверей сестру, устремляюсь туда. Она тоже меня видит, вздрагивает всем телом, понуро опускает плечи. Неловким жестом стирает со щек слезы и, пошатываясь, идет на встречу.

— Я так сожалею, Мир, — снова начинает плакать, цепляясь за полы моего пиджака. — Я не должна была оставлять её одну. Не досмотрела. Прости меня. Все, что я наговорила, это от страха, что случится ужасное. Я никогда столько крови не видела…

— Где? — коротко спрашиваю я, подняв за подбородок бледное отекшее от слез лицо Дайан.  — Она показывает взглядом на прозрачные двери реанимационной палаты. — Успокойся, Ди. Ты не виновата, — погладив сестру по щеке, мягко отстраняю в сторону.

— Амиран, туда нельзя. Она еще под наркозом, — Дайан пытается удержать меня за руку.

— Мне можно, — твердо бросаю я и, развернувшись, открываю двери реанимационной. Меня снова кто-то останавливает, преграждая вход в палату.

— Ваше Высочество, посещения до утра запрещены доктором. Госпоже аль-Мактум необходим сон и покой, — дрожащим голосом лепечет молоденькая медсестра. Не знаю, что она рассмотрела на моем лице, но её так трясет, словно Шайтану в глаза взглянула.

— Мне лучше знать, что необходимо моей жене, — взбешено шиплю сквозь зубы.

— Без разрешения врач… — запинаясь, отчаянная пигалица пытается возражать.

— Без моего разрешения этот госпиталь бы здесь не стоял, — затыкаю её грозным рыком.

— Хотя бы халат наденьте, — она протягивает мне белую тряпку. — И бахилы, — последнее шепотом.

В палате стоит специфический больничный запах. Он первым врывается в ноздри, когда я прохожу внутрь. Легкие судорожно сокращаются. Я на автомате делаю шаг по направлению к расположенной по центру кровати, где, затерявшись под белыми простынями, неподвижно лежит моя девочка. Бледная, осунувшаяся, с голубоватыми тенями вокруг закрытых глаз. Белокурые волосы спрятаны под одноразовую шапочку, в вытянутую поверх одеяла тонкую руку впиваются сразу несколько игл от капельниц.

Я останавливаюсь у края постели, осторожно провожу костяшками по хрупкому запястью. Под почти прозрачной кожей отчетливо просматривается рисунок вен, я чувствую её пульс. Слабый, рваный. Мои пальцы дрожат, кажутся слишком грубыми и слушаются с трудом, ощущаю себя парализованным, неживым, выпотрошенным, но ей хуже, в миллион раз хуже, чем мне. Это осознание царапает внутренности, щиплет в носу, обжигает горло желчью.

А память безжалостно подсовывает кадр из недавнего прошлого. Обожжённая беспомощная тигрица, и я, такой же растерянный, как сейчас. Только тогда пахло дымом, а сейчас болью. Настоящей, разрывающей, не оставляющей ни одного нетронутого нерва внутри. Пропасть бесполезных сожалений. Они ничего не исправят, не исцелят. И не на кого рычать, некого винить, кроме самого себя.

У нашего сына не было ни одного шанса родиться на свет… Когда его мать бежала по раскаленному песку и висела над пылающим кратером, он уже был в ней. Когда я методично ломал её характер под себя — он уже был в ней. И когда запер голую в комнате для наказаний — он уже был в ней.

Моя тигрица сильная, она выдержала, а наш сын — нет.

— Ди права. Это я виноват, tatlim, — признаю отдающую едкой горечью правду, но она снова не слышит. Ровно дышит и спит. Только подсоединенные к Алисии мониторы тоскливо пищат, рисуя кривые зигзаги сердцебиения. Мне второй раз за много лет по-настоящему страшно. Я боюсь того момента, когда Алиса откроет глаза и поймет тоже, что и я.

На негнущихся ногах, я обхожу кровать, и, скинув обувь, ложусь на край, с той стороны, где нет капельниц. Придвигаюсь ближе к tatlim, осторожно обнимаю за талию и утыкаюсь носом в её висок. Делаю глубокий вдох, и замираю, слушая пульсирующий рев собственной крови. Он заглушает тяжёлые мысли, но не отвлекает, не дает забыться ни на секунду. Усталость последних дней гаснет под тяжестью сокрушительной для нас обоих потери. Я бы хотел забрать весь её вес на себя, но tatlim не даст, не позволит.

— Не сдавайся, девочка, не отворачивайся от меня, — шумно втягиваю воздух горящими легкими, и прикрываю глаза. Tatlim пахнет солью, слезами и самой собой, но знакомый, въевшийся под кожу аромат её тела тонкий, едва неуловимый.

Плевать, что скажут врачи, не встану, пока она не проснется. Но никто и не спешит врываться. Бросив взгляд на дверь, я замечаю за стеклом расплывчатые силуэты Дайан и выстроившихся вдоль стены телохранителей. А я бы все отдал за несколько часов в полном одиночестве, один на один с tatlim, без лишних глаз, подмечающих каждый мой шаг.

Вокруг меня всегда находится команда подготовленных профессионалов, чьей работой и долгом является обеспечение безопасности. Тотальный контроль, ежесекундное наблюдение. Верхушка социальной лестницы и мощные рычаги власти дают ощущение всесилия и несокрушимости, но оно чертовски обманчиво. Человек уязвим и беспомощен перед ударами, которые отразить не смогут ни власть, ни титулы, ни деньги.

Алисия думает, что я привык, мне легко и в кайф функционировать и добиваться успеха в условиях, которые давно стали частью моей жизни, но это не так. Я каждый день напоминаю себе, кто я, и зачем это делаю и ради чего, и уверен, что главная цель того стоит.