Мне не хочется в это верить, но факт остается фактом: скорее да, чем нет. Мой муж не из тех мужчин, что способны четыре месяца сидеть на «сухом пайке» и мастурбировать под одеялом.

Сука. Я выцарапаю ей глаза, если она хоть еще раз посмотрит на Амирана так, словно он — её мужчина. 

Хотя скромности и покорности на фотографиях в Вирджинии куда больше, чем в той беседке, где она бесстыдно лапала Амирана.

Интересно, он все-таки спал с ней, когда она жила у нас дома? Лгал мне прямо в лицо уже тогда? Когда мы оба стояли на пороге счастливого совместного будущего? Или же, в тотальном крахе нашей семьи виновата только я, и заслужила подобную кару всего лишь за то, что не смогла сдержать своих эмоций по отношению к умирающему на моих глазах человеку? 

Меня бросает в дрожь от одного лишь визуального образа страшного воспоминания: из шеи Нейтана хлестал целый фонтан крови, и я была уверена в том, что это последние секунды его жизни.

Нейтан чудом остался в живых, но едва ли когда-то будет прежним. А вот наша с Миром любовь умерла, не протянув и три года.  Умерла на глазах десятков журналистов.

Заткнули не всех, но в Анмаре громкого скандала избежать все-таки удалось. Если что-то и просачивалось в сеть, то тут же блокировалось, не доходя до потребителя. Тотальный внутригосударственный контроль над информацией, пользователями и сетями связи по-прежнему регулируется моим мужем. Но слухи, перешёптывания, закрытые чаты, заголовки иностранных изданий... Я впадала в панику, с мазохистским упорством выискивая и пропуская через себя всю эту грязь в сети и обреченно понимала, что Амиран тоже все это видит. Видел… пока новая, не заставившая себя долго ждать, грандиозная сенсация уверенно не заняла топы новостей, заставив мир забыть обо мне.

Король, мать его, женится.

— Амиран, — имя мужа в пространстве спальни звучит так сладко, звонко, но беспощадно врезается шипами в изнанку горла.

Дерет до невыносимого кашля. До удушливой сухости. Сама не замечаю, как уже пять минут сжимаю одну из подушек, периодически остервенело впиваясь ногтями в ткань и пуховую набивку.

Не могу больше так…это слишком больно. 

Глухой, подавляемый всеми силами крик, надрывными вдохами рвется из зажатой груди.

Каждую клеточку тела трясет в ознобе, нервная дрожь отдается ломотой в свинцовых мышцах. Рубашка Мира теперь ощущается как непосильная ноша, которую хочется сорвать с себя вместе с кожей.

Дрожащими пальцами срываю пуговицы, резко раскрываю полы мужской сорочки, ощущая, как ткань предательски прилипает к влажному телу, будто её истинный владелец специально намагнитил её на меня. Чтобы помнила, чья сучка.

Моя сучка. Моя хорошая. Моя девочка. Сладкая…моя, маленькая, ласковая тигрица.  

Амиран полностью контролирует мою жизнь, мои мысли, мои цели и планы, и даже мое чертово дыхание. Расстояние и затянувшееся молчание ему для этого не помеха. Где бы я ни находилась, Ран всегда дышит мне в затылок. Держит за глотку, не отпуская ни на секунду.

Не в силах сдерживать эмоции и пытливую агонию, я срываю вещь мужа со своего тела и беспощадно рву её на мелкие части, чувствуя, как горят ладони и немеют от одержимого восторга пальцы. Оставшись абсолютно обнаженной, наедине с собственными звериными всхлипами, я кромсаю лоскуты ткани, пока хватает сил, обиды, горечи, боли, отчаяния. Освобождения от безысходности, неминуемости, неотвратимости.

Частично освободив себя от деструктивных чувств, впервые за долгое время, без сил падаю на постель.

Голая, дрожащая, беззащитная, забытая, ненужная, нелюбимая, не последняя, не единственная.

Я не видела его четыре месяца. 

За это время — от Мира не было ни одного звонка, ни одного сообщения. Мои письма до Амирана просто не доходят — мне понадобилось несколько недель, чтобы понять, что муж хладнокровно отправил меня в черный список.

Везде.

Бескомпромиссно и жестоко вычеркнул из жизни. Без сожалений удалил из своей памяти женщину, которую присвоил себе еще десять лет назад.

Жжение в груди нарастает, в легкие проникает не кислород, а ядовитая кислота. Сердце печет, беспощадный пожар переходит на диафрагму, поражая соседние органы. Перед внутренним взором, словно издеваясь над моей измученной психикой, мелькают последние кадры нашей встречи: Амиран резко закрывает дверь машины прямо перед моим носом, предварительно бросая на меня взгляд, вскрывающий меня заживо.

Его взгляд отпечатался в воспоминаниях ядовитым лезвием. Настолько острым, что способно телепатически высечь любой приговор на теле провинившейся жены.

Взгляд — сила и власть, одними вибрационными волнами, стирающими меня об наждачку. В крошку, в пепел, на мелкие частицы, что невозможно собрать и склеить внутри.

Я виновата…я сама все разрушила, убила, сожгла. 

Я не знаю.

До сих пор не понимаю.

Как все могло произойти таким образом?

Когда увидела, с какой скоростью Нейтан, подставившийся под пулю, теряет кровь, будто переместилась в другую вселенную. Мир, переполненный туманом, истошными криками, страхами и хаосом. В тот момент я даже не думала о том, что роковые пули предназначались мне и Рану.

У меня даже мысли в голове не возникло о том, что с Амираном может что-то случиться.

Мой мужчина несокрушим, как скала — Амиран сам убедил меня в этом. Всю планету может поразить ядерной войной, но мой Мир выживет даже в эпицентре взрыва. Я настолько сильно была уверена в этом, что и предположить не могла, что одна из пуль террористов достигнет цели.

Нейтану не нужна была моя жалость, а Амирану — тем более. Я облажалась по полной, но на момент покушения, не могла отреагировать иначе: мой муж сам месяцами убеждал меня в том, что он неуязвим и бессмертен.

Теперь бесполезно винить себя или пытаться оправдывать: все произошло так, как произошло. Неужели я сама забила последний стальной гвоздь в крышку гроба нашей любви и брака? Неужели я не заслуживаю хотя бы малейшего шанса поговорить с Амираном, объяснить ему все? Спросить, выяснить, посмотреть в глаза, прикоснуться…неужели он не хочет этого, не скучает, не вспоминает меня? Как посмотрел бы на меня, если бы сейчас видел перед собой? Что творится в его упрямой гордой голове? Или меня там больше нет? Возможно ли такое? Мгновенно выключить горящее в солнце, обратив любовь в пепел?

Неужели Мир действительно не понимает, что я кинулась к Нейтану не из-за великой любви, а просто потому, что привыкла опекать его, защищать, буквально выгрызать ему место под солнцем? Он мне как младший брат, с тех самых пор, как моей душой единовластно завладел Амиран.

Нас связывал целый мир. Мы вместе ждали ребенка, вместе оплакивали потерю, вместе прошли через животрепещущий ад, вместе построили доверие и близость, и наконец, верили в начало нового и светлого настоящего — без недомолвок, упреков и оглядок на прошлое. Планировали, мечтали, обещали…

— Я люблю тебя.

— Я тебя больше… 

Я не могу забыть. Даже если ты наймешь лучших гипнотизеров и психологов мира и сотрешь мне память, я не смогу забыть и поверить в то, что ты больше совершенно ничего не чувствуешь, ко мне, Амиран! 

Первобытная жажда и одержимая тоска по моему мужчине проникает в вены.

Я не могу без него.

Как чертову наркоманку ломает.

 Физически, ментально, душевно.

 Хочу прижаться к горячей груди, захватить в свой жадный плен родные губы. Почувствовать жар его, власть и силу, мощь и глубину Мира. Почувствовать, насколько он огромный. Как Бог, как Вселенная, как тысячи их. Поглощать, греть, ласкать, пробовать, терзать, лизать, любить, пока оба не потеряем дыхание, пока не поднимется до опасных отметок танцующий пульс.

Уже знакомое вожделение раскаленной ртутью закипает под кожей.

Все отдала бы за то, чтобы Амиран сейчас был здесь.

Целуй меня, кусай, бей по губам своими, пей до дна, люби, прости, держи, вернись…только вернись. 

— Пожалуйста, Амиран. Вернись ко мне, — изможденно шепчу я, сквозь слезы, ощущая тянущую пульсацию в груди и внизу живота. Чувствительные точки на теле наливаются кровью, тяжелеют и умоляют о касаниях рук и губ моего мужчины. Соски превращаются в твердые камушки, которые он всегда жадно втягивал в рот.

Действую инстинктивно, рефлекторно, рвано. Хватаю одну из подушек у изголовья кровати и плотно зажимаю её между своих ног. Так глупо, но чертовски приятно. Мучительно больно и стыдно. Как помешанная, повторяю его имя, сопровождая тяжелые выдохи ритмичным вращением бедер. Я настолько мокрая, что Амирану пришлось бы удовлетворять мой безумный голод в несколько раундов…и я не хочу сейчас думать о том, что его это давно не интересует.

Просто представляю, что он здесь. Мир рядом. Подо мной, когда я опускаюсь на вздыбленный холм постельного белья сверху и двигаюсь против шероховатой ткани, пытаясь утолить свой одержимый голод.

 Захлебываясь слезами и именем мужа, я двигаюсь в его ритме, представляя, как Ран меня трахает. Ласкаю пальцами грудь, втянутый живот, взмокшую шею, мечтая ощутить его сильную ладонь на своем горле в тандеме с твердостью члена внутри. Я делаю все, чтобы заглушить боль, хотя бы на считанные секунды, проведенные в забвении оргазма…

— Мир, Мир, Мир. Пожалуйста, Ран, — маниакальным полушепотом слетает с губ. Короткие выдохи, которыми я повторяла его темп. Простонав в голос, я запрокидываю голову назад, вспоминая, как кончала подобным образом на его бедрах, а не на долбанном одеяле. Содрогаюсь каждой клеточкой тела, ощущая, в каком бешенном ритме сокращаются внутренние мышцы, жаждущие быть заполненными его членом.

Черт, я сумасшедшая, безумная, совершенно дикая…и помешанная.