— Слава Богу, — сказала Бренда.

— Рано радоваться, дорогая. «Немного поработать» будет стоить вам десять тысяч долларов.

— Сколько? — прокричала Бренда. На пляже, в какую сторону ни посмотри, не видно было ни души, поэтому Бренда могла кричать, сколько хотела. — Какого черта?

— В левом нижнем углу картины дырка, которую прорвал угол книги. Дырка длиной в два сантиметра.

— Дырка?

— Вам будет легче, если я назову это повреждением? О’кей, повреждение. Его нужно заделать и заполнить, чтобы восстановить работу Поллока во всей красе. Но это не самые плохие новости, — сказал Брайан Делани. — Плохие новости связаны с другим человеком, с заведующей вашей кафедрой.

— Атела?

— Она выдвигает иск на хищение имущества в крупных размерах.

— Хищение имущества?

— Это произведение искусства, — пояснил Брайан Делани. — Его ценность не материальна. Оно не обязательно должно быть вынесено из комнаты или украдено. Атела убеждена, что вы пытались нанести вред картине.

— Мы с вами говорили об этом. Я швырнула книгу в порыве гнева. Я поступила так сгоряча, что делает мой проступок преступлением второй степени. Может, даже третьей, потому что это действительно был несчастный случай.

— Никогда не слышал от вас юридических терминов.

— Я не целилась в картину.

— Атела утверждает, что вы зашли в аудиторию с целью повредить эту картину.

— Вы, наверно, шутите со мной, Брайан. Вам самому это не кажется несколько странным?

— Присяжные могут в это поверить.

— И что это значит? — спросила Бренда. — Будет суд?

— Они будут грозить судом. Но на самом деле они хотят все уладить. Что означает, что они хотят большую сумму денег.

— Я не заплачу кафедре английского языка ни цента, — сказала Бренда.

— Возможно, у вас не будет выбора, — ответил Делани. — Они требуют триста тысяч долларов.

Бренда засмеялась. Ха! Хотя эта сумма была для нее словно пощечина.

— Без вариантов, — сказала она.

— Картина была оценена в три миллиона, — сообщил Брайан Делани. — Они хотят десятую часть стоимости.

— И вы думаете, что я должна считать это компромиссом? — спросила Бренда. — Вы только что сами упомянули, что парень из реставрационной группы назвал это «небольшой дыркой».

— Чтобы записать все, что я знаю об искусстве, хватит поверхности одного большого пальца, и там все еще останется немного места для работы Энди Уорхола, — сказал Брайан Делани. — Дело в том, что, на их взгляд, вы должны выплатить десятую часть от стоимости картины. Но я могу снизить сумму до ста пятидесяти тысяч.

— Вот почему я не отвечаю на ваши звонки, — произнесла Бренда. — Я не могу это слышать.

— Некоторые люди считают, что вы совершили ужасный поступок, — сказал Брайан. — Вы совершили наказуемый поступок. Пора это признать.

Хорошо, она это признает. Ее падение было впечатляющим. Бренда чувствовала себя не королевой Елизаветой, а скорее Моникой Левински, Мартой Стюарт[17] или О. Дж. Симпсоном[18]. Ее доброе имя оклеветали на весь «Чемпион» и другие университеты страны. Она больше никогда не будет работать тем, кем должна. И если это было недостаточным наказанием, то нужно учесть еще тот факт, что она навсегда бросила Уолша. Но была еще и материальная сторона наказания, а с деньгами у Бренды были проблемы. Бренда не могла согласиться с тем, что ее ошибка стоила сто пятьдесят тысяч долларов плюс сколько еще миллионов запишет на ее счет Брайан Делани.

— У меня нет таких денег, — сказала Бренда. — Я открыто вам заявляю, что у меня их нет.

— Как продвигается дело со сценарием? — спросил Брайан. — Продайте эту куколку за миллион, и оставшаяся сумма будет вашей прибылью.

— Со сценарием все чудесно, — сказала Бренда. И это была отъявленная ложь. На самом деле она написала только одну страницу. — Мне действительно нужно идти. Поэтому…

— Время сворачиваться? — поинтересовался Брайан Делани. — Солнце слишком ярко светит в лицо?

Неужели она действительно платила ему за это двести пятьдесят долларов в час?

— До свидания, — сказала Бренда.


Сто пятьдесят тысяч долларов. Каждый раз, когда Бренда думала об этом, у нее подступал ком к горлу. При других обстоятельствах она могла бы позвонить родителям и попросить у них денег в долг. Несмотря на неизбежные комментарии по поводу того, что ей было тридцать лет, и напоминания о том, что они обеспечивали ее в течение шести лет ее последипломной учебы, они дали бы ей деньги. Но тогда Бренде пришлось бы обо всем им рассказать. Она сообщила родителям далеко не все: уволена из «Чемпиона», возникли какие-то «недоразумения» из-за дорогой картины, поэтому нужно нанять адвоката, но не более того. Линдоны всегда были отзывчивы и толерантны, но это объяснялось чувством собственного превосходства. Их поведение было безупречным; они жили по завышенным стандартам, но благодаря своей безграничной мудрости понимали, что не все жили так, как они. Вики, а долгое время и Бренда тоже так считали. Для Бренды просто невыносимо было оказаться среди грешников, моральных банкротов, к которым отнесут ее родители, если узнают, что она натворила. Они займут или даже дадут ей определенную сумму денег, но будут худшего о ней мнения, а Бренда не могла этого допустить. А еще она не могла обременять родителей подробностями этого идиотского скандала, когда Вики была так тяжело больна. И еще Бренда понимала, что ей придется врать матери о состоянии Вики. Потому что, несмотря на все молитвы Бренды, ее сестре становилось хуже. Химиотерапия делала свое дело. Все побочные эффекты, о вероятности которых предупреждали врачи, были налицо. Вики потеряла более десяти фунтов, чувствовала хроническую усталость, у нее не было аппетита — она не могла есть даже мясо, поджаренное в гриле, даже початки кукурузы. Ее волосы, которые всегда были шелковистыми, начали выпадать огромными пучками; Бренда заметила, что в некоторых местах был виден череп. В одном из чемоданов Вики лежал парик, который она привезла с собой, но Бренда не могла заставить себя предложить сестре его надеть.

Однажды утром, во вторник, перед химиотерапией, Бренда увидела, как рыдающая Вики качается взад-вперед на кровати с детьми на руках.

— Я не поеду, — сказала она. — Пожалуйста, не заставляйте меня ехать. Они хотят меня убить.

— Они пытаются тебе помочь, Вик, — возразила Бренда.

— Мама сегодня не поедет в больницу, — сказал Блейн.

— Перестань, Вик, — попросила Бренда. — Ты пугаешь детей.

— Я не поеду, — повторила Вики.

— Джош будет здесь с минуты на минуту, — сказала Бренда. — А ты ничего ему не приготовила на завтрак.

— Я больше не могу готовить, — призналась Вики. — Меня тошнит от одного только вида еды. Если Джош голоден, Мелани может ему что-нибудь приготовить. — Это происходило уже два или три раза: Вики чувствовала себя слишком плохо, и Джошу готовила Мелани. Это была тарелка яичницы-болтуньи, одновременно сырой и подгоревшей, и мягковатый жирный бекон — после чего Джош сказал, что он вполне наестся порцией «Чириоз».

— Ты не можешь пропустить сеанс химиотерапии, Вик. Это как любое лекарство. Это как антибиотики. Если ты перестанешь их принимать, даже на один день, ты снова заболеешь.

— Я не поеду, — твердила Вики.

— Она не поедет! — прокричал Блейн. — Она остается дома!

Вики даже не подумала заставить Блейна замолчать или сделать ему замечание: нельзя кричать на тетю, которая просто пыталась их вразумить! Их прекрасные отношения полетели коту под хвост.

— Я дам тебе пару минут, — сказала Бренда. — Но в восемь тридцать мы выезжаем.

Бренда вышла из комнаты, уже с ужасом предчувствуя телефонный звонок матери. «Как она?» — спросит Эллен Линдон. И что Бренда могла на это ответить? «Она напугана. Она злится. Ей больно». Бренда просто не могла вылить на мать порцию чистейшей правды. «Она в порядке, — скажет Бренда. — С детьми все хорошо».

Испытывая чувство вины за ложь, которая еще даже не прозвучала, Бренда услышала ожидаемый хруст ракушечника под колесами джипа. Джош. У нее почему-то было такое чувство, будто Джош поможет им удержаться на плаву. Теперь, когда Бренда регулярно общалась с Богом, она была уверена, что Джош не случайно был ниспослан им небесами. Бренда на цыпочках прошла по выложенной плиткой дорожке и встретила Джоша у ворот. Она все еще была в своем халатике, а утро было туманным и прохладным. Она скрестила руки на груди.

Джош нахмурил брови.

— Сегодня вы не играете в кости? — спросил он. — Что-то случилось?

— Вроде того, — сказала Бренда. — Мне нужна твоя помощь.

— О’кей, — ответил Джош. Бренда увидела, как засияли его глаза. В этом он был похож на Уолша. Как истинный австралиец, Уолш любил помогать. — К твоим услугам.

— Я хочу, чтобы ты поговорил с Вики.

Другой человек мог бы сказать: «Что угодно, но только не это», но у Джоша с Вики не было никаких проблем. Она ему нравилась, он не боялся ее рака. Он называл ее боссом и каждый день дразнил «несуществующими» списками.

— О’кей, — сказал Джош. — Конечно. О чем?

— Просто поговори с ней, — попросила Бренда. — Ей нужен друг. Я ей уже до чертиков надоела.

— Без проблем, — сказал Джош. — Я в твоем распоряжении.

Бренда уже собиралась провести его в дом, в спальню Вики, но эти слова — «я в твоем распоряжении», — хотя и были сказаны обычным, легкомысленным тоном, чуть не заставили Бренду заплакать от благодарности. Ей показалось, что Джош был вовсе не студентом колледжа, а просто-напросто ангелом. Бренда положила руки ему на плечи, поднялась на цыпочки и поцеловала его. Его губы были мягкими, у них был вкус молодого, неспелого фрукта. Она почувствовала, как Джош приблизился к ней, обнял ее за талию.