— Не помнил потому, что оно давно стало неважным. Важна только ты. Я ехал сюда со своей целью, но если бы ты знала, насколько сейчас она самому мне кажется смехотворной. Потому что сейчас я умею ценить совсем другие вещи. Но главное даже не это. А то, что теперь я умею… любить.

Впервые он произносил это слово не потому, что его хотели услышать перед тем, как он отведёт в койку девицу, с которой знаком от силы пару дней. А потому что действительно испытывал любовь. Настоящую, всепоглощающую, от которой крышу сносило. Смешанная со страхом, она выбивала почву из-под ног, но Шаталов хотел, чтобы Карина поняла и почувствовала — таким искренним, как сейчас, он не был никогда и ни с кем.


Любить… самое важное слово кольнуло Карину прямо в сердце, но лишь на краткий миг. Возможно, скажи он все это раньше — она бы ему поверила. Но теперь, когда их дни и ночи, что представлялись ей волшебством, оказались замаранными этим пари, запачканными вмешательством Муринского в то, что она считала территорией лишь для двоих, у Карины не было сил ни слушать Влада, ни видеть его. Она хотела просто, чтобы все это поскорее закончилось. Чтобы он не смотрел на нее ищущим взглядом, от которого ее ломало изнутри, чтобы не говорил того, что она жаждала слышать, но… прежде. Теперь же просто не могла и не желала пускать Шаталова в душу. Там уже достаточно натоптали. Хватит.

— Если ты говоришь правду, то мне жаль, — передернула Карина плечами, желая сбросить с себя тяжесть, что давила к земле. Возможно, она совершала ошибку, но играть с судьбой в русскую рулетку смертельно устала. — Потому что я не уверена, что способна чувствовать что-то, кроме боли. Во всяком случае, сейчас.

Она прошла мимо Шаталова, но, сделав пару шагов, остановилась и оглянулась.

— Знаешь ли ты, как трудно верить людям, когда тебя предают? Когда подло бьют в спину те, от кого и не думал защищаться? И как тяжело после этого встать с колен? Я — знаю. И это, наверное, не твоя вина, но такова жизнь — чем больше бьют, тем тяжелее снова подставить спину. Так вот, я просто не могу больше подставляться. У меня нет на это сил, у меня ничего больше нет… — На последних словах голос ее сорвался, перейдя в рыдание. Но показывать слез этому человеку она не хотела. Сорвавшись с места, Карина побежала. Подальше от офиса, подальше от Шаталова и от всего, на чем лежал его отпечаток. И от себя. От своей изуродованной, изломанной сущности.

Ей нужно побыть одной. Вырыдать, выкричать, выстонать все, что скопилось внутри. Выплеснуть наружу, после чего, быть может, она наконец сумеет понять, что имеет в сухом остатке. Сейчас же боль затапливала разум, тянула на дно и не давала ни единого шанса мыслить трезво.

Потом. Она подумает обо всем потом.

Глава 15

Влад не стал догонять Карину, хотя ему хотелось это сделать так, что по телу дрожь прокатывалась. Догнать, вернуть себе, вытрахать всё то, что она себе успела напридумывать.

Шаталов болезненно усмехнулся — как раз «вытрахивать» — последнее, на что стоило идти в сложившихся обстоятельствах. Но ведь он совершенно не представлял, что ему делать, испытывая такую чудовищную растерянность, что от неё зубы сводило. Не знал, куда бежать, какой шаг предпринять. Ведь сказал ей всё… пусть запоздало, но сказал. Для него вчерашнего это казалось чем-то настолько нереальным, будто принадлежало другой вселенной. Сегодняшний же Влад остался со своими чувствами один на один, и это пугало ещё сильнее, потому что ничего не мог знать наперёд.

— Чего у вас тут, драма в сельских тонах? — удивлённо-насмешливо поинтересовался Муринский, спускаясь с крыльца. — Влюбилась что ли стерва?

Он хохотнул, доставая из пачки сигарету, и Шаталов не смог сдержаться — подлетел к Степану, впечатал его собой в стену офиса, прижимая локоть к горлу. Кажется, в окне мелькнули лица ошарашенных бабуль, обеих сразу. Как бы инфаркт не схватили с перепуга, или скорее, от интереса.

С выражения лица Муринского можно было картину писать маслом, или сразу на тазу выгравировать, желательно посмертно.

— Слушай сюда… Ещё раз какую-нибудь шутку выдашь на эту тему, я тебе зубы пересчитаю на раз-два. Понял? Сунешься к ней — я узнаю. Скажешь ей что-то — я узнаю. Хоть движение, сука, в её сторону сделаешь — я узнаю. И тогда ты у меня не доширак в перерывах обеденных жрать будешь, а максимум — кашу, и то вряд ли. Ясно?

Он дождался, пока изо рта охреневшего Степана выпадет сигарета, проследил за тем, как Муринский часто кивает, как китайский болванчик, и, выпустив пар, отошёл.

Нет, он не злился на Стёпу — по крайней мере, то, что чувствовал в его сторону, не шло ни в какое сравнение с тем, что испытывал по отношению к самому себе. Так — отголоски, не более того. Но и не желал даже представлять себе, что этот хрен подкатит яйца к Ангеловой, какие бы цели при этом ни преследовал.

Забрав из офиса технику, Влад быстро кинул её в машину, решив, что на данный момент самым верным будет уехать.

«У меня нет на это сил…»

В мозгу, как на репите, бились эти слова, заставляя Шаталова с такой силой сжимать челюсти, что зубы скрежетали друг о друга. Сейчас и вправду нужно будет отступить, чтобы после у него было место для шага вперёд. Обернувшись к так и стоящему, будто приклеенному к стене, Муринскому и едва сдержав кривовато-болезненную улыбку, когда снова увидел в окне испуганных Любовь Михайловну и Таисию Антоновну, Влад бросил краткое:

— Вещи из хаты твоей заберу и ключи оставлю соседям. И надеюсь, у тебя память не как у рыбки.

Сев за руль, Шаталов завёл мотор, но отъезжать от офиса не спешил. Глупая надежда, что Карина вернётся и что у них будет шанс поговорить, растворялась в уверенности, что ему просто жизненно необходимо сейчас исчезнуть на пару дней. После снова крепла, и тогда Влад успевал заверить себя, что он был неправ. Что ему было нужно остаться, применить силу, сделать что угодно, чтобы Ангелова к нему вернулась. Но эти мысли самому казались настолько эгоистичными, что от них во рту появлялся мерзкий привкус.

Наконец решившись, сорвал Порш с места и направился в сторону Рязани.


В квартире Муринского до сих пор витал аромат духов Карины. И это ощутимо било по нервам. Шаталов подошёл к окну и распахнул его настежь, чтобы только выветрить любое напоминание о том, что было между ними здесь, в этих коврово-цветастых стенах. И чтобы Степан не дышал этим запахом, который самому Владу казался настолько родным и нужным, что без него и полноценный вдох было не сделать.

Он быстро покидал в сумку свои нехитрые пожитки, пытаясь игнорировать всё тот же липкий отвратительный страх, которого не испытывал ни разу в своей жизни. Ужас от понимания, что он может потерять Ангелову, был слепяще-острым, почти невыносимым.

Чёрта-с-два он позволит ей принять решение за двоих. Если будет нужно, станет надоедать изо дня в день, признаваться в любви, заваливать подарками, но вернёт её себе. Он вспомнил, как пытался точно так же добиться любви родителей, того, что ему было нужно гораздо больше дорогих вещей, которыми они от него откупались. Как приносил им в комнату рисунки или какие-то поделки, зная, что дождётся от матери только снисходительной улыбки и пожелания, чтобы он шёл в свою комнату и не мешал им. Потом Влад научился просто пользоваться тем, что ему давали родители. Подарки становились всё более дорогими, соответствовали его потребностям. С последними Шаталов никогда не прогадывал, зная, что если не может дождаться от папы и мамы проявления любви другим способом, будет брать всё, что они готовы ему дать.

И тем же самым собирался заняться по отношению к Карине — предпринимать попытку за попыткой, чтобы увидеть её любовь. Только вот совсем не представлял, что станет делать, если этой самой любви не увидит.

И снова — чёрта-с-два. Пусть лжёт ему, но будет рядом. Что угодно, лишь бы избавиться от той чёрной дыры в груди, которая становилась с каждым мгновением всё больше, угрожая испепелить Влада.

Выйдя из квартиры и захлопнув дверь за собой с каким-то остервенением, Шаталов взъерошил волосы пятернёй. В Москву он возвращаться не планировал, но и жить ему где-то было нужно до того момента, когда они снова увидятся с Кариной. И помирятся.

А значит — поиски жилья, что хоть в какой-то мере отвлечёт его от того, что он испытывал, и от чего хотел бежать, как от огня.


Он смог выдержать двое суток. Даже полутора, учитывая, что приехал сразу после обеда, хотя до окончания рабочего дня ещё оставалась пара часов. Несколько минут стоял возле двери в подъезд Карины с пакетом разных сладостей, размышляя о том, подняться ли в квартиру и обождать Ангелову там, или же остаться на своём посту на улице.

Интересно, рассказала ли она об их недомолвке Коле и бабушке? И если «да», то как они воспримут его приезд? Справедливо решив, что они с Кариной так или иначе помирятся, а значит, в любом случае их общение с Марией Матвеевной и Колей не должно страдать, Шаталов вошел в подъезд и поднялся на третий этаж.

Открыла бабушка Карины, всплеснувшая руками при виде Влада, будто бы перед ней как минимум Филипп Киркоров собственной персоной нарисовался. На лице её отразилась радость, после — сомнение, которое мгновением позже заместилось удивлением.

— А Кариночки нет ещё. Она с работы не вернулась, — проговорила она растерянно, впрочем, отступая в сторону и давая Владу возможность пройти в квартиру.

— Я знаю, — заверил он Марию Матвеевну. — Можно я здесь её подожду?

Он заглянул в гостиную, надеясь увидеть Колю, и вспоминая, как совсем недавно он сидел в одном из древних кресел рядом с братом Ангеловой, и они с интересом копались в только что купленном планшете. Сейчас казалось, что этот день был пару веков назад.

— Можно, наверное…