Виви разливает холодный лимонад из термоса. Дети держат сандвичи на маленьких золотых коктейльных салфетках с напечатанным на них золотом «Поздравляем с десятой годовщиной. Виви и Шеп». Время от времени Виви берется за отдельный термос, где держит свою «микстуру от кашля».

Сидда устраивается поудобнее и ест сандвич. Она ждала этого момента весь день. Вкус желе и мягкого белого хлеба вызывает ощущение счастья. Она видит, как Виви откидывается на груду подушек. Как курит и смотрит в небо. Курить и смотреть в небо — любимые занятия матери. А еще она любит утренники, хорошие гамбургеры, Спринг-Крик, лежать в постели с интересной книгой, обожает наряды и вечеринки.

Сидда боготворит руки матери. Ее ногти. Красивые, скругленные на концах ногти, которые Виви усердно полирует во время телефонных разговоров.

Доев сандвич, Сидда переворачивается на живот, Виви сует руку под блузку дочери и принимается щекотать ее спину. Ее ногти идеально подходят для этого. Никто лучше матери не может пощекотать Сидде спину. Для этого нужно иметь такие же ногти, как у Виви.

Сидда положила снимок, захлопнула альбом и, выйдя в спальню, разделась. Лежа на постели, она рассматривала свой живот. Даже после сандвича он остался плоским. Лонные кости по-прежнему выпирали с обеих сторон. Богу известно, как она трудилась для того, чтобы остаться в форме.

Сидда медленно провела рукой по впалому животу. Впервые за всю взрослую жизнь вид этой части тела не доставил ей удовольствия. Она вдруг еще острее почувствовала себя одинокой, ненужной, словно одна из тех женщин, которые больше наслаждаются сборами, чем самим путешествием.

Она снова подумала о снимке. Он был сделан примерно в то время, когда мать послала первоклассника Бейлора на урок «Шоу энд телл»[48] со своим поясом для подвязок, в результате чего директриса позвонила домой и потребовала, чтобы Виви поговорила с преподавательницей Бейлора. Виви насмерть разругалась с монахиней и в расстройстве врезалась в статую Младенца Христа Пражского, стоявшую неподалеку от церковной автостоянки.

К вечеру Уокеры очутились в доме Каро. Виви была не в настроении. Но бурбон лился рекой, и Каро подавала большие миски жаркого с соусом чили. Виви, сидевшая перед огнем, рассказала всю историю, переходя от слез к смеху под всепрощающим взглядом Каро. Кончилось тем, что женщины стали учить детей танцевать ча-ча-ча, поставив на стереопроигрыватель пластинку с инструкциями. Сидда вспомнила, как танцевала в модно обставленной гостиной с овальноизогнутым журнальным столиком и камином в виде черной дымовой трубы.

— Послушайте, дети, — объявила Виви. — Я сбила статую Младенца Иисуса Пражского. Но никто не должен знать об этом, кроме нас. Это секрет.

«Раз-два-три, ча-ча-ча. И это не единственный секрет, который мы сохранили. Нас могли подкупать и пытать, но мы не выдавали твоих секретов, мама. Есть вещи, которые ты никогда не сможешь показать всем. И описать».

16

Две вырезки из «Торнтон таун монитор» были скреплены вместе и разукрашены бесчисленными стрелочками и восклицательными знаками на полях. Сидда пораженно покачала головой. Она отдала бы все, если бы Уэйд и Мэй очутились сейчас в домике. Как было бы здорово разделить с ними новости о приобщении матери к преступной жизни.

Вот первая вырезка:

ЧЕТВЕРГ, 3 АВГУСТА, 1942

ДОЧЬ ВИДНЫХ ГРАЖДАН АРЕСТОВАНА ЗА НАРУШЕНИЕ

ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА

Пятнадцатилетняя Вивиан Джоан Эббот, дочь мистера и миссис Тейлор С. Эббот, шестнадцатилетняя Кэролайн Элайза Беннет, дочь мистера и миссис Роберт Л. Боб Беннет, пятнадцатилетняя Эме Мелисса Уитмен, дочь мистера и миссис Ньютон С. Уитмен-третий, и пятнадцатилетняя Дениза Роуз Келлехер, дочь мистера и миссис Френсис П. Келлехер, вчера вечером были арестованы и заключены в городскую тюрьму за оскорбление общественного порядка. Им предъявлены следующие обвинения: нарушение городского законодательства (статья 106), намеренное загрязнение общественной собственности и непристойное обнажение в общественном месте. Девочки ничем не объяснили свои действия.

Сидда не раз слышала сплетни о том, как я-я, еще будучи школьницами, угодили в тюрьму, но не знала подробностей. О, как бы ей хотелось перенестись на полвека назад, хотя бы в виде мухи, и усесться на стене!


А вот вторая вырезка:

ВТОРНИК, 8 АВГУСТА, 1942

Перемоем косточки

КОЛОНКА СВЕТСКОЙ ХРОНИКИ

ЭЛИС ЭНН СИБЛИ

Маленькая птичка принесла на хвосте, что миссис Ньютон Л. Уитмен-третий, урожденная Женевьева Эме Сент-Клер, дочь мистера и миссис Этьен Сент-Клер из Марксвилла, в прошлую субботу, от четырех до семи вечера, устроила импровизированную домашнюю вечеринку для своей дочери Тинси, в доме Уитменов на Уиллоу-стрит. Присутствовали близкие подруги Тинси: Виви Эббот, Каро Беннет и Ниси Келлехер, известные в городе как «я-я». Девочки отметили это событие особенно дерзкой, даже по стандартам я-я, эскападой.

Кроме них, на вечеринке веселились Мэри Грей Бенджамен, Дейзи Фаррар и Салли Соуньет. Из молодых людей можно отметить Дики Уилера, Джона Притчарда и Уайетта Белла, а также Лейна Паркера из Санкт-Петербурга, штат Флорида. Мистер Паркер приехал к нам навестить дядю и тетю, мистера и миссис Чарлз Симсоу.

На вечеринке подавались холодные креветки, холодные початки кукурузы, томаты с укропом и луком и французский хлеб. Джек Уитмен, лучший подающий бейсбольной команды торнтонской средней школы, развлекал гостей игрой на скрипке в традициях французской Луизианы. Миссис Уитмен объяснила, что затеяла вечеринку в последний момент, из чистого каприза, чтобы отпраздновать установку нового фонтана. Эта милая вещица в виде двух прелестных русалок, разбрызгивающих воду, будет установлена в ее патио рядом с призовыми розами «Американская красавица».

Мистер Уитмен отсутствовал, поскольку в прошлый четверг отправился в свой спортивный лагерь на Долфин-Айленд, штат Алабама. Интересно, почему он вдруг решил пропустить такое суаре[49]?

«Нет, это уже слишком! Еще, еще, хочу еще! Что же там было?»

Сидда просто умирала от любопытства и желания узнать всю историю. У нее все чесалось от нетерпения. Голова шла кругом. И уже не впервые страшно хотелось быть членом той бесшабашной шайки, попавшей даже в газеты.


В ночь на третье августа сорок второго года, часов через пять после того, как Джей Уитмен объявил о решении вступить в военно-воздушные силы США, сконфуженный полисмен запер Виви Эббот и остальных я-я в камеру торнтонской тюрьмы.

Примерно за месяц до этих событий американские бомбардировщики-торпедоносцы пронеслись над Мидуэем, только чтобы погибнуть под зенитным огнем. Молодые летчики, по иронии судьбы ставшие камикадзе, гибли десятками. В городах и поселках на обоих побережьях, да и в глубине материка, по ночам не горели огни. Тихий океан казался таким далеким от центральной Луизианы, и никто не знал, как произносятся чудные названия островов. Но нацистские подводные лодки высадили шпионов на берега Флориды, и хотя правительство в Вашингтоне помалкивало, жители Торнтона слышали бесчисленные истории о немецких лодках, бороздивших Мексиканский залив.

Виви мечтала о Рузвельте, Роммеле и Роберте Тейлоре[50]. На теннисном корте она с силой отбивала мечи, воображая их бомбами, посланными, чтобы убить Гитлера. Лежа в постели по ночам, после долгих прогулок с Джеком, в мокрых от возбуждения трусиках, она молилась Королеве Мира за всех перепуганных мальчиков в далеких лисьих норах и в поездах, мчавшихся по стране во всех направлениях. Она почти не ела масла, говядины или бекона и, выходя из дому, за неимением чулок рисовала на ногах сеточку. Сдавала кровь каждую пятницу, по субботам собирала макулатуру, а по средам — металлолом.

И ежедневно слушала новости по радио. В то время как военные сводки были неутешительными, модные журналы кричали, что новые мундиры женской службы сухопутных войск поднимут престиж швейной промышленности, потому что в комплект были включены пояса и лифчики. Католический «Коммонуил» не одобрял службу женщин в армии. Одна из статей, которую Багги заставила дочь прочитать, утверждала, что «вырвать женщин из сердца и дома означает превратить их в языческих богинь похотливой стерильности».

Виви верила в облигации военного займа и огороды победы[51]. Верила, что наци и япошки были олицетворением мирового зла. Верила в демократию любой ценой. Но хотела только нежности и страсти. И поэтому не считала, что Джеку Уитмену стоит идти на войну.

Августовская ночь была жаркой и влажной. В восемь часов вечера температура еще не начинала падать. Полнолуние должно было вот-вот наступить, и в воздухе глубокого Юга стояли запахи травы, речной воды и разгара лета. На южном побережье Тихого океана солдаты морской пехоты готовились высадиться на Гуадалканале; в Европе готовили бомбы для первого всеамериканского воздушного налета.

В Торнтоне, штат Луизиана, Виви и Джек сидели в зелено-голубом «бьюике» Джека сорокового года выпуска, только что отъехавшем от гамбургерной для автомобилистов. Виви прислонилась спиной к дверце, положив ноги на колени Джека, и дрожащей рукой стиснула бутылку «Доктора Пеппера».

Узнав о его решении пойти в армию, она прежде всего спросила:

— Почему ты покидаешь меня?

— Это мой долг. Кроме того, я хочу летать, — ответил он.

— Лжешь! Я никогда от тебя не слышала ни о каких полетах! — отрезала Виви и, выпрямившись, сильно ударила его кулаком в живот. И со свистом втянула воздух, стараясь не заплакать. — Дело не в этом. Ты просто хочешь выслужиться перед отцом.

Джек долго молчал, прежде чем ответил, не глядя на Виви:

— Mais oui[52].

Виви и Джек знали друг друга с тех пор, когда ей было четыре, а ему — семь. Последние восемь лет она ночевала у них дважды в неделю. И поэтому знала о нем все. Или почти все. Да он не смог бы ничего от нее скрыть, даже если бы захотел. Но и со своей стороны знал ее не хуже. Знал невидимые следы, оставленные на ней ревнивым, осуждающим молчанием матери, особенно после рождения ее сестры Джези. Знал о следах видимых, оставленных на коже ремнем отца.