Керриган Берн - Брачная ночь с горцем

– А с чего ты взял, что не смогу я?

Голубые глаза ее полыхнули знакомым пламенем – до сей минуты Гэвин не сознавал, как по нему скучал!

– Ты недооцениваешь моего брата, – возразил он.

– А может, ты недооцениваешь меня? – Отвернувшись, Элисон Росс подняла руку с револьвером и всадила пули во все мишени, болтавшиеся на заборе довольно далеко от нее.

Гэвин же невольно залюбовался ею. О боги, какое это оказалось эротичное зрелище!

– Быть может, ты права, – согласился он. – Знаешь, бонни, я ведь всю жизнь охочусь. Чаще с ружьем и еще – с луком и стрелами. Но и с револьвером обращаться умею.

Она смерила его оценивающим взглядом, потом пожала плечами и протянула ему второй револьвер.

– Покажешь свое мастерство?

Холодный осенний воздух как будто сразу стал теплее. Кровь запела в жилах Гэвина. Он взял оружие, отставил левую ногу, выровнял ствол, прицелился – и попал по двум из четырех оставшихся мишеней.

Элисон задумалась секунды на две. После чего окинула его все тем же оценивающим взглядом и спросила:

– Человек, что учил тебя стрелять, был небольшого роста?

Ее догадка развеселила его. Прежде всего потому, что оказалась верной.

– Да, это был маленький испанец. Как ты узнала?

– Ты сгибаешь локоть. И сгибаешь запястье под углом пятнадцать градусов. Я тоже так делаю. Это для того, чтобы смягчить отдачу. – Обхватив его запястье длинными изящными пальцами, Элисон вытянула его руку. – Ты высокий и крепкий, так что мне кажется… М-м… полагаю, тебе хватит сил держать руку прямой.

– Не думал, что ты заметишь, – улыбнулся Гэвин, переступив с ноги на ногу, от ее прикосновения у него выпрямилось и затвердело кое-что другое – вовсе не рука.

– И нечего ухмыляться! Это чистейшая правда.

«Ну да, правда, – подумал Гэвин. – Правда чем дольше ты держишь меня за руку, тем тверже она становится».

– А еще, – продолжала Элисон, – пули будут ложиться точнее, если стоять к цели лицом, а не боком. – С этими словами она зашла ему за спину и, положив руки ему на бедра, развернула лицом к забору.

Гэвин стиснул зубы, подавив стон. Сглотнув, пробормотал:

– Я слишком крупная мишень, поэтому поворачиваюсь боком. Ну, на случай, если кто-нибудь захочет в меня выстрелить.

– Кому тут нужно в тебя стрелять? – Она отпустила его бедра и отступила на шаг.

Гэвин ухмыльнулся:

– Простая предосторожность, когда ты рядом.

Черт, почему она никак не улыбнется? Он уж думал, что никогда не увидит, как она краснеет. И вот Элисон наконец-то порозовела как осенний закат. Но она упорно не желала улыбаться!

Немного помолчав, он спросил:

– Покажешь мне еще раз, как надо стоять? Вот так? – Он сделал вид, что всецело поглощен этим вопросом и ни о чем другом не думает. И стал, сдвинув ноги и согнув руку нелепейшим образом.

– Теперь ты совсем неправильно стоишь!

Ну наконец-то! Призрак улыбки – и то хорошо. Элисон помогла ему принять правильную позу – заставила раздвинуть ноги, поставив между его сапогами свой ботинок.

– Ноги раздвинь, – командовала она. – А колени слегка согни.

Гэвин судорожно сглотнул, у него вдруг пересохло во рту.

– Знаешь, бонни, обычно такие приказы отдаю женщинам я, а не наоборот.

Она фыркнула, но этот неженственный звук очень походил на смешок.

– Только я начала думать, что ты, может быть, не такая уж свинья, как мне сначала показалось…

Гэвин хмыкнул, однако промолчал. Элисон же шагнула ближе к мишеням.

Гэвин четырежды спустил курок, и на этот раз поразил три мишени из четырех. Попал бы и в четвертую, но в этот момент Элисон наклонилась, стоя к нему спиной. Наклонилась в этих своих проклятых штанах! Разумеется, это его… немного отвлекло.

Повернувшись, она поняла, куда он смотрел, и хлестнула его по плечу пыльной банданой.

– Кормишь меня всякой чушью о том, что хочешь избавиться от порочного наследия Маккензи…

– Это не чушь! – перебил Гэвин.

– А сам ведешь себя как последний сукин сын! – продолжала она. – О твоих скандальных связях и бесстыдных выходках я слышала задолго до того, как приехала в Шотландию. Может, ты и не злодей, но тоже печально известен…

«Пожалуй, – сказал себе Гэвин, – не будет вреда, если и на эту претензию ответить честно».

– Видишь ли, я смотрю на это так: выбираю в жизни цели, которые мне точно по зубам.

– Что это значит? – Элисон протянула руку за револьвером, и он накрыл ее ладонь своей.

– Когда живешь ради удовольствий, ради того, чтобы вкусно есть, сладко пить, стрелять по дичи и спать с женщинами – не разочаруешься. Нет зазора между ожиданиями и реальностью. Получаешь именно то, что искал. Но как ты думаешь, что происходит, когда я начинаю стремиться к чему-то большему? Начинаю, например, искать славы, справедливости, истины, понимания или любви…

Она сразу угадала, и тонкие пальцы ее сжали его руку.

– Ты всегда к этому стремишься, да?

– И всегда остаюсь с пустыми руками. – Разжав ее ладонь, Гэвин вложил в нее револьвер.

Элисон тут же отвернулась, но он успел заметить, как омрачилось ее лицо. Было ясно: она тоже ощущает эту ужасную пустоту в душе. И тоже страстно мечтала чем-то ее заполнить. Что если они смогут помочь друг другу?

Гэвин притянул ее спиной к себе и потерся щекой о ее волосы.

– Я рад, бонни, что мы с тобой заключили мир…

– Если мы больше не воюем, это еще не значит, что между нами заключен мир, – ответила она. Затем тяжело вздохнула и, расслабившись, прижалась спиной к его груди.

– Если ты продашь мне Эррадейл, то не нарушишь свою клятву, – тихо проговорил Гэвин. – Я не буду больше Маккензи, клянусь. Кроме того… Возможно, ты останешься здесь и…

Вдруг Элисон как-то странно дернулась всем телом. А потом зажала рот ладонью, как будто пытаясь сдержать рыдания.

– Хватит с меня обаятельных красавцев и их пустых обе-щаний! – прошипела она сквозь ладонь. Затем вырвалась из его объятий и бросилась к дому, по-прежнему крепко прижимая ладонь ко рту.

Гэвин поморщился, когда с грохотом захлопнулась дверь, а за ней звучно громыхнул засов. И он вдруг почувствовал какую-то странную и незнакомую ему прежде ноющую боль в груди.

Так вот оно что!.. Кто-то разбил ее сердце – и в болотах Эррадейла она зализывала раны.

Он вернулся к своему коню, вскочил в седло и поскакал на юг, в Инверторн, надеясь обогнать надвигавшуюся с запада грозу.

Значит, этот человек – обаятельный красавец? Что ж, ничего удивительного. К тому же, и она сама – настоящая красавица. И чертовски обаятельная!

Пять недель.

Застыв точно статуя, даже не мигая, Саманта невидящим взором смотрела в огонь, согревавший холодные камни очага. Вечные пререкания Локрина и Кэлибрида давно стали для нее чем-то вроде колыбельной – верным знаком того, что день окончен и наступает время отдыха. Но сегодня вечером она почти не слышала шотландскую речь, придававшую певучую мягкость даже сиплым и ворчливым голосам стариков.

Пять недель назад, почти день в день, она села на поезд, идущий в Вайоминг, и встретила Элисон Росс.

Пять недель назад… Она убила своего мужа.

Накануне того рокового дня они занимались любовью, а затем она всадила ему пулю между глаз.

Чуть больше, чем за месяц, она прожила целую жизнь. Мечты о счастливой жизни с Беннетом в Орегоне теперь были мертвы и покоились в могиле, как и сам Беннет. Впрочем, где он покоится? Что сделал с его останками Брэдли – похоронил или сжег? Пришлось ли ему хоронить двух братьев в один день? Или Бойд выжил? Она ведь так и не узнала, что произошло в поезде. Кто начал стрельбу? Много ли людей погибло? Сколько было раненых?

«Бойня Мастерсов» – так назвала произошедшее Элисон.

Господи, что же они наделали? Скольких невинных погубили бандиты, ставшие ее семьей?

Хорошо, что между ней и тем, что осталось от братьев Мастерсов, теперь пролегал океан. Пусть так и остается.

Элисон написала, что Саманта, если захочет, может оставаться в Эррадейле хоть до конца жизни.

Что-то в этой земле действительно ее привлекало. Ветер над болотами пел, а не завывал, как над пустыней. Солнце, в Неваде – свирепое и безжалостное, в Шотландии же оно стало редким и желанным гостем. Звуки американского Запада – трещотка гремучей змеи, крик стервятника, лай койотов, пронзительный визг пумы – всегда несут угрозу, а здесь холмы словно нашептывают какие-то древние стихотворные строки. И воздух тут без дыма и без копоти. Пахнет же морем и вереском. А из источников, носящих имена языческих богов и героев, льется чистая, как хрусталь, вода.

Она полюбила эти места всей душой. И хотела бы здесь остаться. Если бы… если бы только знала, что ей теперь делать!

В последний месяц будущее для Саманты стало чем-то неопределенным. Она утратила способность смотреть дальше, чем на день вперед. Что будет завтра? Встанет, оденется, будет работать, потом приготовит ужин из того, что принесут Каллум или Локрин… А если повезет, то же самое повторится и на следующий день.

Но теперь… теперь ей поневоле приходилось задуматься о будущем.

Пять недель.

Пять недель назад она отняла у человека жизнь… и почти в тот же день другая жизнь зародилась в ней.

– Так что, печенье-то доедать будешь? – поинтересовался Локрин, с явным неодобрением наблюдая, как она машинально крошила его, растирая между пальцами.

– Что? – Она в растерянности заморгала, пытаясь вернуться к реальности.

– Ты, девочка, съела не только свою куропатку, но и порцию Каллума, но мы на это посмотрели сквозь пальцы. В конце концов, Каллум сейчас в Инверторне, и он наверняка будет ужинать с отцом. А вот печенье… Ты берешь уже четвертое, а нам с Кэлом пока досталось только одно на двоих, и будь я проклят, если стану делиться с этим ленивым старым козлом!