Всеми силами Саманта сопротивлялась боли, пытавшейся увлечь ее прочь. Она смутно помнила, что уже испытывала боль и прежде. Что-то надавило на бедро, а затем лодыжку словно пронзила молния, послав вверх и вниз по ноге волны неописуемой боли. Она билась и рыдала в каких-то крепких путах. Что-то сковало ей тело, обездвижило руки. Наручники? Да, эти невидимые путы были прочны как железо – но, в отличие от железа, теплы.

Затем она на некоторое время погрузилась во тьму. Из пустоты вывела ее дрожь – страшная дрожь, сотрясающая все кости. Все тело словно превратилось в лед, и мороз колол его тысячью игл. Однако руки оставались плотно прижаты к бокам, а все тело – к неведомому источнику палящего жара.

В первый миг она испугалась, осознав, что не может ни двигаться, ни даже говорить – лишь стучать зубами. Однако сил для борьбы у нее не оставалось, к тому же, стоило чуть пошевелиться – лодыжка тотчас откликалась пронзительной болью, мгновенно распространявшейся до бедра. И наконец, Саманта сдалась. Страх и борьба окончательно лишили ее сил. Прижавшись к твердым и теплым стенам своей гостеприимной тюрьмы, она позволила им сомкнуться вокруг нее, убаюкать мужским шепотом на незнакомом языке, напоминающем древние молитвы.

В ушах у нее отдавался мягкий ритм, словно звук конских копыт на болотистых равнинах Эррадейла. И ветер, дующий с моря, играл прядями ее волос в такт этой ритмичной колыбельной.

Надо было сразу понять, что ей не позволят долго оставаться во тьме! Покой – не для нее, демоны и воспоминания найдут ее и вытащат обратно, к холодному свету дня. Ибо, увы, она не заслужила покоя, места, где безопасно, где можно не лгать, можно не быть убийцей…

Или матерью.

Именно слово «мать» выдернуло ее из бестелесного парения в уютной темноте и бесцеремонно швырнуло назад, в собственное тело.

Реальность встретила ее множеством безжалостных деталей. Ныла левая нога. Во рту было сухо, словно в пропеченной солнцем пустыне. А кости, казалось, растаяли и больше не давали опоры телу.

Однако же… Наконец-то стало тепло.

Тепло окружало ее со всех сторон – странное, необъяснимое… уютное, успокаивающее.

Не в силах да и не желая пока полностью возвращаться в сознание, она расслабилась, наслаждаясь теплом, обволакивавшим ее, словно мягкий кокон.

И если бы не тупая боль в ноге, то можно было бы решить, что она медленно пробуждалась от кошмара, от причудливого сна, который можно рассказать Беннету и вместе посмеяться. «Представь, милый, мне приснилось, что ограбление поезда пошло не так и мне пришлось тебя пристрелить, а потом бежать через Атлантику! Там, на другом конце света, ждал меня уголок, который можно было бы назвать райским, не будь там так дьявольски холодно…» Да, никогда прежде Саманта не знала такого холода. Холода, пробирающегося через многослойную одежду, выстуживающего и мышцы, и сухожилия, и кости… Холода, замораживающего даже костный мозг. И даже душу.

Она расскажет все Беннету – и вокруг кофейных глаз его соберутся веселые морщинки, а губы изогнутся в той полуусмешке, что, кажется, совсем перестала гостить у него на лице после их свадьбы. «Не стоило такой малышке пить столько бурбона перед сном!» – скажет он, и оба рассмеются – совсем как в старые добрые времена…

Саманта покрепче зажмурила глаза и всхлипнула. Слезы, обжигающие слезы заструились из-под сомкнутых век и покатились по вискам, исчезая в волосах.

Кто-то нежно провел пальцем по мокрой соленой дорожке, и это ласковое прикосновение сразу и успокоило Саманту, и напугало. Она повернула голову. Мысли же пустились вскачь.

– Почему ты плачешь, бонни? Тебе больно? – Этот ласковый голос донесся словно издалека, и казалось, что она услышала его из-под воды. – Может быть, нужно еще лауданума?

Бонни. «Бонни» – значит «красавица».

Но откуда она, Саманта, это знает?

– Я… я заслужила… боль, – выдохнула она сквозь песок в горле. – Я в него стреляла. Я его убила!

Быть может, лучше бы ей не открывать глаз. Лучше отправиться следом за мужем в ад.

Вот только…

Ох, теперь ей предстоит думать не только о себе и собственных грехах.

– Нет, милая, об этом не тревожься. Ты ничего дурного не сделала. Просто защищала себя и свою землю. И защитила! Ни один мужчина лучше бы не справился! – Ласковая рука легла ей на лоб, а затем принялась гладить по волосам с такой нежностью, что у Саманты перехватило дыхание. – И пусть радуются, что ты их просто пристрелила. От меня они бы легкой смерти не дождались!

Чей это голос, такой пламенный и прекрасный? Быть может, это голос ангела мщения?

– Ты не понимаешь… – прошептала она.

Откуда ему знать, что она говорит вовсе не о тех двоих, что сожгли Эррадейл и ранили Кэлибрида? Их она убила без сожаления – и спокойно убила бы еще раз. Она говорила о муже, павшем от ее руки чуть больше месяца назад. Но как рассказать о странных и опасных окольных тропах, что привели ее к убийству? Как рассказать об этом ангелу с ласковым голосом и певучим выговором – странным, но очень знакомым?

Наверное, начать придется с самого начала, со смерти родителей. Обоих унесла оспа. Она, Саманта, тоже заболела, но выжила. И ее взяли к себе соседи Смиты, фермеры-мормоны, придерживавшиеся запрещенного обычая многоженства. Сказали, приютить сиротку – их христианский долг, благое дело перед Господом.

С семи лет девочка работала на ранчо наравне со взрослыми. Впрочем, надо признать, Смиты не были несправедливы к приемышу – точно так же изнуряли они непосильной работой и тринадцать своих родных детей, рожденных от трех жен.

«Пустым рукам дьявол всегда найдет занятие, – говаривал глава семьи. – А кровавые мозоли на руках напоминают нам о жертвоприношении Господнем».

Когда Саманте исполнилось шестнадцать, она умела скакать верхом, стрелять, загонять и клеймить скот не хуже любого из мальчишек Смитов.

Задумываясь о будущем, она полагала, что, скорее всего, выйдет за кого-то из них замуж, хоть они и выросли в одной семье. А север штата Невада – безлюдный край, и в округе нашлось бы не так уж много девушек, не носящих фамилию Смит.

Но в год, когда ей исполнилось семнадцать, на пороге ранчо Смитов появились в поисках работы Беннет Мастерс и его братья Бойд и Брэдли. Крепкие, мускулистые парни с отменными манерами и хорошими зубами – и то, и другое редко встречалось в тех краях.

«Этот Беннет Мастерс и змею уговорит сбросить шкуру! – предупредила девочек Ада Смит, вторая жена хозяина. – Будьте осторожны, дочери мои. Бегите от искушения».

Саманта прислушалась к словам Ады – и в самом деле старалась бежать от искушения. Но на следующий год, когда братья Мастерс вернулись на ранчо вместе с несколькими мексиканскими гаучо и с пожилым лысеющим мормоном по имени Иезекииль, Сэм не смогла остаться равнодушной к лукавым искоркам в глазах Беннета и к его порочной полуусмешке.

Когда же мистер Смит сообщил Саманте, что ему было откровение Божье и она должна переселиться в хижину сурового и благочестивого Иезекииля, чтобы стать ему второй женой, – ох, тогда Саманта, рыдая, побежала именно к Беннету Мастерсу.

Он предложил ей бежать и начать новую жизнь. Соблазнил и увлек ее чувствами, которых не испытывала Саманта давным-давно – быть может, со дня смерти родителей. Привязанность. Уверенность. Надежда на лучшее. Надежда, что не придется гнуть спину под палящим солнцем, пока истощение, болезнь или несчастный случай не уложат ее в безвременную могилу. Быть может, ее ждала какая-то иная, лучшая судьба.

Саманта всегда знала, что покорительницы Дикого Запада из нее не выйдет. Но не знала Саманта того, что ее молодой муж и его братья – не только сироты и бродяги, как и она сама, но также и преступники. И что следующие четыре года станут для нее постепенным скольжением во тьму.

Поначалу она боролась – так слабый ребенок мог бы бороться с течением бурной и полноводной реки. Прилагала все силы, чтобы исправить мужа – чтобы всех их превратить в честных людей. Но постепенно пустой желудок, страх перед жестокостью Бойда и отчаянная надежда на лучшую жизнь заглушили в ее душе укоры совести.

Так она и жила, пока не встретила Элисон Росс.

Совесть ее еще могла примириться с мужем-грабителем, но не с мужем – хладнокровным убийцей.

Боже, как могла она быть такой идиоткой? Она-то считала, что с убийством Беннета все будет кончено, что ничего более страшного ей пережить не придется. Считала, что кошмар остался позади и теперь она начнет новую жизнь, а убийство останется лишь темным пятном на ее совести… Ну, возможно, иногда будет тревожить ее во снах.

И конечно же, она думала, что здесь, на другом конце света, в глухом и диком углу чужой страны, они ее не найдут.

Какой же она оказалась дурой!

Теперь Саманта понимала: все свое состояние, сколоченное грабежами, братья Мастерсы положили на то, чтобы ее найти. Отправили за ней своих головорезов. И едва они узнают, что у них ничего не вышло, попытаются еще раз. А потом еще и еще…

Бойд и Брэдли не остановятся, пока она не заплатит за свое преступление. В этом Саманта не сомневалась.

– Ш-ш-ш! – От этого ласкового воркования прямо в ухо по телу пробежали приятные мурашки. – Не надо плакать, бонни, все хорошо. Ты в безопасности. Ты со мной.

Но возможна ли теперь для нее безопасность? Кто защитит ее от Бойда и его наемников? И от Брэдли, тупого и жестокого, с пудовыми кулаками? Кто осмелится встать против людей, устроивших бойню в поезде, погубивших, быть может, сотню невинных?

Кто… Погодите-ка! А в какой постели она сейчас лежит? И кто с ней рядом?

Саманта распахнула глаза, но тут же заморгала и снова зажмурилась – ее ослепил слабый свет ночника.

Болезненно застонав, она выгнула шею – и тут же обнаружила рядом с собой вовсе не ангела мщения. Вообще не ангела, коль уж на то пошло. Ну… Разве что падшего.

В чертах его чеканного лица не было ни намека на благочестие или смирение. А если он когда-то и был небесным созданием, то, несомненно, уже много веков назад утратил благоволение Творца. И с тех пор погрязал во грехах и пороках, не зная раскаяния.