Керриган Берн - Брачная ночь с горцем

Господи, но как же он хорош! Она словно видела его в облике падшего ангела с огромными черными крыльями за спиной.

И, разумеется, без нимба. Нимб ему совсем не к лицу.

«Торн», – прошептала ей ускользающая память. Торн – значит, шип. Как тот, что упирается сейчас ей пониже спины… или нет… разве это шип? Он слишком толстый… и слишком горячий…

– Добро пожаловать обратно на грешную землю, бонни!

Улыбка его ослепила ее и почти лишила рассудка, и Саманта заморгала, стараясь собраться с мыслями. Все вдруг ужасно перепуталось! Как будто Земля ускорила бег по орбите, и теперь Сэм за ней не поспевала. Язык же лежал во рту бесполезным тяжелым комом. Саманта сжала кулаки – лишь убедиться, что по-прежнему способна двигать пальцами.

– Г-где я? – пробормотала она.

И снова – та же улыбка. Улыбка, которая и зачаровывает, и бесит.

– В замке Инверторн, милая. Там, где побывало уже бесчисленное множество женщин, – в моей постели.

«Замок Инверторн!» Эти слова прояснили ее сознание и, ступень за ступенью, со все возрастающим ужасом, Саманта начала осознавать, где находится и что ее окружает.

Мягкий, как лебяжий пух, пол ее пещеры – не что иное, как матрас на кровати графа Торна. А теплые и твердые стены, обнимающие ее со всех сторон – его несравненное тело, сильное и мускулистое. И лежала она на левом боку, а Торн прижимался к ней сзади.

Господи Иисусе! И это он называет «безопасностью»? Да если не считать железной хватки Бойда Мастерса, – нет и не может быть для нее места более опасного, чем постель этого горца!

Инстинктивно Саманта потянулась за револьвером, но нащупала лишь собственную голую ногу.

Она лежала с ним в постели голая! И, словно этого было мало, в следующий миг она осознала, что и он полностью обнажен. А то, что так горячо и настойчиво прижимается к ее заду… Нет, это совсем не шип! Хоть и способен так же легко в нее вонзиться. И ранить куда серьезнее любого шипа.

Сверху – тяжелые одеяла. Но под одеялами они лежали друг с другом… как муж и жена. Или как любовники.

Приподнявшись на локте, он снисходительно ей улыбнулся. По лицу Саманты снова покатились слезы – слезы растерянности и ужаса. А Торн, протянув руку, вновь принялся утирать слезы с ее щек.

– Ничего не бойся, бонни, – уговаривал он, хоть в изумрудных глазах его, полных заботы, теперь мерцал и какой-то опасный огонек. – Меня бояться нечего. Хоть и предупреждаю: ты не покинешь эту постель, пока не раскроешь мне свои опасные тайны. И начни… Скажи, кто за тобой явился и зачем они сожгли Эррадейл!

Порой Гэвин брал женщину – любую женщину – к себе в постель и ублажал до бесчувствия с одной-единственной целью: не спать одному. Разумеется, он никогда не говорил женщинам об этой причине. Да и самому себе в ней не признавался. Как правило, это были женщины, с которыми ему не хотелось встречаться дважды. На рассвете он выпроваживал свою очередную подругу – и с облегчением о ней забывал.

Гэвин не хотел, чтобы они догадывались о его мотивах. Не хотел, чтобы дамы видели его таким, каким он был. Мальчиком, который слишком много ночей провел, прячась в шкафу или в полом стволе древнего дуба неподалеку от трясины Брунелох – дуба, который они с Каллумом называли «своим замком».

В такие ночи он учился управлять своей ненавистью. Синяки, шрамы, следы ударов покрывались бальзамом холодного расчета – и так до тех пор, пока он почти вовсе не забыл, что значит чувствовать. Что значит жить.

На изломе юности, встретив Колин, Гэвин вдруг понял, что поможет ему остаться человеком. Инстинктивная потребность в физическом контакте. И не важно, несет ли контакт удовольствие или нет. Постель и женщина в ней – это стало для него и целебным средством, и навязчивой потребностью. Когда мысли пускались вскачь, когда внутри росло что-то темное и свирепое, когда разум готов был отделиться от тела и шагнуть в пустоту, всегда поджидающую за плечом, – в такие минуты лишь чье-то прикосновение удерживало его в реальности. Ему нужно было тянуться к кому-то в ночи, требовалось дарить наслаждение и получать наслаждение с одной-единственной целью – скрыть, спрятать от самого себя эту бесконечную хищную пустоту внутри и хоть на время закрыть дверь, ведущую вниз.

Это превратило его в легенду. Окружающие – и женщины, и мужчины – считали его донжуаном, ненасытным в любви, вечно жаждущим новых побед.

И он не спорил.

Жизнь научила его: разгадав твои истинные мотивы, люди – за немногими исключениями – пытаются тебя уничтожить. Унизить. Втоптать в грязь. И некого было винить – такова человеческая природа. Власть кружит голову. Очень трудно удержаться и не сжать пальцы, когда держишь в руках чье-то хрупкое, трепещущее горло. Чье-то тело и чью-то душу.

Но нет, такой власти над собой он не даст никому! Больше никогда.

Однако теперь, прижимаясь к своему миниатюрному проклятию, Гэвин с изумлением замечал, что мотивы и чувства его на сей раз далеки от обычных. Очевидное различие – в том, что эта девушка ему не любовница, не подруга. Да и в постели его она оказалась не по собственной воле.

Это хрупкое, тонкое тельце, лежавшее рядом, ничего ему не предлагало. И все же… предлагало нечто такое, чего он не получал от других женщин.

Он рад был бы сказать, что это странное чувство отвлекало его от стремления к цели. Но это было бы ложью. Скорее всего, это странное чувство… Казалось, оно и стало целью. Рядом с Элисон он чувствовал полный покой.

Но… но ведь такого быть не может! Только не с Элисон Росс! Какой рядом с ней мир и покой? Ведь эта девушка – воплощенный хаос. С тех пор, как она тут появилась, все перевернулось в его жизни. Она – точно заноза в заднице! Препятствие, снова и снова встающее на пути к его мечте.

Так почему же он так радуется каждой новой встрече с ней?

Поначалу он ее недолюбливал по одной-единственной причине: она не отдавала ему Эррадейл. Но скоро интерес к ней стал сложнее – и намного сильнее. Не то, чтобы Гэвин больше не желал заполучить Эррадейл – желал, и еще как! Больше всего на свете! Но вместе с ним желал и чего-то еще. Вернее – кого-то еще.

И это чертовски все усложнило. Запутало его мотивы. Заставило задуматься о том, что нужно ему на самом деле. Более того, это заставило его подвергнуть сомнению все, что он знал о себе.

Например: почему возможная потеря препятствия на пути к цели – то есть Элисон Росс – волнует и пугает его больше, чем потеря самой цели?

Она ведь верно заметила: стоит ей исчезнуть – и путь к Эррадейлу для него будет свободен. В общем-то так оно и есть, однако…

Почему же в тот миг, когда ему показалось, что Элисон для него потеряна, все мысли об Эррадейле растаяли, как тают клочья тумана под утренним солнцем? И в тот момент для него важно было лишь одно – чтобы она выжила! Без нее Эррадейл опустел бы. Как и… как и его постель.

Или сердце.

И вот сейчас, глядя в голубые глаза Элисон – тревожные глаза, еще затуманенные щедрой дозой опиумной настойки, которую приготовил ей Имон, – Гэвин чувствовал, как бездонная тьма внутри него неохотно отступает.

Все-таки очнулась! Никогда и ничему в жизни он так не радовался!

Пуля, задевшая ее ногу, серьезных повреждений не нанесла, лишь вызвала сильное кровотечение. Прямо там, на дороге, они с Каллумом наложили тугую повязку. По-настоящему опасен был холод. Элисон слишком долго пролежала без сознания на морозе. И Гэвин, чтобы согреть ее, использовал самый старый и действенный из известных ему способов – тепло человеческого тела.

Колебался он не больше трех минут – пока придерживал бесчувственную Элисон, а Имон быстро и умело обеззараживал и зашивал ее рану.

Готовить горячую ванну – слишком долго. К тому же вода плохо совместима со свежим ранением. Еще не хватало занести инфекцию!

Так что, невзирая на протесты Каллума и удивление Имона, он подхватил Элисон на руки и понес по винтовой лестнице в башню Инверторна – к себе в спальню. Быстро сорвал с нее плащ и снял ночную сорочку, а затем скинул одежду сам и нырнул в постель.

Облегчение – слишком слабое слово для того чувства, что охватило его, когда она задрожала и начала ворочаться. Казалась, целая вечность прошла, прежде чем изнеможение взяло над ней верх – Элисон перестала рваться из его объятий и расслабилась, инстинктивно прижимаясь нагим телом к его телу в поисках тепла.

И это породило новый неотступный вопрос.

Гэвин был искусным лжецом, однако обмануть самого себя ему никогда толком не удавалось. Уже некоторое время он знал, что желает Элисон Росс. Но лишь теперь, лежа с ней – мягкой, податливой, восхитительно нагой – в одной постели, он начал понимать, каким безудержным, каким отчаянным было его желание.

Он хотел ее. Хотел рядом с собой, под собой, над собой, верхом на себе.

И хотел дольше, чем на одну ночь.

Оставалось придумать, как убедить ее остаться.

Разумеется, он не радовался, что на нее напали и что она оказалась в опасности. Но раз уж представился случай, то упускать его не следовало.

А она вдруг заплакала, не открывая глаз. Большим пальцем он осторожно смахивал ее слезы. И трудно было удержаться от искушения и не стереть их поцелуями.

Когда же Элисон открыла глаза, его поразило выражение, не виданное на ее лице ранее. Беспомощность. Растерянность. Страх. Так смотрит лиса, попавшая в кроличий силок.

Он видел, как разум ее, затуманенный изнеможением и опиумной настойкой, тщетно старался изобрести какое-то приемлемое объяснение произошедшему.

Когда стало ясно, что на вопрос о нападении она не ответит, Гэвин сменил тактику.

– Милая, как ты себя чувствуешь? – ласково спросил он, сам удивляясь тому, насколько ему важно это знать. – Нога не слишком болит?

Она молча покачала головой.

– Тогда мне нужно знать, кто на тебя напал, и тебе придется сказать мне правду, – мягко, но настойчиво продолжал он. – Иначе, едва рассветет, я отправлюсь в Эррадейл и выясню все сам.