Керриган Берн - Брачная ночь с горцем

Пока вдруг не увидела в пасмурном грозовом небе звезды.

В этот миг она походила на богиню вод. Наполовину погруженная в ванну, с кожей, блестящей от влаги, его прекрасная наездница выгибалась, подавалась ему навстречу, скакала на его руке с той же уверенностью и грацией, что и на лошади.

Даже сейчас – распахнутая, беззащитная – она оставалась диким, неукротимым созданием. О господи, как же он хотел ее укротить! Приучить к себе. Научить отвечать ему.

Когда она наконец задрожала в изнеможении, и в движениях ее начало ощущаться скорее желание бежать от удовольствия, чем продолжать, он медленно извлек пальцы из ее теплой влаги. И она, обессилевшая, откинула голову и закрыла глаза.

Гэвин не смог бы объяснить, что за чувство охватило его сейчас. Знал лишь одно: это чувство, яростное и почти болезненное, зародилось в его душе в тот миг, когда она ответила «да» на вопрос Лиама. Стоя перед людьми, уверенными, что она совершает страшную ошибку, она все же выбрала его.

Наверное, это было ощущение чуда, нежданного и незаслуженного. И с каждым очередным, решительным ответом, который давала она грозному лэрду Маккензи, это чувство только усиливалось. До сих пор лишь очень немногим удавалось противостоять железной воле Демона-горца. Одним из этих немногих был сам Гэвин. Но ни разу он не видел, чтобы это удавалось женщине, тонкой, как лоза, и едва стоящей на ногах.

Его бонни…

За великое множество пустых ночей, проведенных с великим множеством пустых женщин, ни одну из них он не желал так яростно и страстно, как ее. Даже Колин…

Гэвин выпрямился и подхватил жену на руки. Она тут же обняла его за шею и уткнулась носом в плечо. Господи, какая же она легонькая! Как пушинка. Можно носить на руках, не уставая, хоть целый день.

Или целую жизнь.

Отбросив эту непривычную для себя мысль, он поставил Элисон на ноги и поддержал, чтобы она не потеряла равновесие.

– Держи меня за плечи, – сказал он, а затем принялся вытирать ее пушистым полотенцем.

Однако она не стала стоять неподвижно, как он ожидал. Рукам ее не лежалось спокойно у него на плечах, и она обняла его за шею, привлекла к себе – и прильнула губами к его губам. А потом застонала. Такого стона, какой она сейчас издала, он никогда еще не слышал от женщины. В этом звуке не было ничего игривого, дразнящего, ничего заученного. Он был чистым и честным. Первобытным зовом желания.

Именно в этот миг Гэвин и пропал.

Он прильнул к ее губам, вложив в этот поцелуй все свое мастерство и жадно впивая все доступное ему наслаждение.

На вкус она была точно дождь. Точно гроза, еще недавно бушевавшая за окном.

О боги, что с ним происходит? Ведь он – лорд Торн, легендарный покоритель сердец. Человек, для которого постельные утехи – прекрасный спектакль, произведение искусства. Но с этой тоненькой девушкой он вдруг оказался брошен на милость того, чему поклялся никогда более не подчиняться.

На милость страсти.

Грубой, немыслимой, ничем не сдерживаемой страсти, что бурей сотрясала все его существо, молнией сверкала перед глазами, громом отдавалась в ушах.

И вот сейчас, прежде чем он понял, что делает, снедаемый немыслимым прежде голодом, Гэвин уже опрокинул жену на пол у камина. Он стал зверем, ненасытным и бешеным, весь – когти, зубы и бездонный колодец желания. Дойти до постели времени не было. Он чувствовал, что должен сделать эту женщину своей женой прямо здесь. Прямо сейчас. У огня, под грозовым небом. Под рычание грома и сверкание молний (гроза, как по заказу, разыгралась опять).

Да-да, прямо сейчас, пока она еще разгорячена наслаждением, надо распластать ее на медвежьей шкуре у огня – и…

На миг его охватила паника. Вдруг родилось нелепое желание бросить все и сбежать. Бежать от связи, что явно укреплялась между ними с каждой минутой. Бежать от того чувства, что вставало за пламенем похоти – пугающе теплого чувства.

В прошлом, желая избавиться от женщин, он порой говорил им гадости. Или выкидывал что-нибудь такое, от чего они сами бежали без оглядки.

Но… чтобы сказать Элисон что-то неприятное, придется сначала оторвать губы от ее губ. А это, черт возьми, просто невозможно.

В ее объятиях он испытывал чувства, не посещавшие его уже двадцать лет. Почти забытые. И чувствовал себя беспомощным. Сентиментальным. Жалким…

Но и сильным, как никогда. Страстным. Желанным.

И не только в физическом смысле – с этим-то у него проблем не было. Но эта женщина желала не просто его тело, а что-то большее… Быть может – его душу. Это читалось в ее взгляде. Как будто глаза ее молча молили о том, что гордость запрещала высказать вслух.

Она обвивала его шею руками. Ноги же – длинные-длинные ноги – с удивительной силой обхватили его за бедра. О своем ранении она, очевидно, и думать забыла. И в этом – его единственное утешение; она была так же голодна и так же отчаянно нуждалась в нем, как и он в ней.

А поцелуй их все продолжался, и теперь он стал яростным как битва. В какой-то миг он даже прикусил ее нижнюю губу, и из груди ее вырвался стон, эхом отразившийся у него в глотке, волной пробежавший по позвоночнику и окончивший свой путь где-то у основания возбужденного мужского копья.

На миг он испугался самого страшного. Еще один такой стон – и он просто перестанет быть мужчиной. Но откуда же у этой женщины такая власть над ним?

Заставив себя прервать поцелуй, он приподнялся на руках и вгляделся в ее лицо, стараясь укротить похоть и вернуть себе самообладание.

Хм… да в ней же нет ничего особенного, верно? Волосы не взбиты, не уложены изящными локонами, еще мокрые, они прилипли к голове и наполовину скрыты под полотенцем. Лицо же не назовешь ни классически красивым, ни аристократически бледным, ни изящным. Щек никогда не касались румяна, а руки не знали смягчающих кремов. Тело ее – тонкое, худощавое…

Но губы – словно лук Дианы, способный и наказывать, и даровать высшее наслаждение. Веснушки на высоких скулах он уже знал наперечет. В синих озерах глаз готов был плавать бесконечно – словно в оазисе тепла посреди холодного серого мира.

Гэвин смотрел на нее – и чувствовал, как по телу растекается предательский жар, готовый расплавить все его стены и бастионы, с таким трудом выстроенные.

– Что ты со мной сделала? – спросил он охрипшим голосом.

Она с недоумением взглянула на него.

– Я? Ничего… Только ты делал все… все это.

Она очаровательно поморщилась, не находя нужных слов. Но в следующий миг лицо ее изменилось – безыскусная страсть сменилась какой-то горькой, усталой покорностью.

– Может быть, мне… Хочешь, чтобы теперь я поработала сама? Теперь моя очередь?

– Ну нет, милая!

Он прижал палец к ее губам, мимолетно спросив себя, с кем она была раньше. Быть может, с этим Грантом? Наверное, этот ублюдок внушил ей неуверенность в себе, так явно проступившую сейчас в ее чертах, убедил, что в постели нужно ублажать мужчину, а не думать о собственном наслаждении.

Ну уж нет! Его жена ничего подобного думать – и чувствовать – больше не будет! Никогда.

– Теперь всегда моя очередь! – заявил Гэвин.

От следующего его поцелуя она растаяла: уж он об этом позаботился. Сам же Гэвин снова утонул в каком-то невероятном головокружительном восторге. Надеялся лишь, что она не заметит, как дрожали его пальцы, гладившие ее щеку и шею.

На щеках же у нее еще блестели капельки воды. Некоторые из них он поймал губами, несколько слизнул языком. Он покрывал поцелуями ее изящную шею и плечи, затем начал спускаться все ниже.

Груди – высокие, тугие, с восхитительно маленькими и твердыми сосками. Он и раньше знал, что грудь у нее невелика, но не ожидал, что она окажется столь прекрасна. Совершенство! Да-да, эти два купола, увенчанные маковками сосков – само совершенство. Как и вся она.

С хриплым рычанием Гэвин прижался губами сперва к одной груди, затем к другой. И каждой воздал должное, причем получил должный отклик – Сэм под ним шире раскинула ноги и прижалась к нему еще крепче.

Не отрываясь от нее, он торопливо стянул штаны и пристроился меж ее бедер.

Дыхание его пресеклось, когда она вдруг сжала его восставшую плоть и направила в нужную сторону.

– О черт… – прошептала она неожиданно.

– Что такое? – Он замер.

– Какой большой, – коротко ответила она.

– Еще какой! – ухмыльнулся Гэвин.

Сжав зубы, он начал медленно продвигаться вперед. Голову же уронил ей на плечо, чтобы не отвлекаться на небесные глаза. Ох, какая же она узкая, тесная и восхитительно влажная! Она извивалась под ним, стараясь к нему приноровиться.

– Даже не знаю… – прошептала она. И вдруг: – О-о!.. – Это он, резко двинув бедрами, ворвался в нее одним мощным толчком.

Его охватила невольная дрожь, а за нею накатил немыслимый жар. А потом – еще, еще и еще, волна за волной.

– Не шевелись, – сказал он сквозь стиснутые зубы.

Черт, слишком уж она сладостная! И вообще, все слишком уж хорошо!

Слишком быстро звезды позвали его по имени, и он ответил им, запрокинув голову и с рычанием содрогнувшись. Ему почудилось, что он отделяется от собственного тела и летит куда-то ввысь, к звездам, скрытым за грозовыми тучами. Казалось, наслаждение убило его – и воскресило, словно создало заново, и крепко прижимая жену к себе, Гэвин знал: уже никогда он не будет таким, как прежде.

Прикусив губу, Саманта наблюдала чудесное зрелище – своего мужа, содрогавшегося в последних пароксизмах блаженства. Все тело его напряглось, мышцы вздулись, на лице появилась гримаса, которую можно было бы принять за боль – но Саманта знала: это было чистейшее наслаждение – такое же, как то, что подарил он ей в ванне; в такие мгновения чувствуешь, что собственное тело больше тебе не принадлежит.

Она закрыла глаза, сосредоточившись на горячей и твердой, пульсирующей плоти внутри нее. На теплых потоках семени, омывавших ее уже занятое чрево.