Именно это и требовалось. Так что теперь можно немного расслабиться.

Однако расслабляться не хотелось. Впервые в жизни она хотела продолжать и даже жалела, что все так быстро закончилось. Неужели теперь он скатится с нее и заснет?

О, она хотела большего! Хотела как можно больше этого сладостного трения плотью о плоть. Его же плоть, весьма внушительного размера, уже не казалась ей пугающей. И еще – побольше того волшебства, что дарили ей его пальцы в ванне.

«Что ж, – сказала она себе, – раз я ему так понравилась, то, это наверняка повторится. Возможно, не раз».

Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью, – и вот он приподнялся на локтях, затуманенными зелеными глазами взглянул в ее глаза, а затем прижался лбом к ее лбу. Щекой она ощущала его горячее, рваное дыхание.

Вот и все. Теперь она его жена во всех смыслах слова.

И ее ребенок в безопасности.

Саманта прикрыла глаза, сосредоточившись на телесных ощущениях… и вдруг ощутила нечто странное. Внутри себя. Там, где все еще оставалась его плоть. Что это? Снова твердый, горячий и пульсирующий? Снова готов к бою?

Пять вдохов, всего каких-то пять вдохов и выдохов потребовалось ему, чтобы восстановить силы!

Глубокое низкое урчание – звук мужского удовлетворения – вырвалось из его груди, прежде чем он, сплетая ее пальцы со своими, снова начал двигаться.

Саманта распахнула глаза – и ахнула. Хотя она уже много раз видела перед собой лицо Гэвина, это зрелище снова и снова заставало ее врасплох, и каждый раз она заново поражалась его красоте.

Но разве он… Как же он… О боже, до чего же хорошо!

– Это единственное наследие Маккензи, которому я рад, милая, – не без самодовольства пояснил он. – Мы очень быстро восстанавливаемся.

«Господи Иисусе!» Саманта вновь прикрыла глаза. Каждое мягкое и плавное движение внутри наполняло ее неведомыми прежде ощущениями. Она полностью сосредоточилась на том, чтобы раздвинуть ноги еще шире, вобрать его в себя еще глубже – как можно глубже.

А он все растягивал ее и наполнял ритмичными, почти безжалостно медленными движениями. На лице же его зеленым огнем горели глаза.

Спиной, бедрами, ягодицами – всем телом Саманта раз за разом подавалась вперед, навстречу тому удовольствию, что растекалось по телу и воспламеняло, грозя обратить ее всю целиком в жидкое пламя. Из груди ее вырывались тихие стоны, то и дело переходившие в всхлипывания – и напрасно Саманта пыталась их удержать.

Но что же это такое? Ведь она много раз бывала с мужчиной, однако… Да, бывала, но не так. И не с таким мужчиной. О таком наслаждении она даже не подозревала.

То, что происходило сейчас… Глубина этих ощущений поражала и даже отчасти ужасала.

Тут ровное дыхание мужа ускорилось, а затем стало шумным.

– Боже! – выдохнул он. – Какая же ты красавица… слишком хорошо… слишком глубоко… слишком…

С этим она могла только согласиться.

На сей раз кульминация не стала для нее неожиданной – как тогда, в ванне. Она нарастала медленными волнами, вздымалась выше и выше, а сама Саманта как будто стояла на берегу моря, смотрела на эти волны и ждала, когда они захлестнут ее и смоют в океан. А потом это случилось – и она сама бросилась в море, став добровольной жертвой этой необоримой силы. Тело ее выгибалось навстречу мужу, а он, вонзаясь в нее снова и снова, дарил ей невозможное и немыслимое.

Где-то посреди этой бури блаженства она смутно осознала, что из груди его вдруг вырвался низкий хриплый стон, а затем все тело содрогнулось, и почти в тот же миг она услышала свой собственный восторженный крик, после чего оба замерли в изнеможении.

Как долго пролежали они так, сплетаясь в объятиях, она не знала; наслаждение повергло ее в счастливую полудрему и заставило забыть о времени. Наконец он поднялся, взял полотенце, намочил его в ванне и вернулся, чтобы обтереть ее и себя.

С трудом приподняв отяжелевшие веки, Саманта наблюдала за мужем. В голове у нее мутилось, словно от хорошей порции виски или дозы лауданума. Смутно ощущалась ноющая боль в ноге. Возможно, такие интенсивные «упражнения» не пошли ей на пользу, но что за беда?

О господи, неужели все только что произошедшее – чистейшая правда, а не чудесный сон?

– Бедная моя бонни! – проворковал Гэвин и, подхватив жену на руки, понес в постель. – Немногим девушкам удается выдержать меня два раза подряд. Ты очень неплохо держалась.

– Говоришь, неплохо? – пробурчала она, на миг блаженство сменилось негодованием.

– Я ведь тебе говорил: если женщина рядом со мной лишается чувств – то либо от восторга, либо от изнеможения, – ответил он, усмехнувшись. Затем поднял ей руки и начал надевать на нее ночную сорочку.

– Я сейчас не в форме, – пробормотала Саманта и тут же, не удержавшись, зевнула. – Вот когда все части тела у меня заработают как положено – тогда узнаешь, что такое по-настоящему «неплохо»! – добавила она, поворачиваясь к огню.

– Поверь мне, милая, все части тела у тебя и сейчас работают как надо!

Кровать позади прогнулась, однако Саманта сидела, не оборачиваясь. Она не хотела снова изумляться его красоте. Не сейчас.

– Даже лучше! – Муж откинул от уха ее все еще влажные волосы, и его теплое дыхание коснулось ее шеи. – И, осмелюсь сказать, все части твоего тела – даже те, что сейчас не в форме, – для меня прекрасны. – С этими словами он поцеловал ее в щеку.

Саманта смущенно улыбнулась, радуясь, что Гэвин не видел, как она краснеет. Тут он вдруг потянул ее за волосы. Саманта, нахмурившись, обернулась.

– Что ты делаешь?

– Милая, у тебя волосы спутались. Хочу расчесать, чтобы утром не было колтунов.

Что?.. Он хочет… расчесать ей волосы?! Повернувшись, она попыталась выхватить у него гребень.

– Ты вовсе не обязан…

– Да, не обязан. Просто так хочу, – заявил Гэвин. И принялся расчесывать ее волосы.

Ошеломленная, почти в ужасе, Саманта сидела не шевелясь. Что происходит, черт возьми? Она же не девственница, и это для нее – не первая брачная ночь!

И все же эта ночь стоила всех предыдущих.

А муж, похоже, знал, что делает; он начал от корней, придерживая густую копну волос на весу, чтобы они не намочили сорочку. Спутанные пряди разбирал не гребнем, а ловкими, умелыми пальцами. Поначалу Саманта наслаждалась этой неожиданной заботой, но скоро удовольствие омрачилось подозрением. Что это, какой-то ритуал? А может, у него нездоровая тяга к женским волосам?

– И со многими женщинами ты вот так играл роль горничной? – поинтересовалась она, стараясь, чтобы голос ее звучал беззаботно.

– Только с одной, – безмятежно ответил он.

О боже! От этого ей почему-то стало еще хуже.

– С матерью.

Саманта замерла в изумлении.

– Ч-что?

– Знаешь, мама ведь не всегда была слепой. Она потеряла зрение от рук отца.

Саманта вздрогнула, сердце ее болезненно сжалось. Что-то подобное она и подозревала, хотя и не осмеливалась спросить.

– Вскоре после того, как она лишилась зрения, мы перебрались сюда, в Инверторн, – продолжал Гэвин. – Денег на прислугу поначалу не было. А нас было четверо: Имон, Каллум, я и мама. И она очень многого не могла делать сама. Например, укладывать волосы.

– Да, понимаю… – пробормотала Саманта. Все это совершенно не укладывалось в сложившееся у нее представление о графе Торне.

– Так я и научился обязанностям горничной.

Саманта молча кивнула. А ритмичное движение гребня в волосах, казалось, успокаивало ее. Да, очевидно, ее муж – загадка не из простых. Безжалостный, настойчивый, хитроумный, на все готовый ради своей цели. И вместе с тем – щедрый, благородный… и добрый.

– Спасибо тебе, – прошептала она, сглотнув комок, внезапно подкативший к горлу.

Откуда ему знать, что никто никогда не делал для нее ничего подобного? Все это – впервые. Никто ее не купал. Не вытирал. Не одевал. Не расчесывал ей волосы.

Она родом из суровых мест, где нет добродетели важнее независимости. Кто не умеет сам о себе заботиться, тот долго не проживет. Так Саманта жила всю жизнь, и ничего иного не желала…

Потому что просто не знала, что бывает иначе.

О ее муже говорят, что он охотник, человек суровый, безжалостный и опасный. Что ж, может быть. Но тем драгоценнее такие вот минуты…

Саманта вдруг сделалось не по себе. Ведь муж сумел за одну ночь расплавить ее множество раз – и расплавить не только тело, но и сердце. И от этого Гэвин Сент-Джеймс становился еще опаснее.

Расчесав ей волосы, он быстро и умело заплел косу на ночь. Закончив с этим, откинул одеяло, обхватил жену сильной рукой и уложил на подушку.

– Разве в Англии мужья и жены не спят отдельно? – поинтересовалась Саманта, стараясь не думать о том, что он ложится в постель обнаженным. Невольно вспомнился Беннет, тот в теплую погоду спал в кальсонах, а когда становилось холодно, натягивал кургузую ночную сорочку, на редкость нелепую на вид.

– Не надо путать шотландцев с англичанами, – с улыбкой в голосе пробормотал Гэвин.

– Просто я хотела сказать, что тебе необязательно ради меня отказываться от холостяцких привычек. Мы ведь не…

Втайне она беспокоилась, боялась, что Гэвин выставит ее из своей спальни. Отправит спать в какую-нибудь комнату поменьше и поскромнее. Он ведь имел на это право. Наверное, рано или поздно это случится.

Лучше бы раньше, чем позже. Чем дольше ждать… тем будет тяжелее.

– Если думаешь, что сможешь от меня сбежать, бонни, то лучше подумай еще раз. А теперь спи.

Саманта не привыкла повиноваться приказам, но сейчас возражать не стала.

Она заметила, что Гэвин оставил окно приоткрытым. Но холодно не было, и не тянуло сквозняком свежий воздух из окна лишь помогал избежать духоты от ярко пылавшего камина.

Прислушиваясь к тому, как над лесом бушевала гроза, чувствуя, как дыхание мужчины с ней рядом замедляется и становится глубоким и ровным, Саманта позволила себе пролить слезу. Всего одну. Все остальные она безжалостно подавила.