Возможно ли, что кто-то намеренно подложил терновый шип графине под седло?

С тех пор как враги леди Сэм напали на нее в Эррадейле, прошел едва ли месяц – и пока все было тихо. Рана ее уже зажила, однако они с Торном не забывали о мерах предосторожности. Ворота были постоянно на замке, причем днем и ночью возле них дежурили сторожа – словно замок, как в былые времена, ждал осады викингов.

Закончив работу на конюшнях, Имон наконец принял решение. Было ясно: если он никак не мог выбросить из головы эту колючку – значит, она и впрямь важна. Поэтому он сейчас поедет в Эррадейл и поговорит с Торном…

Имон повернулся – и замер на месте. Господи, как же удалось ей подойти незамеченной? Должно быть, задумавшись, он ее не заметил.

– Ох, м-миледи! – выдохнул конюший.

Вдовствующая маркиза склонила голову в его сторону изящным движением. Сегодня леди Элинор была в нежно-лиловом шелковом платье, расшитом изумрудной листвой – под цвет ее глаз.

Неужто время было не властно над ее красотой? Порой Имону почти хотелось, чтобы ее прелесть поблекла. Чтобы вид ее – как, например, сейчас – не делал с ним то же, что удар лошадиным копытом в грудь.

– Не думала, что сегодня на конюшне останутся лошади, – проговорила маркиза. – Мне казалось, мой сын намерен всех их перегнать в Эррадейл.

Имон прикрыл глаза, готовясь к еще одному бессмысленно-вежливому диалогу с женщиной, которой поклонялся все эти последние двадцать лет.

«Но она здесь!» – напомнил он себе. Да, она пришла к нему на конюшню – пришла одна, без Торна, даже без Элис. Это что-то значит. Едва ли дает надежду, но… хоть что-то.

– Гермия уже слишком стара, чтобы гонять коров по холмам и болотам Эррадейла. – Он шел к Элинор, словно к пугливому зверьку – шел медленно, производя достаточно шума, чтобы она понимала, где он находился, и продолжая говорить ровным спокойным голосом: – Так что мы решили: пусть останется дома и отдохнет.

Он остановился у Элинор за спиной и похлопал Гермию по шее. Элинор подняла руку и нерешительно погладила блестящую шкуру кобылы.

– Ей повезло, что у нее есть вы, – сказала она. – Многие на вашем месте просто продали бы ее на бойню, едва она стала бесполезной.

– Гермия немолода, это верно, но она вовсе не бесполезна. Я беру ее с собой на пастбище, когда учу Призрака ходить в поводу. Она показывает ему пример.

Немного помолчав, Имон спросил:

– Зачем же вы пришли на конюшню, миледи, если не думали найти здесь лошадей?

Она повернулась к нему, запрокинув лицо – словно изучая его невидящим взором. И в тот же миг Имон почувствовал, что сердце встало у него комом в глотке. Он весь горел словно в огне. Горел от воспоминаний о том, как нес ее, бесчувственную и окровавленную, – нес прочь от Рейвенкрофта и мысленно клялся, что лишь через его труп Хеймиш заберет Элинор домой. И он горел от бессильной ярости всякий раз, когда она смотрела на него – и не видела.

И в то же время, как ни странно сказать, он был за это благодарен судьбе. Благодарен за то, что она не видела его взгляда, не могла разгадать, что он чувствовал.

Имон не сомневался, что его чувства ее отпугнули бы, а он желал лишь одного – быть с ней рядом.

– Я не поздоровалась с вами как полагается, – заметила маркиза. – Добрый день, мистер Монахан. – И она протянула ему руку без перчатки, протянула с явным приглашением ее поцеловать.

Она часто так делала в последнее время – то есть после появления в замке Сэм, с того самого вечера, когда он впервые поцеловал ей руку.

– К вашим услугам, миледи. – Он вытер свою руку о штаны, затем осторожно, словно хрупкий фарфор, взял ее неправдоподобно тонкие пальчики в свою ладонь и поцеловал их.

И он едва не рухнул наземь, когда она не отняла руку сразу же, а сперва робко пожала его ладонь.

– Мистер Монахан, я часто вспоминаю тот день, когда покойный лэрд Рейвенкрофт нанял вас присматривать за Инверторном. Помню, я подумала тогда: какие необычные у этого человека глаза! Цвета темного золота.

Она запомнила цвет его глаз? И помнила все эти годы? Имон судорожно сглотнул. Попытался заговорить, но не смог. Все силы тела и души разом ему отказали.

– Если я правильно помню, вы тогда недавно овдовели, – продолжала маркиза. – Мне тогда подумалось: никогда еще я не видела человека, настолько удрученного скорбью… разве что в зеркале.

На несколько секунд она умолкла. Имон же смотрел на нее во все глаза и мысленно повторял: «Люблю тебя, люблю, люблю…»

По счастью, она наконец разрядила напряжение улыбкой.

– Вы… в то время бороды вы не носили, но я помню густую копну лохматых волос цвета букового дерева.

– Сейчас волос стало поменьше. Да и поседели они сильно, – пробормотал Имон, машинально проводя ладонью по своим поредевшим волосам. Хотел ответить шутливо, но шутки не вышло.

– Многое изменилось с тех пор, верно?

– Верно. – Он почесал заросшую бородой щеку. – Вам не нравится моя борода? – Если так, он немедленно ее сбреет, сегодня же!

Леди Элинор в смущении опустила ресницы. Сейчас она казалась робкой, застенчивой и невинной – словно девочка, впервые в жизни кокетничающая с мальчишкой-конюхом.

– Очень нравится, – прошептала она. – Она так щекочется, когда вы целуете меня… Вернее – мою руку, – добавила она поспешно.

С гулко бьющимся сердцем, Имон лихорадочно подыскивал ответ.

– Покойная жена не позволяла мне отращивать бороду, – сказал он наконец. – Говорила, она слишком колется и что от нее чихаешь. Так что приходилось бриться каждое утро.

Господи Иисусе, что он такое несет? Любой зеленый юнец прекрасно знает: нельзя со своей будущей женщиной говорить о прошлых! И сам он, черт возьми, сколько раз повторял это Торну и собственному сыну! На миг ему даже захотелось получить от кого-нибудь из своих жеребцов хороший удар копытом – чтобы прочистили ему мозги.

– Не позволяла? – удивилась леди Элинор. – Вы что же, не могли поступать, как хотели? Разве вы не были ей господином?

– Господином? – Имон вдруг рассмеялся. Неожиданный смех этот поразил их обоих, и он вновь заговорил серьезно: – Нет, миледи! Наш брак был… был совсем не похож на ваш.

Она кивнула – словно признавая то, что всегда подозревала. И тут же спросила:

– А каким был ваш брак?

– Не думаю, что стоит…

– Каким же? – снова спросила леди Элинор.

Поводя плечами, чтобы расслабить вдруг напрягшиеся мышцы, Имон мысленно обратился к прошлому.

– Нам было весело вместе. Бриджит любила посмеяться. Хотя характерец у нее был еще тот – терпения не больше, чем у банши, а упрямства не меньше, чем у старого мула! Но в то время ни один звук на свете не радовал меня так, как ее смех.

– А теперь? – прошептала Элинор.

Ведомый инстинктом, отточенным долгими годами приручения пугливых лошадей, Имон бесстрашно протянул руку и кончиками пальцев отбросил с лица Элинор золотистый локон. После чего тихо проговорил:

– А после ее смерти в сердце мне запал другой голос – тот, который я слышу каждый день.

Элинор на миг замерла. А потом заморгала своими огромными зелеными глазами. Имон же аккуратно заправил золотистую прядь ей за ухо и, собравшись с духом, осторожно провел кончиками пальцев по небольшому шраму у нее на виске.

– Бриджит… – тихо прошептала она. – Красивое имя… – И вдруг разразилась слезами.

Имон впал в панику, ему ужасно хотелось обнять ее и утешить – и, будь на ее месте любая другая женщина, он не колеблясь сжал бы ее в объятиях. Но пожилой ирландец понимал: рядом с Элинор нельзя демонстрировать силу, нельзя делать ничего такого, что хоть отдаленно напоминало бы насилие.

– Леди Элинор, – мягко спросил он, – может, позвать сюда Элис? Или отвести вас к ней?

– Нет! – Даже сквозь слезы это «нет» прозвучало сильно и решительно. – Я сама нашла вас – и оставила ворота открытыми, чтобы самой вернуться в замок. Я способна о себе позаботиться. Быть может, я слепа, но… не сломлена. И я… я все еще женщина.

– Да, знаю, – тихо ответил Имон. О боже, он прекрасно это знал! Хоть и старался не думать об этом. – Миледи, скажите, почему вы сейчас одна? И скажите, что мне для вас сделать. Чего вы хотите?

Он вложил ей в руку свой носовой платок и молча смотрел, как она утирает слезы и сморкается, отчаянно пытаясь овладеть собой.

– Я… сегодня я узнала, что скоро стану бабушкой, – проговорила наконец Элинор, тихонько всхлипнув.

– Но разве это не радостная новость?

– Да, радостная. Самая счастливая новость на свете. – Подбородок маркизы задрожал, но она, прикусив губу, продолжала: – И вот, поздравляя невестку, я подумала о том, что если бы не вы… Господи, если бы не вы, то ни Гэвин, ни я не пережили бы ту ночь! Своей жизнью, жизнью сына, а теперь и драгоценной жизнью внука – всем я обязана вам!

Ее охватил новый приступ рыданий, и на сей раз Имон не смог этого выдержать. Он привлек Элинор к себе – и испустил вздох облегчения, когда она расслабилась в его объятиях и даже схватилась за его жилет. «Что ж, верно, подул северный ветер – ветер перемен… Только бы он не прекращался!» – мысленно воскликнул пожилой ирландец.

– Знаете, Имон, – продолжала маркиза сквозь слезы, – мне кажется, с ним ей спокойно и безопасно. Когда Гэвин говорит о ней, я слышу по голосу, что он улыбается. А когда он сердится, она его не боится. Он не причиняет ей боли даже словами. Он – чудо, мой мальчик. После всего…

Она умолкла на полуслове. А Имон молча поглаживал ее шелковистые локоны, думая о том, что не знает на свете никого милее этой женщины.

– Нравится ему это или нет, по крови он Маккензи, – сказал Имон. – Но все же мы всегда знали, что Гэвин не похож на своего отца.

«И слава богу за это чудо!» – мысленно добавил он, от всей души надеясь, что второго Хеймиша Маккензи мир не увидит никогда.

– Верно, – с чувством ответила Элинор, уткнувшись лицом ему в грудь. – Знаете, Гэвин… Он похож на вас.