– Почему? – пробормотала она, уткнувшись лицом ему в грудь. Поток эмоций сжимал горло, и она почти не могла говорить. – Гэвин, что ты здесь делаешь?

Он взял ее лицо в ладони и заглянул ей в глаза. Его же изумрудные глаза… О, она увидела в них то, на что и не на-деялась. Слезы снова заструились по ее щекам, на сей раз – слезы радости.

А Гэвин молча смотрел на нее с едва заметной улыбкой.

– Я тоже лгал, – сказал он наконец. – Вернее… утаил, что занимаюсь контрабандой.

– Твой грех не смывает мой, – со вздохом заметила Саманта. – Я скрыла от тебя, что была замужем, что я убийца, что мое имя…

– Черт возьми, Сэм! Позволь же мне извиниться!

Снова вздохнув, Саманта молча опустила ресницы. «Даже сейчас мы не можем обойтись без спора», – промелькнуло у нее. И вдруг почувствовала, как на губах ее расцветает улыбка.

– Прости, – сказала она. – Продолжай, я слушаю.

– Я заявил, что ты для меня ничего не значишь, и это, бонни, была величайшая ложь из всех возможных. Ибо ты для меня значишь все, абсолютно все.

На миг ей показалось, что сердце ее вот-вот разорвется от радости. Но она все еще не верила. Не верила этой минуте, этим его словам, своей новой надежде.

– Гэвин, но я…

– Я приехал, чтобы отвезти тебя домой. – Он вновь заглянул ей в глаза и положил руки ей на плечи.

– Но как же…

– Милая, все решено. Так решили все мы – мама, Имон, Каллум, Лиам, Мена… даже Локрин и Кэлибрид. Они теперь живут в замке вместе с нами. Инверторн – твой дом. Ты принадлежишь мне, и я приехал забрать то, что по праву мое.

– Так-то горцы предлагают руку и сердце? – нахмурилась Саманта.

– Если приходится. – Он сверкнул самодовольной улыбкой – той самой, которую Саманта сперва не выносила, а потом научилась любить. – Ты же знаешь: если уж я на что-то положил глаз, меня ничто не остановит. Так что, бонни, лучше сдавайся и соглашайся выйти за меня замуж!

– Ты хорошо все обдумал? – Саманта вырвалась из его объятий и, отодвинувшись, отвернулась к окну – его ослепительная красота туманила ей разум. – Меня ведь по-прежнему разыскивают. Так что теперь в горах Шотландии для меня небезопасно. – Она прижала ладонь к животу. – И еще ребенок… Он не твой. Знаю, я поступила дурно, но я не хочу, чтобы мой ребенок рос бастардом.

Саманта сейчас не смотрела на Гэвина, но ей казалось, что она даже спиной ощущает его изумрудный взгляд, видит его неотразимую привлекательность. Внезапно он поднялся и, шагнув к ней, показал какой-то документ.

– Читай, милая…

– Бонни Маккензи, – прошептала она. Слезы снова затуманили взор, и строки расплывались перед глазами. – Ты сделал для меня новое удостоверение личности?

– У моего брата Дориана, – проговорил Гэвин, склонившись к ее уху, – есть в подчинении люди, весьма искусные в изготовлении поддельных документов. Я понял, что на самом деле никогда не воспринимал тебя как «Элисон Росс». А как «Саманту Мастерс» я тебя совсем не знаю. Ты всегда была для меня Бонни, и женился я именно на ней. С Бонни я спорил и смеялся, с Бонни ложился в постель и просыпался с ней рядом…

Опустив голову, он поцеловал чувствительное местечко у нее за ухом. И в тот же миг по телу Саманты прокатилась горячая волна, и она с трудом удержалась от стона.

– Бонни, о, Бонни я люблю тебя, – прошептал Гэвин.

«Люблю…» Слово, которое она когда-то так мечтала услышать, теперь легло на сердце свинцовым грузом. Повернувшись к нему, она сказала:

– Но ребенок…

Гэвин прижал палец к ее губам и проговорил:

– У моего отца бастардов было… по крайней мере, не меньше, чем законных детей. Я видел, как мучились эти нежеланные дети. И клянусь всеми богами моей родины и народа, что никогда не позволю твоему – нет, нашему – ребенку жить под бременем этого стыда. Если я люблю тебя – значит, полюблю и этого ребенка и назову его своим. Клянусь, этот малыш никогда не узнает, что я ему не родной отец!

В продолжение всей этой речи Саманта смотрела на него молча, широко раскрытыми глазами, каждую секунду ожидая боли, она говорила себе: «Вот сейчас, следующее его слово – оно разрушит все надежды».

Ведь счастливых концов в жизни не бывает, верно? Особенно для людей вроде нее. Никому не нужных. Тех, кто не заслуживает ни доверия, ни любви.

Когда же Гэвин прижался губами к ее губам, Саманта поняла: счастливый конец может быть и для нее. И она с восторгом открылась для Гэвина, принимая его любовь, принимая все чувства, что переливались из его души в ее душу вместе с движениями их губ. Он не был больше ни ленивым любовником, ни прославленным повесой. На этот раз в его поцелуе была страстная и отчаянная жажда – то, чего Саманта никогда прежде в нем не ощущала, да и не считала его на это способным.

И она отвечала столь же страстно и пламенно. Запустив пальцы в его густые волосы, она сделала Гэвина пленником своего ответного жара. В пламени их поцелуя сгорало прежнее одиночество, и это пламя сулило им новую, пока еще неведомую, но, конечно же, лучшую жизнь.

Они снова были вместе. Он принадлежал ей, а она – ему. И никогда больше они не расстанутся.

Тут Гэвин застонал, потом зарычал, крепко прижимая ее к себе, руки же его, казалось, были повсюду.

Забывшись в поцелуе, Саманта едва заметила, как Гэвин подтолкнул ее к сиденью. В следующий миг он приподнял ее юбки – и ворвался в нее одним мощным толчком. И Саманта радостно открылась ему навстречу – теплая, влажная, отчаянно жаждущая.

Любовь Гэвина пробудила ее к жизни, снова сделала лед в жилах горячей кровью, сбросила груз вины и скорби, открыла дорогу свободному, ничем не сдерживаемому желанию.

Уста их оставались слиты, а тела раскачивались в ритме, отвечавшему их безумному желанию. Он заполнял ее полностью и двигался все быстрее и быстрее.

Яростный звериный рык вырвался из ее горла в миг кульминации – внезапной и яростной. И Гэвин тут же, прервав поцелуй, зажал ей рот ладонью. Крики и стоны Саманты стали приглушенными, а тело трепетало и содрогалось в сладостных судорогах.

А затем и Гэвин, уткнувшись лицом в плечо любимой, издал глухой рык – и содрогнулся, наполняя ее лоно своим теплым семенем.

– О, Бонни! – выкрикнул он ее новое имя. Выкрикнул имя женщины, которую любил, имя женщины, любившей его.

А потом оба, тяжело дыша, приходили в себя. Через некоторое время, когда туман страсти рассеялся, сменившись мягким сиянием наслаждения, Гэвин поднял голову и взглянул на любимую. На устах его снова играла хорошо ей знакомая чудесная улыбка.

– Знаешь, Бонни, а ведь ты так и не ответила мне. Скажи, ты согласна выйти за меня замуж?

Она тоже улыбнулась.

– Просто я подумала, что мой ответ ничего не изменит. Мне показалось, что раз уж ты решил, что мы поженимся, то мое мнение не требуется.

Граф тихо рассмеялся.

– Да, конечно. Но все-таки хотелось бы услышать твой ответ.

Сердце Саманты пело и ликовало, но все же она, закатив глаза, в притворном негодовании воскликнула:

– Какой же ты несообразительный! Разумеется, я выйду за тебя замуж. Я слишком тебя люблю, чтобы отказать.

Гэвин встал и поцеловал ее. Потом спросил:

– Знаешь, когда я понял, что безумно тебя люблю?

Саманта отрицательно покачала головой.

– Когда в руках у меня оказалась дарственная на Эррадейл. Именно тогда я понял: главное для меня – не поместье, главное – вернуть тебя.

Саманта прижала ладонь к губам, заглушая рыдание.

– Правда?.. – прошептала она.

– Да, чистейшая. – Гэвин поцеловал ее руку. – Эррадейл был моим самым заветным желанием, пока не появилась ты. И ты научила меня отличать желанное от необходимого. Ты необходима мне, Бонни, лишь рядом с тобой я становлюсь самим собой.

Не в силах найти слова, чтобы выразить свои чувства, Саманта привлекла любимого к себе – и ответила на том языке, которым так хорошо владели они оба.

Когда же поцелуй их наконец прервался, Гэвин проговорил:

– А теперь, милая, позволь отвезти тебя домой и сделать моей женой. – Он провел ладонью по ее растрепанным волосам. – Я хочу, чтобы ты стала моей жизнью, а мой замок – домом твоего сердца.

– Да, ведь и я хочу того же! – просияв, воскликнула Сэм. – Вот только… У меня один вопрос…

– Что такое, любовь моя?

– Мы поплывем на корабле?

Граф криво усмехнулся.

– Увы, милая, летать по воздуху люди пока не научились.

– Этого я и боялась!.. – простонала Саманта. И, рассмеявшись, прижалась к любимому.

Эпилог

– Здесь пишут, что администрация Ньюгейта долго пыталась скрыть побег знаменитого преступника, известного как «Грач», поэтому газетчики узнали о нем только сейчас.

Оторвавшись от гроссбуха, Гэвин поднял взгляд на красавицу жену, сидя в мягком кресле у камина, она читала газету и кормила грудью малютку дочь.

– Не могу сказать, что эта новость меня удивляет, – заметил он. – Он, кажется, вовсе не беспокоился, когда оказался под арестом. Да и на человека, готового пожертвовать своей свободой ради чужого блага, он совсем не похож.

Всякий раз, глядя на свою семью, Гэвин невольно расплывался в улыбке – все никак не мог привыкнуть к тому, как сильно их любил. Обе они были для него драгоценны. Казалось, мать и дочь окутывает какое-то сияние, и, пока он находился с ними рядом, это сияние распространялось и на него.

Встав из-за стола, Гэвин подошел к ним, присел на корточки возле кресла и прижал жену к себе, заключив и ее, и малышку в надежные объятия своих сильных рук.

Элинор Элисон Сент-Джеймс, или Элли, как называла дочку Бонни, оторвавшись от своего обеда, подняла на Гэвина серьезные карие глаза.

Гэвин протянул ей руку, и крохотные пальчики девочки крепко сжали его палец. Каждый раз, когда она так делала, ему казалось, что малышка сжимала и его сердце. Не знай он, кто она такая, сказал бы, что на вид она – вылитая Маккензи.