Руфа спросила:

— Насколько хорошо ты его знал?

— Я никогда его не видел, — сказал Эдвард с неприятным смешком. — Я только видел то, что он натворил. Помнишь, я рассказывал тебе, что служил в войсках ООН? — Он не ждал от нее ответа. — Мне и пятерым голландским офицерам показали братскую могилу. Мы встретили двух женщин, которые утверждали, что они были свидетелями той резни. — Его голос был сухим и бесстрастным, что свидетельствовало о силе его переживаний.

Она проговорила:

— О Боже… — надеясь, что он остановится и не станет рассказывать ей о вещах, о которых она не хочет слышать. Она заметила, что в последнее время они беспокоят ее. Ей стали сниться четыре всадника, описанные в Апокалипсисе. Эдвард знал, что ее мучают ночные кошмары, хотя она категорически отвергала все его попытки поговорить об этом.

— К тому времени, как мы туда приехали, они уже раскопали могилу, — продолжил свой рассказ Эдвард, — как археологическую находку. На дне в кучу были свалены тела.

Руфа спросила слабым голосом:

— Сколько их там было?

— Сорок девять. Мы, конечно, их пересчитали. Сорок девять хорватских мусульман — так нам сказали, — пойманных во время облавы и расстрелянных. Это у них называется этнической чисткой. Они выглядели именно так, как печатают в газетах. Скелеты с обрывками одежды на них для сохранения индивидуальности. — Он слегка притормозил, чтобы пропустить трактор, который въезжал в ворота. — К сожалению, могила была разрушена в ходе бомбардировок НАТО, и никто не знает, где найти тех женщин, которые показали нам могилу, — там просто невероятный хаос. В результате в их распоряжении только наш рапорт, который мы тогда составили.

— А вы… есть ли какие-то фотографии?

— Все братские могилы выглядят одинаково, — сказал Эдвард. — Я думаю, они попытаются представить дело так, будто мы сфотографировали какую-то другую братскую могилу совершенно в другом месте. Там их огромное множество в этой проклятой стране. — Он с угрюмым видом смотрел вперед на дорогу. — Это было еще одной причиной, почему я больше не смог оставаться в армии. Когда ты видишь, на что способна армия неизвестно ради чего, — у тех людей в могиле руки были связаны за спиной. Все они были убиты выстрелом в голову с близкого расстояния. В этом нет никаких сомнений — во всех черепах были зияющие отверстия. Хотя я полагаю, что защитники на суде будут клясться, что все эти люди умерли от страха, а отверстия в их черепах прогрызли полевые мыши. Это гнусные люди. Они совершенно не знают, что такое стыд.

— Эдвард…

— Они не заслуживают демократии. Они заслуживают тоталитарного режима. Нам следовало разбомбить их всех к чертовой матери.

— Эдвард, пожалуйста, не мог бы ты остановиться?

— Что? — Он резко повернулся к ней. Лицо Руфы было белым, как бумага, губы приобрели свинцовый оттенок, а на лбу выступили капельки пота. Он тут же съехал с дороги на траву.

Руфа резко открыла дверцу и почти выпала из машины. Ее тут же вырвало на траву. Все ее тело сотрясалось от ужасной рвоты. Ее просто вывернуло наизнанку. Она смутно осознала, что Эдвард вышел из машины, обнял ее за плечи и осторожно помог ей выпрямиться после того, как весь этот ужас вышел из нее вместе с рвотой. Ей удалось восстановить дыхание — теперь она чувствовала себя гораздо лучше. Она была даже рада, что смогла избавиться от всего этого кошмара так быстро и эффективно. В ее мозгу, вероятно, был какой-то нервный узел, который помог ей избавиться от всего этого ужаса, прежде чем он убил ее.

— Ру, дорогая, извини, мне очень жаль. — Он обнял ее. — Не могу поверить, что я сказал это, я просто бесчувственный идиот: я совершенно не думал, когда рассказывал тебе все это. Мне следовало помнить.

Руфа была полна решимости не вспоминать об этом. С присущей ей живостью она вновь привела в порядок картину мира.

— Извини меня за это. Не знаю, что со мной случилось.

— Ру…

— Как ты думаешь, может быть, все дело в копченой треске?

Эдвард воскликнул:

— При чем здесь копченая треска! Я хочу, чтобы ты с кем-нибудь проконсультировалась по поводу твоих ночных кошмаров.

Руфа намеренно не слышала его слова.

— А ты себя нормально чувствуешь? Ты съел ее больше, чем я.

Он тихо застонал. Она чувствовала его теплое дыхание на своих волосах.

— Скажи мне, когда тебе будет лучше, дорогая, и я отвезу тебя домой.

Руфа раздраженно высвободилась из его объятий.

— Ерунда, я в полном порядке. Забудь об этом. — Она приказывала ему забыть об этом, а он продолжал смотреть на нее с этим ужасным сочувствием — неужели он не понимает, что, если он будет продолжать, все повторится? С ней все в порядке. Она направилась к машине. — Поехали. А то я не успею пожелать Линнет спокойной ночи.

— Подожди. — Он коснулся ее руки. — Не пытайся от этого убежать.

— От чего? — сердито ответила она. — Я не пытаюсь ни от чего убежать. Я себя чувствую совершенно нормально. Пожалуйста, поехали домой.

Эдвард вздохнул и убрал свою руку, хотя и был взволнован, он вынужден был подчиниться ее требованию.

— Хорошо. Только сначала отдышись немного, хорошо?

Нескольких минут они стояли молча. Оба прекрасно понимали, о чем нельзя говорить.

Совершенно обычным голосом Руфа спросила:

— Когда ты едешь в Гаагу?

— В конце следующей недели. — После этого вновь возникла тишина. — Терри Поултер сказал, что он сможет справиться с управлением фермой. А завтра вернется Тристан, так что тебе не придется быть одной.

— Нет никакой необходимости в том, чтобы Тристан оставался со мной. Я прекрасно справлюсь одна.

Он улыбнулся ей с такой теплотой и добротой, которые почему-то показались ей почти невыносимыми.

— Дорогая, тебе никогда в жизни не приходилось быть одной. Ты всегда была окружена множеством людей. Ты никогда не слышала настоящей тишины.

— Слышала. Нет ничего тише той тишины, которую ты слышишь, обращаясь к мертвым.

Он сказал:

— Я говорю не о метафорической тишине, а об обычной физической, когда вокруг нет ни одной живой души. Этот дом может быть невероятно одиноким. Я сойду с ума, если буду знать, что ты в нем одна.

— Никто еще не умер от нескольких недель одиночества.

— Хм… — Он говорил раздражающе скептическим тоном. — Мне будет спокойнее, если Тристан будет с тобой, чтобы хотя бы напугать грабителей. Я бы с удовольствием взял тебя с собой, но…

— Но Терри должен каким-то образом попадать в офис, и тебе нужен кто-то на связи. И потом: мы не можем уехать и все бросить здесь. Я бы хотела, чтобы ты перестал обращаться со мной как с инвалидом. — Это был вызов с ее стороны, но она знала, что, если бы он захотел возразить, ему пришлось бы вновь начать тот разговор. Но она также знала, что он не захочет заставить ее опять пережить ту боль.

Он, однако, осмелился произнести:

— Ты не такая сильная, как думаешь. Ты должна избавиться от мысли, что ты отвечаешь за все и за всех, и позволить мне заботиться о тебе.

— Извини, — ответила Руфа. — Мне очень приятно это слышать, но я просто не привыкла к этому.

Эдвард поцеловал ее в лоб и сел в машину. Он проговорил, посмотрев на нее через плечо:

— Я чувствую, что чуть не свел тебя в могилу непосильным трудом, с тех пор как мы вернулись. По крайней мере, тебе не придется очищать кожицу с винограда для Пру.

— Я просто возненавидела ее, — вдруг заявила Руфа.

Он рассмеялся.

— Я это заметил.

— А она тоже заметила? Я имею в виду: она тебе говорила что-нибудь об этом?

— Нет. Она не такая, как ты. Она не станет мучиться бессонницей, беспокоясь о том, что думают о ней другие люди.

Высказав ему свое мнение о Пруденс, она заметно развеселилась, хотя его реакция несколько ее разочаровала. Руфа села в машину, и они вновь выехали на дорогу. Они ехали через деревню.

Вдруг, поддавшись порыву, Руфа спросила:

— Ты спал с ней в Париже?

Он испугался — Руфа еще никогда не видела его таким испуганным, — а потом пришел в ярость.

— Нет, — резко ответил он, — не спал.

— Но ведь ты спал с ней не так давно, правда? — Ее отчаяние было вызвано сексуальной неудовлетворенностью, тем, что в течение всех этих недель она просто умирала от желания заняться с ним любовью. — Я имею в виду, не сразу после смерти Элис, а совсем недавно.

Эдвард сердито смотрел на дорогу.

— Не знаю, что она там тебе наговорила, но у меня с ней все кончено. Тебя это устраивает?

— Где она сейчас? В Лондоне?

— Руфа, у меня с ней все кончено. Это все, что тебе следует знать.

Он замолчал надолго, и Руфа уже начала беспокоиться, что она обидела его. Машина затормозила у новых ворот Мелизмейта, украшенных семейным девизом Evite La Pesne. Эдвард свернул на подъездную дорогу.

Затем он проговорил спокойным, но твердым тоном офицера:

— Прошлое не имеет значения. Я не стану утверждать, что ты единственная женщина, которую я когда-либо любил, но ты женщина, которую я люблю сейчас. — Он резко затормозил и повернулся к ней лицом. — Пру напрасно старалась, ты оказалась победителем. Ты довольна?

Они были у двери дома, и, прежде чем он успел сказать что-либо еще, из двери выскочила Линнет.

* * *

Руфа постоянно напоминала себе, что быть любимой таким человеком, как Эдвард, — огромная привилегия. Его объяснение несколько развеяло сомнения, которые породила в ее душе Пруденс. Ей было стыдно, что ее сексуальная неудовлетворенность заставила ее быть неблагодарной. Это не его вина, что, страстно желая его, она готова нарушить всю гармоничность их соглашения. Ей очень хотелось знать, что произошло между Эдвардом и Пруденс. Она даже пыталась вычислить, была ли у них возможность заняться сексом. Вся эта ситуация — все это ее замужество — была очень неприятной, обидной и нелепой.