Валери Жетем - Будуар Анжелики

Одно время Мэри Фиттон была любовницей графа Пэмброка и даже родила от него ребенка, мертвого, правда, но все же свидетельствующего о неслучайности этой связи и о значении, которое Мэри ей придавала (в ту пору вытравить плод было весьма несложно и фрейлины прибегали к этой операции довольно часто).

С Пэмброком она была тиха, нежна и предупредительна, в то время как с Шекспиром «смуглая леди» проявляла капризность, дерзость и деспотичность, привязывая его тем самым к себе все сильнее и сильнее.

Он жестоко страдал от ее неверности, он временами ненавидел ее, но именно эти сильные чувства стимулировали создание новых и новых литературных шедевров.

Шекспир сравнивает эту женщину с бухтой, где может бросить якорь любой желающий, и в то же время он завидует клавишам, по которым бегают тонкие пальцы его неверной, но безмерно желанной возлюбленной, которая превратила его жизнь в сплошное рабство, которая тиранит его, помыкает им и держит в постоянном страхе когда-нибудь лишиться ее чарующего гнета…

Не знаю, насколько это соответствует действительности (как, впрочем, любые биографические данные), но существуют упоминания о том, что у Шекспира была гомосексуальная связь с графом Пэмброком Младшим.

Скорее всего, это была даже не связь, а своеобразная месть Пэмброку Старшему за его снисходительно-потребительское отношение к Мэри. Активный содомит, как правило, не считается гомосексуалистом, так что этот эксцесс (если он действительно имел место) не может повлиять на характеристику сексуальной ориентации Шекспира, но какова Мэри: проведав об этом, она воспылала ревностью и, можно сказать, на глазах у Шекспира соблазнила юного Пэмброка!

Этой женщиной нельзя не восхищаться, как нельзя не оценить ее вклад в развитие мировой литературы. Вклад, конечно, весьма своеобразный, но ведь мы рассматриваем в данном случае не процесс, а результат…

А над Версалем уже вспыхнули огни фейерверка, озаряя огромное пространство, имеющее особый, неповторимый микроклимат благодаря флюидам любви, которые, казалось, изменили химический состав воздуха, превратив его в сильнейший афродизиак…

— Но, насколько я поняла, Анжелика, в целом вы все же довольны посещением Версаля, — услышал я, входя в будуар, голос Ортанс.

— Да, — кивнула хозяйка будуара, окруженная четверкой своих очаровательных подруг. — Пожалуй, да… Я ведь не рассчитывала на какие-либо изменения в собственной судьбе — к счастью, Бог избавил меня от излишней наивности, — но вот договориться о том, что мои дети не будут изгоями, не будут носить на себе клеймо отродья колдуна, сожженного на Гревской площади, — мне все же удалось, и это, согласитесь, достижение.

— Не просто достижение, а самая настоящая победа, дорогая моя! — воскликнула Катрин.

— Жизнь покажет, — вздохнув, проговорила Анжелика.

— Будем надеяться на лучшее, — ободряюще улыбнулась Ортанс.

— И на то, что худшее уже осталось позади, — добавила Мадлен.

— Далеко позади, — горячо подхватила Луиза, — да еще и в карете со сломанной осью, так что ему уже никогда не догнать вас, Анжелика, никогда, поверьте мне!

Анжелика подошла к ней и расцеловала в обе щеки.

— А теперь, дорогие дамы, — сказала она, — я хотела бы предложить вам одно развлечение, недоступное версальским придворным…

— Неужели существует и такое? — недоверчиво покачала головой Мадлен.

— И очень давно. Почти двести лет назад его представил великий Джованни Боккаччо своим «Декамероном». Десятеро весьма неглупых людей обоих полов в течение десяти дней рассказывают поучительные и забавные истории, не понятные дуракам и ненавистные святошам.

— И вы предлагаете…

— Да. Только для начала не десять дней, а три. Тримерон.

— Но ведь нас всего пятеро, и к тому же…

В дверном проеме показалась немного растерянная горничная, которая доложила:

— Господа Жан де Лафонтен и Шар ль Перро!

— Просите, Жанна.

Знаменитые литераторы приветствовали собравшихся дам церемонными поклонами, в которых сквозило не столько хорошего воспитания, сколько самого искреннего восхищения, и расположились в глубоких креслах.

Появление следующего гостя вызвало суетливый трепет дамских вееров, что легко объяснялось огромной популярностью того, кто вошел в будуар за тем, как горничная объявила несколько срывающимся голосом:

— Шевалье Арамис!

Стройный красавец в парадном мундире конных королевских мушкетеров представился дамам и по-приятельски кивнул Лафонтену и Перро, из чего можно было заключить, что эти господа не впервые встречаются под одним кровом.

И еще двое гостей, один из которых был мне знаком по первому посещению будуара, — шевалье де Грие, приводивший сюда безутешного рогоносца Монтеспана, и маркиз Пегилен де Лозен — умница, щеголь и в то же время тот из очень немногих придворных, кто оказал бескорыстную дружескую помощь Анжелике после осуждения и казни ее мужа.

— Высокочтимые дамы и кавалеры, — проговорила хозяйка будуара, — при общем согласии, мире и радости наших душ я предлагаю начать этот тримерон!

— И да поможет нам Пресвятая Дева, — истово перекрестившись, произнес Арамис. — Впрочем, помощь смертных дев я также не стал бы отвергать, если по правде…

— Это было бы крайне неразумно, — поддержал его де Грие.

— И к тому же несправедливо, — добавила Луиза.

— Что ж, — сказала Анжелика, — пусть справедливая Луиза и поможет назвать первого из рассказчиков.

Она взяла со столика большой серебряный кубок, встряхнула его и кивнула Луизе, которая, сообразив, что именно от нее требуется, опустила в кубок свою тонкую руку и вынула оттуда свернутый в трубочку кусочек бумаги. Развернув его, она громко произнесла:

— Жан де Лафонтен!

— А следующий? — спросил де Грие.

— Та, кто сейчас сидит справа от рассказчика, — ответила Анжелика. — Ортанс.

— Тема дня? — поинтересовался Лафонтен.

— Пусть решает первый, — подал голос Пегилен де Лозен.

— Нет возражений? — Лафонтен окинул взглядом присутствующих. — Что ж, тогда… тогда… пусть это будет… плутовство!

— Прекрасный выбор! — одобрил Шарль Перро.

— И у каждого, конечно же, найдется что сказать по этому поводу, — проговорила Катрин.

— Несомненно, — кивнул Лафонтен и начал свой рассказ…

— В окрестностях Арля некогда проживал, — впрочем, весьма вероятно, что и по сю пору проживает, — в своем имении один дворянин… Вдовец, нелюдимый, человек суровый и до крайности упрямый, за что соседи называли его, за глаза, разумеется, «Мсье Иа»…

Единственный, с кем он был мягок и уступчив, это его сын, Жослен, крайне своенравный юнец, который к своим пятнадцати годам полностью сформировался и как мужчина и как законченный плут.

Он уже умел, похитив несколько золотых из родительского кошелька, пригрозить смазливой служанке обвинением в краже, если она будет возражать против его ночного визита в ее каморку, или подменить бочонок доброго вина бочонком речной воды, ну и прочее в таком духе.

«Мсье Иа» не обращал никакого внимания на проделки своего отпрыска, равно как и на многочисленные жалобы соседей и арендаторов, неизменно заявляя, что сын его еще ребенок, а называть детские шалости преступлениями способны только крайне порочные натуры. Этот господин, по всему видать, относился к тому типу людей, которые усматривают высшее предназначение в производстве себе подобных…

— За неимением иных достоинств, — заметил Арамис.

— Истинно так, — кивнул Лафонтен. — Так вот, — продолжил он, — юнец, ощущая отцовскую поддержку и уверившись в своей безнаказанности, уже обрюхатил трех девок в селении и начал бросать жадные взоры на монастырь бенедиктинок, расположенный примерно в двух лье от отцовского имения.

Не знаю, строил ли он какие-то конкретные планы касательно бенедиктинок или же всего лишь находился под впечатлением знаменитой новеллы Джованни Боккаччо о некоем плуте, проникшем в женский монастырь под видом глухонемого дурачка, но так или иначе известно, что этот Жослен часто бродил окрестностями монастыря, подобно волку вокруг овчарни.

Может быть, эти прогулки и впредь носили бы сугубо созерцательный характер, если бы не один эпизод, круто изменивший размеренный ход провинциальной жизни.

Случилось так, что английский посланник, следовавший в Париж вместе со своей молодой женой, вынужден был обратиться за помощью к «Мсье Иа», потому что буквально в двадцати шагах от ограды его имения карета посланника сломалась, да так, что без кузнеца нечего было и помышлять о дальнейшем пути.

Нелюдимый и вздорный «Мсье Иа», как оказалось, мог быть чрезвычайно любезным, предупредительным и даже заискивающим, когда дело касалось сильных мира сего, так что посланнику, его супруге и даже слугам был оказан самый радушный прием.

По словам сельского кузнеца, осмотревшего поврежденную карету, починка ее должна была занять не менее двенадцати часов, так что продолжить путь можно было лишь утром следующего дня.

Любезный хозяин угостил своих высокопоставленных гостей (ведь едут к самому Людовику XIV, шутка ли!) великолепным обедом, при этом лично прислуживая им за столом, а затем предоставил лучшие гостевые комнаты, в которые уже много лет никто не допускался.