Первое, что она там увидела, был диплом фармацевта висел в рамочке под стеклом на самом видном месте.

Затем в поле ее зрения попал и сам аптекарь Луи. Это был невысокий мужчина лет тридцати пяти с высоким лбом и заметным брюшком, оттопыривающим его накрахмаленный до хруста халат. Он явно скучал, и приход Элль спас аптекаря от неминуемого вывиха нижней челюсти: Элль застала Луи, когда он самым непритворным образом зевал, сидя перед маленьким телевизором. На телевизионном экране мелькали рекламные ролики. При виде Элль Луи расцвел и был галантен до приторности, называя ее не иначе как прекрасной незнакомкой. Да, разумеется, он может разменять сто франков, только прелестной посетительнице придется немного подождать. Вы приехали, как я слышал, вчера? Вам понравились? Семь Буков, не правда ли? Здесь чудесные места, мадемуазель. Ах, мадам… Извините… Не желаете ли приобрести крем — солнце в горах коварно, и вашу нежную кожу стоит поберечь. У нас весьма неплохой выбор. Мадам подумает? Прекрасно! Если нужен совет специалиста, то всегда готов помочь. Откуда вы, простите за неумеренное любопытство? Из Парижа? Париж… Не правда ли, после городской сутолоки так прекрасно отдохнуть в тихом месте, где ваш покой может нарушить только птичье пение да отзвук далекой грозы…

Я поэтичен? Вы мне льстите… Вот ваши сто франков, мадам. Всегда к вашим услугам… И непременно заходите — не обязательно за покупкой: всегда приятно перекинуться словечком с добрыми знакомыми, а общение с молодой прелестной женщиной равнозначно чуду, уверяю вас…

Словоохотливость аптекаря Луи оставила у Элль чувство легкого головокружения.

Она вернулась на почту, отдала деньги за телеграмму и снова осталась наедине с проблемой, чем занять сорок минут, отделявшие ее от встречи с Джереми. Элль хотела встретить Джереми, и почтальонша услужливо подсказала, где находится автобусная станция.

Ничего не придумав, Элль вернулась в дом Мари. Заходить на кухню она не стала, поднялась в комнату и осмотрелась в поисках какого-нибудь занятия. На комоде стопкой лежали книги в мягких обложках. Элль бросила сумочку на постель, подошла к комоду и пролистала книгу, лежавшую в стопке сверху. Она взяла с собой в дорогу с десяток вестернов, к которым сохранила пристрастие с детских лет. Джереми в основном читал трактаты о музыке, насчитывающие не одну сотню лет, — это увлечение началось у него после знакомства с господином Журкисом, антикваром-меломаном, увлеченным историей музыки и решившим просветить молодого канадца. Нет, читать по-прежнему не было желания. Элль посмотрела на циферблат часиков: до прихода автобуса оставалось еще тридцать минут. Она вздохнула.

Ее внимание привлекли резкие металлические щелчки, доносящиеся со двора. Элль подошла к окну и выглянула во двор. Прямо под окном около розовых кустов стоял Маню с садовыми ножницами в руке. Он, не замечая Элль, стоял и разглядывал куст, прищелкивая ножницами.

— Маню! — позвала она.

Маню поднял голову. Элль улыбнулась и помахала ему рукой.

Сначала он оглянулся, словно подумал, что приветственный взмах Элль предназначен не ему, а кому-то другому, стоящему у него за спиной. Никого не увидев, он опять неуверенно поднял лицо и посмотрел на Элль. Она снова ему улыбнулась и снова помахала.

Маню смотрел на нее, и выражение его малоподвижной физиономии понемногу менялось. Слегка отвислая нижняя губа Маню едва заметно пошевелилась, и совершенно неожиданно для Элль он широко улыбнулся и неловко помахал ей в ответ садовыми ножницами. Улыбка Маню была гримасой комика-идиота из среднего телешоу для домохозяек, но в ее дружелюбии сомневаться не приходилось.

— Элль… — сказал Маню. — Драсту…

— Здравствуй, Маню! Здравствуй! — рассмеялась Элль.

И Маню тоже рассмеялся кудахтающим смехом. Он с упоением размахивал ножницами.

— Можно, я посижу и посмотрю, как ты работаешь? — спросила Элль.

Он не сразу понял ее, и ей пришлось повторить. Он сообразил и часто закивал, выражая свое согласие.

— Да, — сказал он. — Да!

Она взяла стул и села у окна, положив локоть на подоконник. Маню принялся подрезать кусты. Он действовал сноровисто и споро, точно выбирая лишние ветви, доставая их ножницами. Он работал без перчаток, словно кусты роз не были покрыты колючими шипами. Срезая ветку, он обязательно показывал ее Элль и улыбался. Элль кивала ему, и тогда он клал срезанную ветку на землю рядом с собой и принимался за другую.

Элль спохватилась и взглянула на часы. До прихода автобуса осталось десять минут. Маню как раз показывал ей новую срезанную ветвь.

— Маню, мне надо идти встречать автобус, — сказала Элль.

Он замер, держа ветку и вопросительно глядя на нее.

— Я пойду встречать автобус. — Она даже не заметила, что разговаривает с ним так, как разговаривала бы с глухим, сопровождая каждое свое слово знаками: сначала ткнула себя указательным пальцем в грудь, потом изобразила двумя пальцами идущего человечка. — Автобус… — повторила она, помахала ему, как машут маленькие дети, когда им скажут: «Ну-ка, помаши дяде ручкой».

Маню продолжал смотреть на нее, приоткрыв рот. Элль поднялась со стула и отошла от окна. Наскоро причесавшись перед зеркалом, она сбежала вниз по лестнице.

Одноэтажное здание автобусной станции, покрытое черепицей, еще с весны было закрыто на большой висячий замок. Сквозь запыленное стекло можно было разглядеть зал ожидания с высокой печью, покрытой белыми изразцовыми плитками и стальным листом, врезанным в пол. На полу валялись несколько припорошенных пылью серых бумажных листков. От стены станции на случай летней непогоды отходил дощатый навес, поддерживаемый четырьмя деревянными столбами. Красная краска на них облупилась, и через прорехи проглядывала потемневшая от времени древесина. Под навесом стояли две скамьи, тоже деревянные, выкрашенные, по-видимому совсем недавно, в голубой цвет. До столбов под навесом очередь пока не дошла.

Перед тем как присесть, Элль на всякий случай потрогала сиденье пальцем, желая убедиться, что краска просохла. Она села на скамью и стала ждать, глядя на шоссе, отходившее от асфальтового пятачка перед станцией. До склона первой горы было не более ста метров, и она могла видеть лишь короткий отрезок шоссе, которое обегало гору и пропадало из виду. До прихода автобуса оставалось пять минут. А что, если он опоздает?

Лишь только она подумала об этом, как из-за горы вынырнул автобус. Элль приложила ладонь козырьком ко лбу и прищурилась, пытаясь разглядеть Джереми в салоне автобуса, но пока было слишком далеко.

Автобус подъехал к станции и развернулся на пятачке. Элль поднялась со скамьи. Двери автобуса раскрылись, и из него выскочил Джереми. Элль подбежала к мужу. Он подхватил ее на лету и закружил в воздухе.

— Привет, — сказала она, целуя его в щеку. — Ты приехал на нем один?

Он опустил ее на землю.

— Совершенно. Правда, сначала нас было десять, но остальных потеряли по дороге. А здесь не так шумно.

— Ага. Правда, потрясающе?

Джереми потянулся, разминаясь после долгого сидения.

— Точно. Ну и какие у нас на сегодня планы, крошка? — спросил он, глядя на Элль снизу вверх. — Уф бедные мои затекшие косточки.

— Не зови меня крошкой.

— Понял. Не буду. — Он протянул ей руку. — Пойдем?

Взяв мужа под локоть, Элль сказала:

— Я хочу уйти в горы и там потеряться.

— Первая половина приемлема, но вот вторая…

— Хорошо, я не буду теряться. Знаешь, я была на почте и в аптеке.

— Да? Ну и как…

— Покой и благодать, а аптекарь меня чуть не уморил…

— Чем?

— Изысканными манерами. Он, похоже, местный поэт.

— Вот как… Надо мне зайти в аптеку, прибавить ему вдохновения, — грозно прорычал Джереми. — У поэтов самые лучшие стихи рождаются в страданиях.

— Не надо, Джереми. Пожалей его. Он такой галантный.

— Ладно, — сжалился Джереми. — Пусть живет и пишет дальше.

Весело болтая, они добрались до «Семи Буков». Джереми остановился на углу дома и почесал в затылке.

— Хочу вина, — сказал он.

— Я тоже.

— Пошли.

Они вошли в прохладный сумрачный зал, и Джереми, взяв с подноса два стакана, встал перед бочками с задумчивым видом.

— Вот так и буриданов осел стоял, — изрек он.

— Наливай из этой. — Элль показала на ближнюю к ней бочку. — Не будем следовать его примеру.

— Слушаюсь и повинуюсь! — Он взялся за кран. Вино с журчанием потекло в стакан.

Они сели за столик у стены, и Джереми сказал:

— У меня сюрприз.

— Какой? — Элль сделала пробный глоток. — Хороший рислинг!

— Через три-четыре дня к нам заедет гость.

— Интересно. И кто же он?

Джереми залпом осушил полстакана и умиротворенно вздохнул.

— Ну кто же? Кто?

— Рене Ле Бук. Художник-пейзажист.

Элль удивилась:

— Художник. Пейзажист. Ничего не понимаю. Откуда он взялся?

— Оттуда же, откуда и мы. Приехал, а теперь бродит по местным горам с этюдником. А живет на ферме Наилей.

— Где это? — спросила Элль.

— Понятия не имею, — сказал Джереми. — Но, должно быть, где-то тут рядом.

— Где ты его нашел? В Ла-Роке?

— На дороге…

— Ты шутишь?

— Нисколько. — Джереми допил вино, повертел стакан, разглядывая донышко. — А не повторить ли мне?

— Я не буду, — сказала Элль.

— А я, пожалуй, выпью еще.

Он сходил к бочке и вернулся с полным стаканом рислинга.

— Я действительно нашел его на дороге, — сказал он. — Я отъехал от деревни километров на десять и увидел его на обочине. Он пытался остановить попутную машину. Я подобрал его, решив поначалу, что это местный житель. Знаешь, он такой забавный: толстый, лысый, с густой черной бородищей до самых глаз и в больших солнцезащитных очках, а между очками и бородой торчит здоровенный горбатый нос. Едем мы и болтаем о всякой ерунде: какая погода стоит прекрасная и какие места вокруг чудесные, — а он все поглядывает на меня как-то странно. Потом вдруг высказался: «Ну точно он!» И пока я пытаюсь сообразить, к чему это, он вытаскивает из кармана куртки кассету с «Полнолунием» и просит меня дать ему автограф. Мы вместе доехали до Ла-Рока, я сдал машину, а потом мы посидели в ресторанчике за бутылкой вина.