— Как вам проповедь отца Жюссака? — поинтересовался художник. — Вы ведь его слышали впервые?

— У меня в конце просто руки зачесались — так хотелось зааплодировать, — сказал Джереми, озираясь.

— У меня тоже, — поддержала мужа Элль. — Но все равно очень хорошо. Что ты ищешь, Джереми?

— Ничего, — ответил он. — Здесь неплохая акустика.

— Джереми, вы атеист? — снова поинтересовался Ле Бук.

— Нет, я католик, — сказал Джереми и, подумав, добавил: — Но весьма нерадивый: забыл, когда в последний раз в церкви был.

— Вот как… — сказала Элль. — Забыл. Тебе напомнить? В последний раз ты был в церкви вместе со мной: на мне еще, помню, платье было белое, а на голове что-то вроде фаты…

Джереми, по-моему, с вами хочет поговорить священник.

К ним и правда направлялся отец Жюссак. Однако его остановила Мари, державшая за руку сына. Священник благословил их, и Маню нетерпеливо потянул мать к выходу.

— Мы пойдем домой, — сказала Мари Элль и кивнула на Маню. — Видите, ему не терпится.

— Хорошо, Мари. Мы придем позже.

Отец Жюссак подошел к Джереми и стоял рядом, глядя на него снизу вверх.

— Мсье Моррон, не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Я вас слушаю, святой отец.

— Пройдемте со мной, пожалуйста.

Элль уже видела священника раньше у Мари. Он заходил к ней не для того, чтобы выпить вина или отведать жареной свинины: как Элль поняла, их связывали давнишние дружеские отношения. Это был пожилой худощавый человек, седовласый и говоривший тихим приятным голосом. В то утро, когда он зашел на кухню, Элль познакомилась с ним. Священник вежливо осведомился о ней и о Джереми, а потом они втроем беседовали о травах. Уходя, он благословил обеих.

Отец Жюссак и Джереми разговаривали недолго. Элль не слышала о чем, но видела, что муж согласно кивает, когда кюре обращается к нему. Напоследок отец Жюссак осенил Джереми крестным знамением и отпустил.

Когда Джереми вернулся, Элль и Ле Бук забросали его вопросами.

— Мне предложено место церковного органиста, — сказал Джереми. — Временно.

Элль взяла мужа под руку, и они вместе с Ле Буком направились к выходу из церкви.

— Он со слов Мари знает, что я профессиональный музыкант и привез с собой инструмент для работы, — продолжал рассказывать Джереми. — Когда он поинтересовался о возможностях моего синтезатора, а имени присутствует ли в нем звук духового органа, я сообразил, о чем пойдет речь. А потом он спросил, знаком ли я с церковной музыкой.

— А вы знакомы? — спросил Ле Бук.

— Достаточно поверхностно. Я так и ответил, но мне не хотелось огорчать старика, поэтому я сказал ему что свободно играю с листа и мне нужны только ноты. У кюре есть желание, чтобы на следующее воскресенье в церкви играл если не «живой» орган, то хотя бы живой музыкант. Он уверен, что это произведет самое хорошее впечатление на прихожан, усилит воздействие проповеди и облагородит саму службу в целом. «Тем более, — сказал он, — я наслышан, что вы известны на международном уровне, и людям будет лестно, что вы принимаете такое непосредственное участие в жизни провинциальной деревни, в их жизни…» — цитирую буквально…

— А как ты будешь играть? Ты же работаешь в наушниках?

— У проигрывателя есть усилитель, можно подключить синтезатор к нему. Проблема в нотах.

— Нет проблем, — сказал Ле Бук. — Я собирался отправиться в Ла-Рок за леской. Могу зайти в местную библиотеку и взять ноты — только скажите мне какие.

— А почему он не зашел к тебе раньше? — удивилась Элль.

— Наверное, не хотел нам мешать. Он очень приятный старик, недаром его здесь любят. Рене, если вам нетрудно, действительно зайдите в библиотеку. А какие. Кто его знает, какие там у них есть ноты…

— Ладно, — сказал художник. — Разузнаю на месте. В принципе, и сам могу сообразить. Я же не только вас, Джереми, слушаю…

Джереми оглянулся на церковь.

— Надо бы вернуться, сказать. А то кюре сам собирается в Ла-Рок.

— Когда?

— К субботе обещает привезти ноты.

— Я зайду к нему завтра утром, пока ты будешь работать, — сказала Элль.


В зале кафе плавали клубы табачного дыма. Столы, стоявшие обычно в центре зала, были убраны со своего привычного места: вдоль боковых стен тянулось по одному длинному, составленному из трех, столу. За ними на стульях и принесенных скамьях тесно сидели люди. У бочек по левой стене, восседая на трех табуретах, готовились к игре музыканты: гитара, скрипка и аккордеон.

Маню по-прежнему был в белой рубашке и в начищенных башмаках, но волосы его утеряли свой праздничный причесанный вид и падали на глаза всклокоченными прядями. Его пальцы лежали на перламутровых клавишах аккордеона, и Маню широко улыбался. Ему было весело. Чья-то рука передала Маню стакан с вином. Он залпом выпил его и утер рот рукавом, оставив на белой ткани красный след. Пустой стакан он поставил на стойку. Мать погрозила ему пальцем, показывая на стакан. В ответ Маню недовольно боднул головой воздух, как бык, отгоняющий назойливую муху.

Гитарист — восемнадцатилетний парнишка с прыщавым лицом и редкими усиками — монотонно щипал гитарную струну, помогая настроить инструмент скрипачу вдвое старше его. Когда тот кивнул, показывая, что помощь ему больше не требуется, он живо развернулся на табурете лицом к винной бочке и взялся за кран.

— Маню, сыграй «Красотку Розу»! — раздался крик из зала.

Маню осклабился еще шире и развел меха аккордеона. Он начал первый, гитара и скрипка присоединились к нему. — Надо взять стулья и пристроиться за один из столов, — сказал Ле Бук. — По воскресеньям здесь всегда так — фермеры с семьями отдыхают после трудовой недели. Большой сбор. Прихожане в полном составе перекочевали из церкви в кабачок, чтобы предаться земным радостям жизни.

Элль оглядывала зал. Непривычно было видеть его заполненным до отказа. В Семи Буках жителей насчитывалось едва больше пятидесяти, а в округе было с десяток ферм, но для маленького бистро Мари и этого было много. Людей в зале находилось явно больше, чем нужно, но, похоже, теснота никого не смущала. Играла музыка, слышались громкие голоса, и лилось вино. Танцующих пока не было. Мари и еще две женщины, одна из которых была та самая мадам Мэре, с которой Элль уже успела познакомиться во время очередного визита на почту, обслуживали сидящих в зале, разнося бутылки, стаканы и тарелки. Среди взрослых бегали подростки, на руках у мамаш сидели совсем маленькие дети, но в целом детей было немного.

Элль с надеждой взглянула на мужа. Сама бы она предпочла подняться в комнату и переждать, пока в зале снова не станет тихо и спокойно. Хотя ждать наверняка пришлось бы до поздней ночи, а возможно, и до следующего утра. Хорошо, что воскресенье бывает только один раз в неделю.

— У нас в комнате есть два стула, — сказал Джереми. — Я схожу принесу. А для вас, Рене, наверное, придется попросить стул у Мари.

— Мсье Моррон! Мадам!

— Вас зовут, — сказал Ле Бук. — Местный фармацевт.

Аптекарь уже сам торопился к ним, выбравшись из-за углового столика. Лица в зале поворачивались к Элль и Джереми, с интересом рассматривая их. Если атмосфера церкви заставляла сдерживать любопытство по отношению к незнакомцам, то здесь, у Мари, условности отпадали сами по себе, и пристрастному досмотру уже ничего не мешало. Друзья местной знаменитости, двоюродного племянника хозяйки заведения, вызывали интерес уже самим фактом близости к знакомому с детства вихрастому пареньку, отличавшемуся причудами, которые вдруг взяли и стали для него трамплином, забросившим «чудака» на недосягаемую для простого человека высоту. По слухам, бродившим по фермам уже целую неделю, и сами постояльцы Мари тоже были птицами большого полета: он — музыкант, знаменитый и заработавший музыкой себе кучу денег. Значит, пишет что-то стоящее, раз покупают. Да и художник с ними вон, а он мужик толковый, повидавший свет, с каким-нибудь вопящим накрашенным придурком, из-за которого не нюхавшие жизни девчонки теряют всякий разум, якшаться не будет. Она — молодая, красивая и умная… В общем, пара хоть куда. И Мари говаривала, что оба простые — без этой столичной спеси… Ну да по-другому и быть не может: племянник Мари здесь рос, а уехав, тетку и сына ее не забыл, сердцем не очерствел, не зазнался… Человек тянется к похожему человеку…

Подошедший фармацевт имел донельзя довольный вид. Его физиономия лоснилась от пота, и как всегда, он был суетлив и озабочен неизвестно чем.

— Мы ждали вас и приберегли свободное место, — сказал он со значением. Кто такие эти «мы», Луи уточнять не стал. — Пойдемте, пойдемте…

Хотя поэт Луи в больших дозах мог утомить, от его предложения отказываться было бы глупо: в забитом зале предложение Ле Бука представлялось малоосуществимым — наполовину свободными оставались лишь скамьи, поставленные возле винных бочек напротив музыкантов, специально для тех, кому не хватило места за столами.

Место, припасенное заботливым фармацевтом, оказалось узкой щелью у стены, куда еще могла втиснуться с грехом пополам Элль, но уж никак не Джереми. Чтобы сесть там вдвоем, и речи не могло быть. Но все устроилось само собой: сидящие за столом, завидев «почетных гостей», потеснились еще немного — и словно по мановению волшебной палочки щель расширилась, открыв у стены такую же скамью, на каких сидели возле бочек. Ле Бук тем временем куда-то исчез, словно растворился в плавающем под потолком табачном дыму.

— Куда исчез Рене? Ты видишь его? — спросила Элль у мужа, устраиваясь рядом с ним на скамье. По другую сторону от нее сел аптекарь: и сразу же принялся ухаживать за ними: пододвинул блюда с зеленью и сыром, наполнил вином стаканы. — Спасибо, Луи, вы так любезны…

— Он возле стойки, — ответил Джереми, оглядывая зал с высоты своего роста. — Стоит и курит сигару. Тебе одиноко?