— Я же не умею, как ты, везде быть своей, — пожаловалась Элль. — Я тебе завидую изо всех сил. Обещай, что научишь меня тому же.

Они переговаривались вполголоса, чтобы не быть услышанными соседями: напротив Элль сидела молодая черноволосая женщина чуть старше ее, с грудным младенцем на руках. Рядом с нею сидел муж, коренастый, загорелый, сквозь расстегнутый ворот его праздничной рубахи виднелась цепочка с крестиком, покоящаяся на шоколадного цвета ключицах. Соседом Джереми по столу был такой же коренастый фермер постарше, восседавший за столом в потертой клетчатой кепке. Сначала он хотел повесить ее на гвоздь, но после того, как кепка дважды упала, водрузил ее обратно на голову и уже не снимал.

В чертах мужа молодой женщины и носителя клетчатой кепки было много общего, и с первого взгляда в них можно было угадать отца и сына.

Элль рассматривала людей, сидящих рядом, но от этого занятия ее отвлек аптекарь, решивший заочно познакомить Элль со всеми, кто в данный момент находился в зале. Затея была утопической — с невысокой скамьи она могла видеть не больше трети из всех людей, заполонивших зал. Фармацевт этого не знал, а догадливость, похоже, не входила в число его достоинств, но Элль была ему благодарна за предоставленную возможность освоиться с обстановкой.

— Вон там, возле музыкантов, сидит с краю — это Робер Найль, сын старика Жермена. Старого Найля нет — видать, опять у него поясницу прихватило, вот и остался дома. Мазь у него еще есть, иначе Робер вытащил бы меня из-за стола и поволок в аптеку, — разъяснял Луи. — Дальше… Вон тот, у которого рыжие волосы, как баранья шерсть, — Жак Гримо. У него ферма дальше Наилей и выше в горы. Рядом с ним — такая же рыжая — его жена. Вон тот — длинный и худой, как скелет, да-да, в темно-синем пиджаке…

Поначалу Элль не сразу сообразила, что заставило ее отвлечься от ознакомительного экскурса, а когда поняла, то вежливо прервала фармацевта:

— Извините, Луи, — и дернула за рукав мужа: — Ты слышишь?

— Слышу, — откликнулся Джереми. — Слышу и диву даюсь.

Импровизированный оркестрик у бочек исполнял «Жигу» — четвертую композицию со второго альбома Джереми. Собственно, играл ее один Маню на аккордеоне: гитарист, аккомпанируя, безбожно перевирал гармонию, а скрипач вообще нес что-то несусветное, но держался в ладу, хотя и фальшивил время от времени.

Но удивляться было чему — «Жига» была пьесой достаточно сложной для исполнения и требовала развитой техники.

— Вот так-так… — сказал Джереми. — Скажите, пожалуйста, откуда он ее знает? — Он внимательно вслушивался в музицирование трио и страдальчески морщился каждый раз, когда скрипач с гитаристом делали очередной ляп. Маню ошибок не допускал, с точностью магнитофона воспроизводя каждый мелизм. — Ну откуда, черт возьми?

— Джереми, не будь наивным, — сказала Элль. — Год назад все радиостанции словно с ума сошли; передавали твою «Жигу» по десять раз на дню. Не помнишь? А я помню; еду на работу, включу радиоприемник, и каждый час в эфире твоя «Жига». Она мне тогда ужасно нравилась.

— А сейчас уже не нравится? — поинтересовался он. Элль не отреагировала на подначку мужа.

— Знаешь что, милый, с тех пор, как мы приехали сюда, я ломаю голову над одной проблемой, — сказала она, раздумывая о своем.

— Какой?

— Почему Луазо, рассказывая о собственном троюродном брате, даже словом не обмолвился об этом? — она показала пальцем в сторону, где сидели музыканты.

Джереми посерьезнел и немного погодя ответил.

— А как ты думаешь, что бы он мог сказать, например, мне? — спросил он. — Джереми, у моего братца не совсем в порядке мозги, но играет он не хуже тебя…

— По-моему, с его стороны это свинство, — начала было Элль и запнулась. — Не хуже тебя?! Ты что — серьезно?

— Хочешь убедиться? — Джереми прищурил глаза. — У них сейчас будет перерыв. Пойдем.

Он был прав: «Жига» умолкла, а новой вещи Маню не начинал.

— Куда?

— Сначала попытаемся вылезти отсюда.

Позаброшенный Элль фармацевт втихую прислушивался к их разговору, иначе он не соскочил бы так резво со своего места. Элль оперлась о заботливо предложенную аптекарем руку и благополучно покинула скамейку, по дороге ничего не опрокинув со стола. Муж выбрался вслед за ней.

Музыканты и впрямь решили передохнуть. Гитара и скрипка лежали на табуретах, а Маню снимал с плеч ремни аккордеона. Джереми в два шага преодолел расстояние до бочек, чтобы Маню не успел отойти. Элль едва поспевала за мужем.

Когда Джереми оказался рядом, Маню начал поспешно высвобождаться из ременной петли, но тот поднял с табурета гитару, и Маню замер. Он переводил хмурый взгляд с гитары в руках Джереми на него самого, соображая, что бы это могло значить. Элль уже успела подойти и попыталась успокоить сына Мари;

— Все хорошо, Маню. Не волнуйся.

Маню посмотрел на нее и, озадаченный, не двигался с места. Встревожился не только он: к Джереми почти подбежал юный владелец гитары.

— Можно мне поиграть немного? — спросил у него Джереми. — Я умею.

Юнец небрежно пожал плечами и с независимым видом пошел допивать брошенный впопыхах стакан. Джереми пробежался пальцами по ладам и подстроил гитару. Любопытство Маню пересилило его тревогу и неприятие, он внимательно смотрел на руки Джереми.

Элль услышала за своим плечом шумное дыхание, скосила глаза и увидела аптекаря. И не только его: из-за столов поднимались другие любопытствующие и шли к ним.

Джереми присел на табурет и сыграл короткую фразу, а потом сказал Маню:

— Сыграй.

Маню пристально поглядел на него и неуверенного потянул за ремни аккордеона. Джереми сыграл другую фразу и повторил свою просьбу. Маню рывком поднял аккордеон, накинул ремни на плечи, уселся на прежнее место и повторил обе фразы. Джереми с одобрением кивнул и исполнил достаточно длинный отрывок сложной мелодии — Элль видела, что муж импровизирует на ходу, и когда он сыграл последнюю ноту, обнаружила, что не может вспомнить только что сыгранного им, даже коротенького кусочка не в состоянии повторить. Но едва Джереми закончил, как Маню повторил вслед за ним, словно был не человеком, а эхом. Джереми с удовлетворенным видом поднялся с табурета, держа гитару за гриф.

— Очень хорошо, Маню, — сказал он.

Маню смотрел на него с выжиданием. Немного спустя он сообразил, что совместное музицирование окончено, и на его малоподвижной физиономии проступило выражение сожаления, будто изображение на листе фотобумаги, опущенной в проявитель.

— Еще, — сказал он. — Играй ты. Еще.

Джереми положил гитару на прежнее место. — Как-нибудь потом, Маню.

— А почему бы вам действительно не поиграть, мсье Моррон? — подал голос аптекарь. — Сыграйте для нас что-нибудь. — Фармацевт обернулся к собравшимся вокруг людям, как бы приглашая их присоединиться к своей просьбе.

Джереми с улыбкой приложил руки к груди и поклонился, словно со сцены принимал аплодисменты.

— Обязательно, — сказал он. — Я обязательно буду сегодня играть для вас — сколько захотите, хоть до рассвета. Но… — его улыбка стала лукавой, — позвольте мне перед этим немного потанцевать с женой. Можно?

Скрипач и прыщавый гитарист вернулись к инструментам. Паренек взял гитару в руки и придирчиво осмотрел со всех сторон, разве только что не обнюхал.

Он зажал пальцами аккорд, провел по струнам, прислушался потом провел еще раз и прислушался снова. С недоверчивым видом он посмотрел сначала на гитару, а после на Джереми.

— Чего это он? — спросила Элль мужа, взяв его под руку.

— Просто я ему настроил инструмент, — ответил Джереми.

— А разве гитара у него была не настроена?

— Настроена, — сказал муж. — Но настраивать можно по-разному.

Элль обернулась и взглянула через плечо. Гитарист тихо тренькал на гитаре и озадаченно вертел головой, скрипач подстраивал скрипку, а вот Маню как истукан сидел неподвижно, свесив руки вдоль тела. На его лице застыло выражение обиды, детской и неприкрытой.

— Джереми, а Маню на тебя обиделся, — сказала она.

— Да? — произнес он и тоже оглянулся. — Я не хотел его обижать. А что, если начиная с завтрашнего дня я буду с ним играть. Ну… по часу в день. Ты не будешь возражать? Мне кажется, что тогда он перестанет от меня шарахаться.

— Я не возражаю, — сказала Элль. — Это будет даже интересно. А почему ты отказался сейчас с ним поиграть?

— Не уверен, что он справится.

— А… — сказала Элль, хотя не совсем поняла, что имел в виду муж.

Они вернулись за свой стол, где среди сидящих произошли перемены: исчезла молодая женщина с ребенком, а ее место занял Ле Бук. Мужа молодой женщины и старика в кепке тоже не было, и Элль решила, что фермерская семья, видимо из-за ребенка, решила вернуться домой пораньше.

— Ничего, что я вас так неожиданно покинул? — поинтересовался художник, разливая из бутылки вино по стаканам. — Выпьем?

— Как здорово, что вы неожиданно появились вновь Рене, — ответил Джереми. — Вас явно не хватало.

— Приятно слышать, — откликнулся Ле Бук. — Позвольте поинтересоваться, Джереми: вы вроде бы как экзаменовали местное дарование? Я не ошибаюсь?

— Не совсем. Просто хотел кое-что проверить.

— Ну и…

— У парня феноменальная слуховая память помимо абсолютного слуха. Но я не уверен, что он может, так сказать, мыслить абстрактно…

— Не совсем понятно.

— Знакомые мелодии он обыгрывает — без особых сложностей, конечно. Я ему наиграл абракадабру, которую сейчас, по истечении времени, не уверен, что способен повторить сам, а он… Слышите!

И действительно, Маню несколько раз подряд исполнил отрывок, который Джереми сыграл ему последним.

— Как магнитофон! — сказал Джереми. — Даже штрихи повторяет.