— Принеси мне еще другую рубашку и брюки. — Она показала ему на лохмотья рубашки. — Они висят на стуле в комнате, где я живу. Понимаешь?

Маню нахмурился. Элль не ведала причин его задумчивости, но подстраховаться на всякий случай ей показалось не лишним.

— Принеси, а то я буду сердиться, — сказала она. — Принесешь, тогда я перестану сердиться. Вот так. — Она взяла голову Маню в ладони и поцеловала его в лоб. — Принесешь — тогда поцелую в губы.

Она правильно предугадала ответную реакцию Маню — он сразу полез к ней обниматься. Она оттолкнула его и показала, что пока еще «сердится». Но цель была достигнута: Маню принесет ей рубашку и брюки. Элль еще раз повторила, где он их должен взять, надеясь, что обеспокоенный Джереми сразу обнаружит пропажу. И догадается, кто мог унести одежду. Теперь ей оставалось дать Маню третье, последнее, задание.

Она насколько смогла объяснила Маню, что такое прокладки и зачем они ей нужны. Узнав, что она вскоре Должна начать истекать кровью, он чуть не впал в истерику, вдруг решив, что кровь — следствие того, что он сделал ей плохо. Она еле успокоила его, прочитав чуть ли не целую лекцию на медицинскую тему. Понял ли он хоть что-нибудь из ее слов, она не знала, но нужного результата добилась: Маню, утешенный тем, что он не виновен, был согласен на все и сразу же подставил ей лоб для поцелуя.

Он бы отнес фармацевту и записку от нее, если бы у нее было чем писать. Предложить Маню отнести на починку лохмотья рубашки она все-таки не решилась: при всем своем простодушии он мог заподозрить неладное. Мать есть мать, и если он таит от нее свои проказы, как делают все дети, то, без сомнения, поймет, что Элль хочет его надуть. Много времени она потратила на преодоление непредвиденного препятствия: словосочетание «женские прокладки» Маню запомнил сразу же, но произносил его так, что сам черт бы не разобрал, что он хочет сказать. Она заставила Маню повторять эти слова до тех пор, пока не удовлетворилась результатом: с грехом пополам, но его можно было понять. Она представила, как полезут на лоб глаза добряка фармацевта, когда Маню заявится к нему в аптеку с такой просьбой. Она уверила Маню, что Луи даст ему требуемое и без денег, просто так, потому что он тоже знает, что у всех женщин время от времени идет кровь, и тогда они идут к Луи, и он им всем дает прокладки… Маню ей поверил. Ему уже не терпелось убежать и приняться за выполнение ее поручений. Элль еще дважды ему повторила, что ей нужно принести, не просто нужно — необходимо. Она не надеялась, что он все запомнит досконально — хотя как знать! — но надеялась, что; его сборы не пройдут незамеченными, что, в принципе, и требовалось. Наконец она отпустила его, и Маню скрылся в тоннеле. Элль улыбнулась. Теперь ей оставалось только ждать.

И тут она заметила, что в пещере стало гораздо темнее, чем раньше. Щель в скале уже на сочилась серым светом. Да ее просто не было видно! Она вскочила на ноги. Наверное, уже наступили сумерки. А сможет ли Маню спуститься по скале в темноте? Если он свалится…

Элль похолодела, представив, что будет, если Маню сорвется со скалы. Из пещеры кричи не кричи — из-за водопада никто ее не услышит. Ее могут искать до морковкиного заговенья, и даже если кому-нибудь из фермеров или жителей деревни известно о пещере, то, прежде чем сопоставят факты ее исчезновения и существования этой пещеры, может пройти много времени… А она даже не удосужилась расспросить Маню… Нет, надо остановить его и оставить в пещере до утра. С его притязаниями она как-нибудь справится. Все эти мысли вихрем проносились у нее в голове, и она уже бежала следом за Маню, надеясь, что успеет. Кричать она не пыталась. Она споткнулась о выбоину в каменном полу тоннеля и упала, больно ударившись подбородком. Поднялась и побежала вновь.

Треугольное отверстие входа было светлее, чем окружавший его камень. И никаких следов Маню. По мере приближения к отверстию Элль замедляла шаг: Маню она не догнала, а свалиться самой ничего не стоит. Она, как и в первый раз, легла на живот, чтобы подползти к самому краю.

Она тщетно пыталась разглядеть Маню, спускающегося по скале. Но было уже настолько темно, что она не видела дальше собственной протянутой руки.

Элль долго лежала и смотрела в темноту, не обращая внимания на холодный дождь, которым орошал ее водопад. Она ждала отчаянного крика, означавшего, что ее надежда на освобождение стала призрачной, как мираж в пустыне. Она лежала там гораздо дольше, чем Маню потребовалось бы для спуска, но так и не услышала вопля или чего-нибудь похожего на истошный крик. Водопад шумел ровно и мощно, и это был единственный звук, который она слышала.

Наконец, когда лежать было уже бессмысленно, она встала и побрела в каверну, убеждая себя, что Маню благополучно спустился.

Иначе и быть не могло. Он конечно же, благополучно спустился: он может лазать по этой скале даже с закрытыми глазами…

11

Рассвет она пропустила. Проспала, сжавшись в комок у стены каверны. Почти всю ночь Элль не сомкнула глаз: в пещере был лютый холод, и, спасаясь от продиравшего до костей озноба, она бродила от стены к стене, пытаясь согреться. У нее оставался узкий кусочек каверны, где ее не доставали ни промозглая сырость тянущаяся из хода, ни сквозняк, бьющий из щели. Она тщетно куталась в лохмотья, оставшиеся от рубашки, и дробно стучала зубами, как кастаньетами. Дрожь, казалось, заполонила ее всю: и стучали уже не только зубы, а вся она, все ее косточки до единой. Она разогревалась приседаниями, а потом пыталась уснуть, свернувшись у стены в клубок, но вскоре просыпалась закостеневшая, продрогшая и измученная. Она бегала по своему спасительному отрезку от стены к стене, разрушая могилы и проклиная Маню на чем стоит свет. Под собственные сиплые ругательства, сыпавшиеся из больной гортани, и хруст под подошвами до сих пор влажных кроссовок она ожесточилась, вошла в раж и принялась намеренно уничтожать построенное им кладбище. Она упивалась разрушением и, на время забыв о холоде, на ощупь находила могилы и прыгала по могильным холмикам, поддевала ногой камешки и с силой расшвыривала их. Они разлетались по сторонам и бились о стены каменного мешка. Элль даже перестала стучать зубами, так ее захватило чувство мести. Она уже проклинала не только Маню, но и Луазо, предложившего им поездку в Семь Буков. «Там такие водопады», — сипела она, разнося в пух и прах очередное захоронение. «Вот такие водопады.

И много, много озабоченных придурков…» Досталось всем: и Адели, и Мари, не ведающей о наклонностях своего сынка, и мужу, предпочитающему тихие уголки без туристов и не любящему моря, и дуракам-фермерам, слыхом не слыхивавшим о пещере, которая есть у них под носом, и фармацевту, клепающему безмозглые вирши, и… Но больше всех досталось, конечно, проститутке Римме… Элль высыпала на нее весь свой запас брани, который имела, вытирая со щек ручьем льющиеся слезы. И если раньше у нее никогда не было врагов, то сейчас враг явился в лице этой похотливой сучки… Тоже мне Ева, давшая мужчине вкусить запретный плод с древа познания… Не Ева — змея в течке… «И сказал Господь Бог змее: за то, что ты сделала это, проклята ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей…» [2]

Тебя бы сюда, в этот каменный мешок, твою мать… А перед этим повозить мордой по камням и придушить, чтоб обделалась… Может, ты, Римма, и с фермерскими быками трахалась?…


Когда она открыла глаза, в пещере уже не было ночного кромешного мрака. Появившийся в каверне рассеянный бледный свет подсказал Элль, что снаружи наступил день. Ей по-прежнему было очень холодно, а тело просто разламывало на куски. Она не помнила, как все-таки умудрилась заснуть. Наверное, рухнула от усталости замертво. Первое, что она увидела, — это размытое белое пятно у себя перед самым носом. Она сконцентрировалась на пятне, пытаясь сообразить, что бы это могло быть. В глазах прояснилось, и пятно приобрело четкие очертания, превратившись в крохотный белый череп какой-то неведомой зверюшки.

Элль со стоном села: каждая мышца, каждая клеточка просто кричали от боли и усталости. Она привалилась спиной к стене и надсадно закашлялась. Только этого ей и не хватало! Простуда — еще куда ни шло, а если у нее воспаление легких? К тому времени, когда ее найдут, она покроется коростой. Элль шмыгнула носом и снова закашлялась. Гортань уже не простреливало, как вчера, но горло по-прежнему саднило. И першило в горле страшно. Элль без интереса оглядела разгром, который учинила ночью. Камешки валялись по всей каверне вперемешку с костями. Воняло падалью. Она вяло подумала о том, что Маню смертельно обидится на нее. Ну и черт с ним!

Подняться на ноги ей удалось только с третьей попытки: суставы ни за что не хотели сгибаться и разгибаться, как им положено. Постояв немного, держась за стену, Элль опять села и начала массировать ноги. Кровь побежала по жилам быстрее, ноги согрелись, и, удовлетворенная, Элль занялась руками. Затем она встала, теперь уже без больших проблем, и продолжила разминку. Почувствовав себя более-менее сносно, она заглянула в щель в скале. С той стороны щели ярко светило солнце, и блеск дневного света ослепил Элль. Она заморгала, стряхивая с ресниц набежавшие разом слезинки. В трещину с поверхности вливался нагретый воздух, приятно касавшийся кожи. Долго висеть на руках Элль не могла, но удовольствовалась тем, что постояла под щелью, засунув в нее кисти, подставив их теплому дуновению с поверхности.

Она была очень голодна, но рассчитывать на завтрак не приходилось. На обед, возможно, тоже, но ужинать она будет в селении. Она съест… Сколько всего она съест! Много… А запьет все горячим, обжигающим кофе. Большой чашкой сладкого, горячего кофе!

Она разбередила себя, представляя ужин во всех подробностях, и чувство голода, которое вдруг стало нестерпимым, заставило ее укротить разгулявшееся воображение.