Дергающаяся веревка вывела Элль из столбняка. Она резко повернулась. Маню стоял прямо за ее спиной. И вмиг все стало на свои места, все стало понятно: Джереми обо всем догадался раньше остальных, выследил Маню и рискнул подняться вслед за ним по скале. И сорвался. А этот придурок не придумал ничего лучшего, как затащить его наверх, обмотав веревкой, которую прихватил с собой муж, спеша ей на выручку.

— Видишь, что ты натворил, кретин безмозглый! — сипло прохрипела она, хотя ей самой казалось, что она кричит во весь голос.

Хмурящийся Маню присел на корточки и потянулся к веревочному узлу. Ярость ударила в голову Элль, ослепляя ее. Она бросилась на Маню и изо всех сил оттолкнула его от мужа. Толчок получился сильным: Маню отлетел к стене, плюхнувшись на собственный зад.

— Не подходи к нему! — предупредила Элль.

Ломая ногти, она принялась развязывать тугой узел сама. Узел не поддавался, и тогда она прибегла к помощи зубов. Освободив Джереми, она отбросила веревку в сторону и вновь обернулась к Маню.

— Идиот, — просипела она. — Зачем? В селение надо было бежать! В селение, понимаешь ты, маньяк чертов? За помощью! Ублюдок… Тупица…

Она швыряла ругательства ему в физиономию, испытывая такую ненависть, о существовании которой раньше и не подозревала. Маню сидел и взирал на нее с хмурым недоумением. Наконец он медленно поднялся и затоптался на месте. Элль тоже встала, готовая защищать бесчувственного Джереми, если Маню вздумает к нему хоть пальцем прикоснуться. Маню обиженно выпятил нижнюю губу, его подбородок подрагивал, а Элль внимательно следила за каждым его движением, сжав кулаки. Маню отступил на шаг, развернулся и ушел тоннелем в каверну.

Элль снова рухнула на пол, осторожно подняла голову мужа и положила ее к себе на колени. Ну очнись же, молила она, очнись. Из-за слез все перед глазами расплывалось. Ярость в ней потихоньку угасла, и Элль ужаснулась своей безрассудности: на быструю помощь для Джереми можно рассчитывать только в том случае, если Маню доставит в селение весть о случившемся несчастье. Что она наделала! Господи, неужели этот дурак не понимает, что муж может умереть? Неужели он и Джереми затащил, чтобы похоронить его на своем игрушечном погосте? Некрофил слабоумный… Она вытерла лицо ладонями. Нет, надо взять себя в руки, надо заставить Маню привести сюда людей. Угрозами, криком, ласковыми посулами — неважно… Он должен привести сюда людей. Она его заставит. Он хочет ее трахнуть?! Он…

Громкие вопли Маню заставили ее обернуться. Он был совсем рядом: когда он успел вернуться, Элль не заметила, звука шагов не слышно из-за шума воды.

Маню уже был не просто хмур, он был вне себя. Издавая гневные крики, он яростно тряс головой и махал руками, показывая на ход. Элль поняла, что Маню обнаружил следы ее ночной вакханалии, и они пришлись ему совсем не по вкусу. Как некстати…

Пока Элль спешно придумывала, как она может успокоить Маню, тот начал действовать. Он отмахнулся от ее рук, пытавшихся удержать его, подскочил к Джереми, схватил его за брюки и поволок к потоку, к краю скалы. Намерения его были ясны и недвусмысленны: он собирался сбросить Джереми вниз. Муж лежал довольно близко от края, и Маню одним рывком преодолел половину расстояния. Ступня сломанной ноги Джереми повисла в пустоте. Маню оставалось еще пару раз дернуть за мокрую ткань — и Джереми вместе с падающей водой полетит со скалы.

Времени у Элль оставалось немного: какие-то секунды. Она рванулась вперед, чтобы ухватиться за рубашку мужа, не дать Маню совершить убийство. Она не думала сейчас о силе Маню и безнадежности своей попытки помешать ему расправиться с Джереми. Вцепиться в рубаху мертвой хваткой и тянуть на себя — вот и все, о чем она думала. Она так и сделала, но вдруг почувствовала, что под колено ей попал какой-то продолговатый предмет. И в тот же миг, как по наитию, поняла, что это за предмет.

Маню не спешил со вторым рывком. Он вдруг остановился и взглянул на Элль исподлобья, отчужденно и зло. Их лица разделяло расстояние, равное торсу Джереми, и Элль увидела в глубине глаз Маню прячущиеся за злостью растерянность и боль. Эта заминка решила все.

Рука Элль скользнула под колено и сжала рукоять ножа. Наваха раскрылась на лету молниеносно, словно это Элль, а не Джереми, обучалась у цыган владению испанским ножом. Мысли о ласковых посулах, владеющие ею миг назад, исчезли без следа. С отчаянным хриплым визгом Элль наотмашь рубанула Маню по рукам.

Глаза Маню стали круглыми, как монеты. Тоненько заверещав, он схватился за правое предплечье и отскочил к стене тоннеля, отпустив Джереми. Из-под пальцев левой руки Маню, которыми он обхватил раненое место, брызнула струйка крови. Он с ужасом смотрел на Элль, а она молча надвигалась на него, грозя ножом.

Маню бросился бежать. Элль и моргнуть не успела, как его взлохмаченная шевелюра мелькнула над скальной кромкой и исчезла. Она отбросила наваху, чудом не выпавшую из футляра, когда Маню затаскивал мужа в пещеру, схватилась за ковбойку Джереми у ворота и потащила его подальше от края. Она успокоилась лишь тогда, когда подошвы обуви ее мужа и край скалы разделяло не менее двух метров. Она бы заволокла его и дальше, но для нее он все-таки был слишком тяжел. Окончательно обессилев, она села рядом с Джереми, так пока и не пришедшим в себя, и горько зарыдала.

Она не знала, очнется Джереми вообще или просто умрет у нее на руках, не приходя в сознание. Она не знала, насколько тяжелы травмы, которые он получил. Элль подобрала брошенную наваху и вспорола штанину на сломанной ноге мужа, потому что боялась открытого перелома. Ей даже в голову не пришло, что, будь перелом открытым, Джереми давно бы истек кровью. Она осмотрела место перелома, но ничем не могла помочь: в пещере не было палок, из которых можно было бы соорудить хотя бы примитивную шину. Она выбросила нож в водопад, потому что возненавидела его за то, что отсекла им единственную нить, связывающую ее с миром. И не только ее. Для Джереми эта нить была куда важнее.

Она не знала, когда придет помощь и придет ли вообще. Швырнув наваху в водопад, она пришла к выводу, что ей необходимо самой спуститься со скалы и идти в селение за подмогой — любое промедление может оказаться смертельным для Джереми. Но, спустив ноги за край, Элль поняла, что не с состоянии совершить такой подвиг: слишком сильны в ней страх высоты и неуверенность в собственных силах. Она неминуемо свалится, а это стопроцентная гарантия смерти для обоих.

Проклиная свою слабость, она убедила себя в том, что Джереми не мог действовать в одиночку и в селении знают, куда он отправился. И помощь придет. Придет скоро. Очень скоро. И ей надо всего лишь немного подождать.

При мысли о муже, лежавшем без сознания в тоннеле, ее охватило чувство тоски и безысходности, то самое, приступ которого она испытала, получив первый букет фиалок от Маню. Элль удивилась самой себе: она впервые вспомнила и о букете, и о внезапном необъяснимом страхе, сопровождавшем его появление. И заключила, что ее предчувствие получило полное подтверждение. Она вернулась в тоннель, села возле Джереми и так и сидела, не сводя с него глаз.

12

Порез на руке Маню был неопасным: это Элль мнилось, что ударом навахи она нанесла Маню серьезную рану. Он спустился со скалы быстро и привычно, как проделывал это много раз. Как только его босые ступни коснулись небольшой террасы (не шире ладони), выступающей из камня, он, прижавшись спиной к скале, проскользнул через боковину потока водопада. Здесь вода образовала тонкую завесу, закрывающую пустое пространство под потоком.

Появившись из-за водопада, как кобольд, вышедший прямо из чрева горы, он спрыгнул в озеро. Глубина озера в этом месте была невелика — до середины бедер.

Вылетев в туче брызг на берег, он бросился бежать прочь из Козьего ущелья. Сначала Маню бежал по тропе, а когда отвесные голые стены ущелья стали более пологими и на них появилась растительность, кинулся вверх по склону, цепляясь за ветви кустарников. С истинно обезьяньей ловкостью он за считанные минуты взлетел по склону и бросился бежать дальше в горы, уходя от селения, от ферм.

Он провел в горах весь день и большую часть ночи, возле огромной каменной глыбы из тех, которые помнили времена, когда Европа несла на себе тяжесть ледяного панциря. Изредка он спускался с камня, чтобы напиться воды из ручья. Голод он утолял ягодами и кислыми плодами дикой яблони, росшей поблизости. Маню то забирался на камень и сидел на нем, обратившись лицом в сторону селения, то начинал ходить кругами вокруг глыбы, жестикулируя и разговаривая сам с собой. Дважды над ним пролетал вертолет, но Маню, заслышав тарахтенье вертолетного двигателя, задолго до появления в небе геликоптера прятался, залезая под камень, который с одного края возвышался над почвой, оставляя внушительную щель. Один раз он достал из кармана губную гармонику и долго, с час, играл для самого себя, но его игра неожиданно прервалась плачем, и Маню запустил гармоникой в куст шиповника, который рос у подножия глыбы. Ему пришлось спуститься, чтобы отыскать ее вновь. Найдя гармонику, застрявшую в развилке веток, он заботливо проверил, не испортилась ли она, и, убедившись, что гармоника в полном порядке, снова спрятал ее в карман и больше не доставал. Порез на руке не давал ему покоя, он задирал рукав и пристально вглядывался в узкую рану с давно подсохшей кровью, словно ждал, что она заговорит с ним, объяснит ему, в чем он виноват.

Маню был в смятении. Даже зрелище садящегося за гору солнца не привнесло в его душу покой и восторг, как это происходило обычно.

За всю его жизнь такое с ним происходило всего второй раз. Он чувствовал, что происходит что-то не так, совсем не так. В первый раз это случилось, когда мать подвела его к отцу, который, вытянувшись, лежал на кровати со сложенными на груди руками, с закрытыми глазами и осунувшимся, непривычно серьезным лицом. Он и раньше видел мертвецов — отец с матерью брали его на все похороны, случавшиеся в селении и на близлежащих фермах, — но бледное лицо отца сказало Маню, что произошло нечто несправедливое и непоправимое. Он зажмурился, чтобы не видеть страшного лица, и выбежал из комнаты. Раньше он любил бывать на похоронах: все празднично одеты, как в церкви, а после — вкусное угощение. Но на погребении отца Маню отсутствовал: он забился на чердак, и заставить его спуститься не могли ни посулами, ни уговорами. Он покинул свое укрытие только на следующий день и с тех пор ждал, что в один прекрасный день отец вернется оттуда, куда ушел. Мать пыталась его разуверить, но он оставался при своем мнении: отец ушел или уехал на автобусе и обязательно вернется, когда соскучится по Маню, а тот страшный человек, которого показала ему мать, — не отец, и Маню не знает, как он появился в их доме. Он заметил, что мать сердится, когда он упоминал об обязательном возвращении отца, и прекратил говорить о нем, но ждать не перестал. Отец должен был обязательно вернуться. Обязательно. Он сказал о своем желании кюре на исповеди, но тот, как и мать, сказал, что отец не вернется. Маню всегда верил священнику, который был к нему очень добр, но в этот раз не поверил.