Элль вяло шевельнулась. И сорвалась.


Она почувствовала сильнейший удар и внезапно увидела прямо перед своими глазами перекошенную от ужаса физиономию Маню с широко разинутым ртом. А затем взгляд застлала белая пелена, и последовал второй удар. Удар сокрушающей силы, который она восприняла не как удар, не как боль, а как вспышку беспросветной тьмы, где-то в глубине тела и мысли. Она чудом не потеряла сознание и почувствовала, как ее с силой отшвырнуло в сторону. Она больше не видела Маню, белая кипящая пузырьками мгла, в которой стремительно вертелись клочья бледно-красного тумана, окружала ее со всех сторон. Жуткий холод и боль хлынули в ее легкие. Она задергалась в кашле и инстинктивно забила конечностями, пытаясь изгнать из груди воду.

Сильный рывок за волосы вытащил ее на поверхность. Элль увидела пронзительную и резкую голубизну неба и забилась в судороге кашля. Ее подхватили под мышки и потащили в сторону.

Наконец-то она вдохнула… Боль скрутила ее в узел, и она судорожно задергалась, выдавливая из легких остатки воды. Каждый вздох причинял жуткую боль. Голубое небо заслонили человеческие лица. Элль не узнавала их. Продираясь сквозь страшную боль в груди и наползающую на нее ночную тьму, которая превратила небо в темный сапфир, а круг солнца — в круг, вырезанный из белой бумаги, она хрипела:

— Джереми… Пещера… Джереми…

Бумажный круг солнца рос, заслоняя собой темнеющее небо, обесцвечивая склонившиеся над ней лица, и вскоре она потонула в его белизне.

14

Элль очнулась в больничной палате. Сначала она увидела розовато-бежевый потолок с матовым плафоном прямоугольного светильника, а потом медленно обвела глазами помещение, в котором находилась. Да, без сомнения, помещение было больничной палатой. Ее взгляд скользнул поверх одеяла, которым она была укрыта, и уперся в спинку кровати. За ней находился дверной проем, закрытый непрозрачным пластиковым занавесом цвета молодой травы.

Она лежала на спине, вытянув левую руку вдоль тела, правая была согнута и прижата к груди. Она почувствовала, что обе руки ее скованы. Так и было: правую руку покрывала гипсовая повязка, а левую удерживал эластичный жгут, обвивавшийся вокруг запястья. На локтевом сгибе левой руки белела нашлепка из пластыря, из-под которой выходила и поднималась вверх прозрачная трубочка.

Элль последовала взглядом за трубкой и наткнулась глазами на металлический штатив капельницы, стоящий рядом с кроватью.

Занавес на двери всколыхнулся, пропуская в палату высокого мужчину во врачебном халате и шапочке. За ним тенью следовала молодая медсестра. Врач быстрым шагом подошел к кровати, пододвинул стул, который Элль не успела заметить, и сел на него, заложив нога на ногу.

— Доброе утро, мадам Моррон, — бодро поздоровался он с ней, улыбаясь. — Ну, как вы себя чувствуете? Меня зовут Симон Дюпре. Я ваш врач.

Медсестра прошла к изголовью кровати и завозилась там, невидимая для Элль. Она услышала лишь негромкие щелчки, а потом руки медсестры поправили ей подушку. Врач, доброжелательно поглядывая то на нее, тона медсестру, ожидал, пока Элль соберется с духом и ответит. У него было некрасивое удлиненное лицо с резкими чертами и тяжелым подбородком, но на редкость приятная улыбка, делавшая его привлекательным.

Элль облизнула губы, сухие и шершавые, и спросила, ворочая непослушным языком:

— Мой муж? Джереми Моррон… Что с ним?

— Замечательно! — восхитился врач неизвестно чему. — Не беспокойтесь: с вашим мужем все в порядке. Он находится в другой палате и чувствует себя совсем неплохо.

— Я хочу его видеть, — сказала Элль.

— Ну-ну-ну… Не так сразу… Вам пока еще вставать Рано, а он к вам прийти не может: у вашего мужа сломана нога. Придется капельку подождать. Но честное слово, с ним все в полном порядке. У него, кстати, сейчас находится ваш брат. — Врач легонько кивнул головой. Кивок предназначался медсестре, и она, промелькнув перед Элль, снова исчезла из поля зрения, но давала знать о своем присутствии слабым металлическим побрякиванием в углу палаты.

Затем Элль услыхала треск разрываемой целлофановой обертки.

— Дерек? Он здесь.

— Дерек, — подтвердил Дюпре довольно. — Прекрасно… А вы не скажете, как звали вашу матушку в девичестве?

— Жюстина Мари Пьебеф… — прошептала Элль. — Не понимаю…

— Замечательно! — произнес он. — Ну а что же тут непонятного? Вы же не каждый день падаете с десятиметровой высоты…

Фигура врача неожиданно расплылась у Элль перед глазами.

— Не надо плакать, совсем не надо, — ободрял он ее. — Все уже закончилось, все прошло. А сейчас давайте еще немного поспим, чтобы завтра со свежими силами принимать гостей.

Он поднялся со стула и пропустил медсестру к кровати. Та наклонилась над Элль и сделала ей инъекцию.

Элль поморгала, избавляясь от слез, вздохнула и спросила врача:

— У меня сломана только рука?

— Еще два ребра, — ответил он. — Вы сравнительно легко отделались.

Элль хотела спросить еще о чем-то, но никак не могла сосредоточиться. Веки стали тяжелыми, и захотелось спать. С Джереми все в порядке, умиротворенно подумала она и заснула.


Дерек пришел к ней на следующий день, после завтрака. Пока Элль спала под действием снотворного, ее перенесли в другую палату и освободили от капельницы. Здесь был телевизор, ванная комната и телефонный аппарат, стоящий на тумбочке возле кровати. Возле окна выходившего в зеленый больничный двор, стояло кресло.

А еще были два огромных букета и записка, написанная подчерком Дерека: «Привет, сестренка! Это от меня и от Джереми. Целуем».

Опустошив принесенный медсестрой поднос с завтраком, Элль совершила небольшую прогулку для ознакомления с обстановкой, во время которой ее и застали Дерек, Симон Дюпре и его коллега, вошедшие в палату. Элль в одной ночной сорочке в смущении застыла у раскрытой створки пустого платяного шкафа.

— Замечательно! — прокомментировал увиденное Дюпре. Похоже было на то, что это его любимое словечко. — Принимайте, Жак, эту резвую молодую даму. Теперь она под вашим покровительством.

Врач, названный Жаком, скомандовал:

— Попрошу вас вернуться в постель, сударыня.

Элль молча пошла к постели и легла, накрывшись одеялом до подбородка, но врачей в палате уже не было.

— Привет, сестренка! — сказал Дерек, присаживаясь на край. Он принес с собой объемистый пакет, который поставил возле тумбочки. — Одежда, — пояснил он.

Элль села на постели и обняла брата одной рукой.

— Ревешь? — спросил он.

— Реву, — сказала она, всхлипывая.

— Вот я и чувствую — мокро, — сказал брат. — Но ты молодец. Не ожидал, что запрыгаешь так скоро, — три дня лежала пластом. Ну и медовый месяц у вас вышел! Представляешь, приезжаю — а сестра и зять в реанимации…

— Отец с мамой знают?

— Не счел нужным беспокоить их, — ответил он. — Пока.

— Умница.

— Мы всегда неплохо понимали друг друга, — сказал он, отодвигая ее от себя. — Правда, сестренка? А вообще тебе не меня благодарить надо, а Дюпре. Железный тип.

Пророк. Сказал, что на третий день глаза откроешь, а еще через пару деньков он тебя выкинет из больницы как симулянтку. И точно! Ну, может, хватит реветь?

— Хватит, — согласилась Элль, шмыгая носом. — Откуда ты узнал?

— От Луазо. Ему позвонила тетя и сообщила, что с вами произошло несчастье, но вы оба живы. Он приехал ко мне в офис вместе с Аделаидой. Еще бы — он же вас сюда сосватал. На нем лица не было. Мы и прилетели втроем: он, я и Адель. Я только позвонил Маргарите…

— Прилетели?

— В Ла-Роке, оказывается, есть небольшой аэродром местного клуба любителей. Луазо об этом знает. Он при мне созвонился с каким-то Винсентом, и через час нас на частной взлетной полосе ждал маленький реактивный самолетик на шесть мест вместе с летчиком. Долетели быстро.

— Вот как… — сказала Элль. — Значит, Адель и Луазо тоже здесь.

— Они в Семи Буках, у Мари. У нее ведь тоже несчастье…

Элль опустила голову, пряча лицо от брата. Помолчав, она спросила, стараясь говорить спокойно:

— Несчастье?

— Маню погиб, — ровным голосом сообщил Дерек. — Разбился. Раскроил голову о камни.

Элль откинула одеяло и спустила ноги с постели.

— Ты принес мне халат? Я хочу сесть в кресло.

Дерек наклонился к пакету. Он достал из него сверток синего цвета и встряхнул.

— Вот тебе халат. Извини, не успел отодрать бирку: пришлось покупать в магазине готового платья. Сейчас…

— Набрось мне его на плечи.

Дерек накинул ей на плечи халат. Элль, придерживая здоровой рукой халат у груди, подошла к окну и села в кресло.

— У тебя есть сигареты? — спросила она.

— Тебе не стоит пока курить.

— Дай, — потребовала она.

— Я открою окно, — сказал он, протягивая ей сигарету.

Он распахнул створки настежь, затем достал из кармана зажигалку и дал ей прикурить.

Элль втянула дым и закашлялась. От табака ей стало дурно.

— Нет, — отказалась она, протягивая сигарету обратно брату. — Ты прав, не стоит. Как это случилось?

Дерек наклонился над тумбочкой, извлек с полки плоскую стеклянную пепельницу и затушил в ней сигарету.

— По словам Ле Бука, который был свидетелем, ты упала на Маню. Получается так, что он спас тебе жизнь.

— Ты и с Ле Буком уже знаком?

— Со всеми, — сказал Дерек. — Тут из-за вас такая буча поднялась. Даже в местной газете статью тиснули, если хочешь знать, — на редкость бессодержательную, но, слава Богу, небольшую. Я предусмотрительно не захватил ее с собой.

Элль смотрела в окно, где в больничном садике по дорожкам прогуливались пациенты. Брат молча стоял за ее спиной. Она была ему благодарна за молчание и радовалась тому, что первым приехал он, а не кто-нибудь другой: Дерек обладал редким качеством не задавать ненужных вопросов, справедливо полагая, что если у кого есть необходимость поделиться, то он сделает это сам, без понуканий.