Её родители очень серьёзно это восприняли, так что, когда Джованни постучал в дверь, они притворились, что тоже волнуются. Сказали ему, что София время от времени звонит, чтобы успокоить их, но у них нет ни малейшего понятия о том, где она находится, а она сама не хочет говорить им. Джованни, кажется, вышел из себя. Родители Софии даже заволновались, увидев, как разнервничался и взбесился этот парень. Они подумали о худшем, о том, что это может быть одной из множества историй безумной любви, которые заканчиваются насилием и жестокостью.

— В наше время это не редкость! Ох, Матерь Божья... И именно наша дочь вляпалась...

Однако, когда девушка вернулась, всё вышло как нельзя лучше: Джованни бросил свою девушку, начал встречаться с Софией, и из этого вышла красивая и страстная история. То лето она провела с ним, именно так, как и представляла. Это было лето свободы, поцелуев и открытий, поездок на скутере и ночей на пляжах вокруг Модики. Это было лето её первого раза. А потом она вернулась в Рим, чтобы учиться в консерватории. Естественно, она потеряла всякий интерес к Джованни. Это для неё был просто каприз: она хотела добиться его, потому что просто не могла с ним быть, но, едва добившись своего, она тут же от него устала.

Танкреди рассмотрел фотографии того периода. Лицо Софии, её взгляд. Он кое-что понял об этой девчонке: она была амбициозной, самоуверенной, способной женщиной, решительной и смелой. Красивой и осознающей это. На другой фотографии она была в летнем хлопковом платье с опущенным воротничком: грудь высокая и свободная, без лифчика. Ветер взъерошил её волосы, и она поднесла руку ко лбу, чтобы поправить причёску; на лице выражение досады. Она заметила, что её фотографируют, и в тот момент ей это не понравилось. Она не находила себя идеальной. Танкреди поднёс снимок к лицу, чтобы рассмотреть получше. И всё-таки она была как раз идеальной. Даже больше. Очень красивой, простой, соблазнительной. Это платье, развеваемое ветром, облегало её тело. Под её животом он заметил складку, а затем пригляделся: на бёдрах виднелись трусики и можно было угадать кружевные края. Танкреди сузил глаза. Он оценил эту тонкую отделку кружевом. Наверняка сексуальные. Низ её платья, слегка помятый, мягко намекал на недавний секс. Он угадывал дикий вкус этого фото, на котором ничто не скрыто от глаз, и эта мысль его возбуждала. Она сидела на мотоцикле. Он посмотрел на её длинные загорелые ноги, слегка прикрытые и разведённые в стороны.

Танкреди почувствовал прилив страсти, заметил нарастающее внутри тепло. Он хотел эту женщину в тот же момент, прямо сейчас, он желал иметь её как тот двадцатилетний парень, овладеть ею на этом мотоцикле, на этом пляже, на столе в его офисе. Откуда только взялась эта внезапная, абсурдная страсть к женщине, которую он видел всего дважды? Ему бы хотелось понять, какое воспоминание, какое бессознательное желание провоцирует в нём всё это, с кем, когда, как. Это был вихрь.

«Я хочу её. Я должен её добиться». Он почувствовал ярость, сексуальный голод. Он решил, что сходит с ума. Его жизнь, в которой он привык держать всё на своих местах, разрушалась, всё покатилось к чертям, а он молча смотрел на это. «Как такое возможно? — кричал он в душе. — Как такое возможно? Что с тобой, Танкреди?». Он повторял это всё тише, зная, что не найдёт ответа. Он был как зомби. Его кабинет, стол, эти страницы, эти фотографии – всё, что было вокруг него, говорило о ней. Он выпил немного рома со льдом и лимоном. Он сам приготовил себе напиток, не желая никого ни видеть, ни слышать. Затем продолжил чтение, листая страницы с информацией и просматривая другие фотографии. И в одну секунду он снова погрузился в жизнь этой девушки. Консерватория, её жизнь во Флоренции, один экзамен за другим, а потом снова Рим. София начала играть в самых знаменитых оркестрах Европы. Она дебютировала в Вене в девятнадцать лет и на этом не остановилась: Париж, Лондон, Брюссель, Цюрих – весь мир. Концерты с самыми великими дирижёрами. Теперь об этом говорили уже не газеты или фотографии, а съёмки. Один за другим Танкреди посмотрел чудесные концерты. Впервые в жизни он услышал Шопена, Шуберта и Моцарта с совсем другими чувствами. Из своей каюты, одну за другой он услышал классические композиции, идеально исполненные великой пианисткой Софией Валентини. Он не мог отвести от неё глаз; восторженный, он смотрел, как она сидит, склонившись над клавишами этого фортепиано. Австрийское телевидение, затем польское, французское, немецкое и в конце шотландское – все они передавали её талант, её совершенство, её контроль, точность её исполнения. Танкреди часами исследовал её руками, ставил диск за диском, проживал её мировые успехи, и каждый раз она ему казалась безумно красивой, как в Аргентине, так и в Бразилии, как в Канаде, так и в Японии. Он был сражён тем, насколько экстраординарна эта женщина, но больше всего его удивляли его собственные чувства к ней. Сначала он просто желал её физически. А сейчас он почти стыдился этого. Словно желать только её тело – грех. Да, грех. Он слышал это слово, как далёкое эхо, которое раздавалось в его голове, из-за которого он пробуждён и беззащитен в ночи, на этой яхте посреди моря у мексиканских берегов.

Он растянулся в кресле, взял пульт и остановил запись. Интересно, где сейчас София? Чем она занята? Сколько сейчас времени в Риме? Уже ночь? Спит ли она? Он посмотрел на последнюю папку с информацией. Этим сведениям уже восемь лет. Но это самое важное среди всего. Он сделал последний глоток рома. Чем она занималась в этот период? Почему известно так мало? С кем она познакомилась? С кем живёт? Есть ли у неё дети? Почему она перестала играть? Замужем ли она? Самое главное – счастлива ли? Танкреди на мгновение удивился. Ему бы хотелось сжечь всё, не знать ничего больше об этой женщине, забыть её, вернуть время вспять и никогда с ней не встречаться. Но он знал: то, что он вошёл в ту церковь, было лишь началом. И они уже не могут вернуть время. Слишком поздно. Он налил себе ещё немного рома, сделал большой глоток и открыл последнюю папку. Начал читать. Он увидел другие фотографии, другие записи и наконец всё понял.

Светало. Чайки низко летали над водой. Их крики раздавались как бы издалека над этим спокойным морем. Первые лучи солнца освещали яхту. В каюте на носу звучали ноты Шуберта, последний концерт. Танкреди всё ещё смотрел на неё, красивую и порывистую перед этим фортепиано. Он уже знал, почему настолько талантливая девушка отказалась от музыки. А ещё знал, почему встретил её. Она такая же, как он. Пропащая душа.


20

— Ну что, как у нас дела сегодня?

— Лучше, чем вчера, и хуже, чем завтра.

Андреа улыбнулся Стефано. Это стало их способом поздороваться. Они виделись трижды в неделю. С момента знакомства их отношения сильно изменились.


Сразу после аварии всё было не слишком-то просто.

— Милый... Пришёл психотерапевт.

София застыла в дверях, пропуская его внутрь. Андреа медленно повернул голову. В темноте он заметил парня своего возраста, может, чуть старше. Тот был высоким и стройным, с короткой стрижкой; он улыбался, но важней всего то, что он стоял на своих собственных ногах. Андреа рассматривал его всего мгновение, а потом снова отвернулся к окну. Занавески были задёрнуты. Свет едва просачивался сквозь них. Снаружи, наверное, солнечно. Слышны были голоса детей, как далёкое эхо.

— Давай, пасуй, пасуй мне...

Доносились звуки их усилий, беготни, шагов в футбольном поле, залитом солнцем. Он представлял его себе сухим, белым, пыльным. Ребята снова устроили матч. Он видел детские ноги, на некоторых спустились носки, одни были волосатыми, а другие гладкими, были ноги загорелые, были ноги детей постарше. Но всех их объединяло то, что они бегали. Ловко или с трудностями, с отличным представлением об игре или даже в ужасной физической форме, но все бежали за мячом. То, чего он больше никогда не сможет сделать. Он молча смотрел в окно. И чувствовал, что умирает внутри, что ему не хватает воздуха. Он попробовал пошевелить ногами. С упорством, словно это лишь ночной кошмар, словно произошедшее – лишь игра воображения. «Ну же, — подумал он, — давай, ты сможешь, это лишь страшный сон. Это лишь вопрос силы воли. Двигайся, двигайся так, как будто снова играешь в регби в Аква Четоза, вот летит мяч, ты хватаешь его и сжимаешь в руках, он теперь твой. А теперь беги, наклони голову, пусть твои ноги летят над зелёной травой. Никто тебя не догонит, никто не сможет уронить тебя. Эти ноги ведь летали, как же они летали...»

Андреа сделал ещё попытку. Он оттолкнулся, сжал зубы, даже вспотел, концентрируясь до сумасшествия на этом усилии. Капельки пота потекли по его лбу, по щекам, по шее. Было ощущение, что он плачет. Но это было не так. Краем глаза он смотрел на другой конец кровати. Он надеялся увидеть малейшее движение, хотя бы намёк, маленькую внезапную складку на одеяле, признаки жизни его ног. Ничего.

Именно на то место, куда он смотрел, опустилась ладонь. Это была ладонь пришедшего парня.

— Можно мне присесть? Меня зовут Стефано.

Он не ждал ответа. Просто взял стул и сел рядом с кроватью. Андреа по-прежнему сидел, отвернувшись к окну. Он услышал, как закрылась дверь. Он знал, что остался наедине с ним в комнате. София подготовила его к этому визиту.

— Больница отправит к нам одного человека. Мне бы хотелось, чтобы ты попробовал поговорить с ним. Он может помочь тебе.

Прошло всего месяца три после аварии. Он был прикован к кровати. Потом смог пересесть в инвалидное кресло и прокатиться на нём по коридорам, встретить хирурга, который его оперировал.

— Добрый день, доктор Риччо! — тем утром у Андреа было хорошее настроение. — Когда я смогу вставать?

Доктор посмотрел на него с улыбкой. Потом погладил его по голове, как отец, которого он потерял ещё десять лет назад.