За Штраусом во втором отделении последовала «Весна священная» Стравинского, доставляющая хлопоты даже самому искушенному оркестру и повествующая о деве, которая добровольно идет на смерть во время языческого обряда. Раннальдини отменил свидание с Гермионой, сославшись на то, что Китти в Лондоне, и передал Флоре записку, в которой приглашал ее в десять часов к Дафни на Уолтон-стрит и обещал угостить ужином.

Ради приближения встречи с Флорой маэстро в таком темпе отыграл «Весну священную», что палочка Тосканини во время исполнения образовывала размытое пятно, казалось, свое сексуальное волнение он передал и оркестру. В финале публика неистовствовала.

Как правило, после исполнения Раннальдини покидал здание лондонского «Мет» мокрым и измочаленным, но когда он сегодня отвешивал тринадцатый поклон, на его лбу не было и капли пота. После всего он соизволил взглянуть в направлении Флоры, предвкушая ее мучительное исступление, ведь маленькие ручки с обгрызай-ными ногтями покраснели от аплодисментов. Но место оказалось пустым. Коротенький обрывок из дневника на нем извещал, что она ушла из-за встречи с друзьями.

Раннальдини был так разъярен, что, вернувшись в артистическое фойе, уволил десять музыкантов, включая и Беатрис, маленькую блондиночку-флейтистку, согревавшую его ложе с марта. Но равнодушие Флоры только разожгло его похоть.

Мотивируя свои действия тем, что Джорджии и Гаю необходима свобода, чтобы разобраться в отношениях, он одобрил Наташу и совершенно поразил Вольфи приглашением Флоры в середине семестра в «Валгаллу».

Поскольку многие комнаты «Валгаллы» находились на разной высоте, можно было заглядывать в соседние окна. Оскорбленному мистеру Бримскомбу, которого Ларри всячески приглашал вернуться, приказали проредить разросшийся розовый горный ломонос около окна туалетной комнаты Раннальдини, чтобы лучше видеть спальню Флоры. А там велели вырубить прекрасную жимолость, и как раз тогда, когда она расцвела золотом. Страсть была такой, что Раннальдини приказал бы вырезать и «Жемчужину Парадайза», если бы та ему помешала.

«Валгалла», с ее тенистыми и глухими двориками, крикетной площадкой, на которую иногда впускали сельскую команду, и с огромным плавательным бассейном, заботливо обсаженным липами, была настоящим раем для подростков. Помимо этого существовали лошади для прогулок и знаменитый лабиринт «Валгаллы», посаженный в семнадцатом столетии сэром Уильямом Уэстоллом для потомков, когда аббатство оказалось в руках мирян. Ныне в этих извилистых темных аллеях длиной в четверть мили можно было запросто заблудиться среди деревьев высотой почти в двадцать футов.

За лабиринтом, в глубине леса, находилась башня Раннальдини, и тропинка оттуда вела сквозь заросли к границе поместья «Валгалла», к дому Гермионы. За хозяйством присматривал слуга Раннальдини, Клив, молодой блондин со зловещим видом, одевавшийся по выходным в черную кожу и преданный хозяину как собака. Вокруг башни бродили ротвейлеры, отпугивая поклонников, прогуливающихся и больше всех – Китти.

Когда Флора прибыла в «Валгаллу», Раннальдини отсутствовал – записывал в Берлине «Симфонию Воскресения» Малера. На две недели Англию захлестнула жара. Зеленые леса, казалось, тлели в пылающем полуденном солнце. Над скошенными лугами дрожал воздух. Словно заведенная, кукушка трудолюбиво куковала из рощи конских каштанов, уже потерявших белые и розовые лепестки. Темный лабиринт притягивал как магнит.

– Когда дома папа, у нас веселее, – сказала Наташа, вставая с кожаных сидений «Мерседеса», на котором их привез Клив. – Папа замечательный, но если не в духе, весь дом дрожит.

Взглянув на дом, серый, задумчивый и интригующий своими высокими трубами, Флора заметила наглухо закрытые окна.

– Прямо представляешь, как там без света томятся жертвы Дракулы.

– Папа не любит их днем открывать, – объяснила Наташа, – потому что солнечные лучи разрушают картины и ковры. Правда, здорово?

– Неплохо.

Флора не выглядела расстроенной.

– Немного похоже на хаммеровский «Дом ужасов», И даже очень, – добавила она, когда Наташа ввела ее через боковую дверь в темную, обшитую панелями комнату, где хранились черные ездовые ботинки и ошеломляющая коллекция шпор, удил с цепочками и охотничьих хлыстов в связках.

К реальности их вернул аппетитный запах минтая и укропа из кухни. Китти, в запотевших очках, с красным и сияющим лицом, с темными пятнами под мышками на обтягивающем голубом платье, готовила воскресный обед.

– Это моя мачеха, – презрительно объявила Наташа, бросая Китти под ноги две сумки с бельем для стирки. – И пожалуйста, постирайте лиловую расклешенную юбку вручную. Красная в прошлый раз порвалась.

– Я думала, мачехи все злые, – сказала Флора. – Моя мама в жизни ничего не стирала вручную. Да ты чертовски счастливая, Наташа. Как поживаете? – улыбнулась она Китти.

– Рада с вами познакомиться, – Китти вытерла красную руку о фартук. – Смотри-ка, да тут пятно.

– Я думаю, это от машины.

Вручив ей квадратную коробочку от «Все золото Терри», Флора отметила, что Китти среагировала так, словно конфеты действительно из драгоценного металла, и еще больше покраснела от удовольствия.

– О, как приятно, Флора, вы просто сама любезность.

– А вот и нет, – обиженно возразила Наташа, – просто ее подарил Вольфи, а она боится, что у нее будут прыщи.

– Это другая коробка, – огрызнулась Флора.

– Ну а как ваши мама и папа? – спросила Китти.

– О'кей, только мама ужасно похудела. Так всегда от кокаина, ей-то уж пора об этом знать.

Флора взялась за низ серых шорт, поверх которых был надет бледно-розовый камзол.

– Вот здесь у нее меньше десятого размера, да и то ся одежда висит.

– Шикарная шмотка.

Наташа достала из холодильника бутылку вина и разлила ее в два бокала.

– Вот бы мне маму, с которой можно меняться одеждой.

Вспыхнув, Китти стала расспрашивать о ее успехах.

– Все надоело, а еще больше надоело об этом говорить.

Наташа протянула бокал Флоре.

– Я покажу тебе твою комнату. Китти, не понимаю, почему вы так суетитесь с обедом. В такую жару не хочется есть.

– А я просто умираю с голода, – сказала Флора. – Скоро вернусь, Китти.

Развалившись на скамье у окна, Наташа г Флорой рассматривали фотографии прошлых лет.

—Правда, папа восхитителен? – вздохнула Наташа.

– Ничего, – взглянула Флора на цветную фотографию, запечатлевшую Раннальдини, стрелявшего из зарослей папоротника. – Правда, он тут все равно горожанин. Ну, в общем, как если бы специально обрызгали грязью его сапоги и помяли новый костюм. Но даже морщинки его не портят, – любезно добавила она. – Как его христианское имя?

– Роберто.

– Буду звать его Боб, – объявила Флора, выпивая второй бокал вина.

– А я бы не смогла, – призналась Наташа. – Один американский баритон так его называл, но только в артистическом фойе, и никогда на премьерах.

– Славный мужчина Боб Гарфилд, – хихикала Флора. – Ужасно, что Гермиона не ограничивается несколькими Бобами, да? О Боже!

Флора вдруг вспомнила о Китти, казавшейся, к счастью, очень занятой чисткой креветок и обкладыванием нарезанными огурцами морской форели.

– Теперь и я проголодалась, – Наташа вытащила из холодильника кусок чеддера и, вернувшись к телевизору, откусила от него, предварительно проведя большим пальцем по зубам. – Слава Богу! А вот и Вольфи, можно обедать.

Получив в подарок на восемнадцатилетие «гольф ГТ», Вольфи Раннальдини теперь практически не вылезал из машины. Белокурый, румяный, остроносый, честолюбивый, он в свободное от тренировок время занимался зубрежкой, чтобы сдавать все на «отлично». Унаследовав немецкий характер отца, Вольфи отличался от по-итальянски театральной, сверхэмоциональной Наташи. Ничего не смыслящий в любви, он мечтал жениться на Флоре. Обняв Китти, притянул к себе Флору. Он страстно жаждал поцелуя, но ограничился пожатием плеча.

– Ты победил Флитли? – спросила Китти.

– Камня на камне не оставил.

Вольфи достал из холодильника жестянку пива.

– Сколько очков?

– Сто двадцать и трое воротцев.

– Да это просто здорово.

«Китти прелесть», – подумала Флора, никогда и не интересовавшаяся крикетом.

– Они разозлились, – продолжал Вольфи. – Когда мы выходили из автобуса, девятый номер из Флитли, засмеявшись, спросил: «Ну и как вам нравится учиться в этой второразрядной школе?» Я ответил: «Не знаю, только поступил» – а потом мы их сразили наповал. Здорово было.

Он развернул школьную фотографию. Флора и Наташа взвизгнули: в третьем ряду, как раз позади мисс Боттомли, стояла Флора в маске гориллы.

– Их отпечатали шесть сотен и большинство разослали, даже не посмотрев, – сказал довольный Вольфи. – Боттомли прослывет хулиганкой.

– Хулиганкой с гориллами, – сказала Флора. – Китти, посмотрите.

Китти рассмеялась до слез.

«Да она не намного нас старше, – удивилась Флора и, понаблюдав, увидела, что, хоть Китти и не красавица, у нее очень милое лицо, и она вовсе не заслуживает такого отношения Наташи.

– Ты здесь прекрасно вышла, Таша, – проговорила Китти, возвращая фотографию.

Не по возрасту чувственная, Наташа обладала густыми черными кудрями, темными глазами с тяжелыми веками и большим ртом. Видя их смеющимися и заметив, как рука Вольфи скользит по тонкой талии Флоры, Китти ощутила прилив зависти. И тут, в ужасе обернувшись, она чуть не выронила салатницу, потому что комната погрузилась во тьму: приземлившийся самолет Раннальдини закрыл солнце.

– Вот тебе и на, – произнес Вольфи, собиравшийся после обеда поваляться с Флорой в густой травке.

– «И тут налетела стая чудовищ, черных, как бочки со смолью», – сказала Флора.

Только Наташа была в восторге оттого, что через пять минут дом наполнился звуками Малера и внутрь вошел Раннальдини. За ним следовала Таблетка, любимый и свирепейший ротвейлер, чуть не бросившийся на Наташу, рванувшуюся обнять отца. Но Раннальдини прикрикнул на него, дав чувствительного пинка в ребра, от которого тот взвыл.