Тут она обратила внимание на синие от холода ноги Тегги.

– Иди оденься, пока я закончу кормить лошадей. А потом мы его поищем.

И вдруг они вздрогнули. Из бокса Артура через обитые металлом двери доносился богатырский храп. Открыв одну створку, Диззи и Тегги обнаружили раскинувшихся Артура и Лизандера. Лизандер спал. Артур – нет, просто храпом намекал на завтрак.

Громкогласно заржав, он махнул им копытом. Артур был так ленив, так талантливо изображал усталость от этих бесконечных пробежек туда-сюда по глостерширским холмам, что частенько вынуждал конюхов кормить его орехами и даже поить лежа. Из дальнего конца стойла Тини глядела на этих двух дебоширов примерно так же, как жена священника на оргию в «Валгалле».

– Я надеюсь, он не заболеет после такой ночи. Он просто ужасен, – в тревоге произнесла Тегти.

– Не заболеет, – фыркнула Диззи. – Выпьет и согреется. Вставай, обормот.

Поскольку встряхивание не дало эффекта, Диззи направила на Лизандера шланг.

– Иди и приготовь теплую одежду и крепкий кофе, – попросила она Тегги. – Постараемся отрезвить его настолько, чтобы мог держаться в седле.

– Китти не оставит Раннальдини, – пробормотал Лизандер.

– Я ее и не упрекаю в этом, если ты о ней заботишься подобным образом, – ядовито сказала Диззи.

К сожалению, у Руперта возникли трудности с двигателем вертолета, и никто особо не бдил, не слыша знакомого чух, чух, чух, возвещающего о его прибытии. Он подъехал в темно-голубом «Астон Мартине», тщетно стараясь определить, кто на выездке – Джимми Жарден или Блей Чартерис, и перво-наперво отправился взглянуть на свою красавицу-жену, которая в промокшем, измазанном кимоно тщетно пыталась одеть полуголого и пьяного Лизандера в кухне. У Руперта просто не оставалось выбора, кроме как уволить его сразу же.

День Руперт провел, давая волю гневу на владельцев лошадей, которые задолжали ему без малого миллион и которые оправдывали задержку чеков загруженностью почты в Валентинов день. Он уже принял слезную делегацию от всех девушек-конюхов и сельскохозяйственных рабочих, мистера и миссис Бодкин, даже Джимми и Блея. Его собственная жена теперь рыдала в тесто, которое собиралась заморозить до вторника на масляной неделе для оладий. Оставалось ожидать, что в любую минуту под знаменами с маршем протеста пройдут Бивер, Гертруда, Джек и остальные собаки, конюший кот и все лошади.

На землю его вернула стучащая в дверь Тегти.

– Твой журнал интересуется, от чего ты собираешься отказаться в Великий пост?

– От Лизандера Хоукли, – взвыл Руперт. Затем, когда Тегти ударилась в слезы, сказал: – О, Христа ради, вы что, все, и ты, и команда, и даже все животные, околдованы, что ли, этим кретином?

– Нет, – всхлипнула Тегги. – Но ведь у него нет матери, отец к нему относится по-свински, и, если мы его выгоним, ему просто некуда будет податься.

Бросившись через комнату, уронив по дороге все стоящее на его столе, Руперт обнял ее.

– Сердце ты мое, прости. Ну конечно, пусть остается.

Положив ее голову себе на плечо, он погладил ее волосы. Ведь она держалась таким молодцом после смерти младенца. Ей нужен был кто-то, о ком бы она заботилась, и именно Лизандер оказывал ей эту моральную поддержку.

– Я тоже его люблю, – пробормотал он. – Но он же такой дурачок.

В этот момент в двери возник Лизандер с поникшей головой и огромной бутылкой виски, как с предложением мира. Он с трудом двигался от похмелья и несчастья.

– Извини меня, Руперт. Я вел себя как дурак.

– Пошел вон, – раздраженно сказал Руперт.

И потом, когда Лизандер побрел одиноко прочь, добавил: – Иди в постель, и чтобы завтра был в строю к восьми часам.

Лизандер обернулся в отчаянной надежде.

– С Гордецом надо побольше поработать, – продолжил Руперт. – И Артур уже готов к тому, чтобы завтра погонять его галопом.

56

С огромным комком в горле Джорджия вывела большими буквами «КОНЕЦ» на рукописи «Ант и Клео». У нее теплилась слабая надежда, что эта вещь – все-таки лучшее из того, что она написала. Ужасно болели голова, руки и спина, слава Богу, хоть не сердце. Наконец-то завтра она с чистой совестью поедет в Лондон и встретится с Дэвидом. Вечером она потратила несколько часов на чистку своих перышек.

Обильно смазав волосы кокосовым маслом и ожидая, пока застынет на лице грязевая маска, она заметила, что дождь, весь день молотивший в окна, наконец прекратился. Солнце, пробиваясь из-за деревьев, окрасило противоположную часть Парадайза в золотисто-розовый цвет, поля засияли зелеными изумрудами, а одинокая серая лошадь и уходящие тучки стали нежно-розовыми. И вдруг между туч вспыхнула радуга. «Моя жизнь расцветает», – приняла это за символ Джорджия.

Схватив телефон, она позвонила в Службу семьи:

– Я прошу меня извинить, но этот вечер у меня занят. Вы были так добры ко мне. Извините, что я уж очень много вам наговорила.

«Значит, сэкономлено пятнадцать фунтов, – с гордостью подумала она, – и можно купить себе новую майку у мисс Селфридж, что-нибудь облегающее, под цвет глаз».

В настоящий момент с деньгами было туго. Хорошо еще, что она не поторопилась закончить альбом для Ларри. «Кетчитьюн» находилась в глубоком кризисе и, несмотря на новое правление, не смогла бы выплатить ей оставшуюся после получения аванса сумму. Но когда она уже собралась уходить на станцию, позвонил ее агент и сказал, что «Ант» заинтересовал Танцора Мэтланда и тот хотел бы поскорее получить рукопись. Затем позвонил Гай, пришедший в восторг, что она закончила работу.

– Мы это отметим вечером, Панда. А сейчас я обедаю со своим отцом в «Антее», – добавил он.

«Достаточно далеко от «Д'Эскарго»», – отметила про себя Джорджия, отбывая в Лондон.

Прибыв на Паддингтонский вокзал следующим после Джорджии поездом, Дэвид Хоукли почувствовал потребность размять ноги – любимая фраза директора школы – и решил прогуляться в Сохо. Первые нарциссы, приветствовавшие его в Гайд-парке, дурманили голову. В жуткой пробке на Оксфорд-стрит в одном из такси он увидел Джорджию, которая яростно пудрилась, прихорашивалась, душилась и старалась убедить себя, глядя в крошечное грязное ручное зеркальце, что ее майка цвета хаки не слишком молодежная. Все продавщицы у мисс Селфридж очень хорошо отзывались о ее записях.

Чувствуя себя счастливым и взволнованным впервые за несколько месяцев, Дэвид купил «Ивнинг Стандарт», букет нарциссов и вслед за Джорджией отправился в «Д'Эскарго».

Предупрежденный, что его гостья отправилась в дамскую комнату, он уселся за столик, заказал стакан шерри и вскоре был поглощен чтением страниц с отчетами о скачках, на которых Лизандера расхваливали как золотого парня Кемпбелл-Блэка и предлагали ставить деньги на него и Мистера Спарки в заезде следующего дня. Терзаемый гордостью, неодобрением и завистью к Руперту, он вернулся на первую страницу, где рассказывалось о войне. Наземные сражения могли начаться в любую минуту, весь Кувейт пылал, днем и ночью горела нефть.

Дэвид так углубился в чтение, что не обратил внимания на очаровательную шатенку, усевшуюся в глубине зала в ожидании заказа, а потом и вообще обо всем забыл, поскольку появилась Джорджия, все еще с ценником на майке, великолепная, благоухающая и сияющая, как влюбленная женщина.

– Какая прелесть! – она приняла его букет нарциссов.

– Ну уж не прелестнее тебя.

Проклиная себя за старомодность, он поцеловал ее в теплую, ароматную веснушчатую щеку.

– Я вообще молодец. Я только что закончила «Ант и Клео».

– О Царица Востока, это достойно шампанского. Дэвид позвал официанта.

Хотя предполагалось, что она сядет напротив него, Джорджия протиснулась между столами, чтобы сесть на банкетку рядом с ним. Мир был восстановлен.

– О, как это мило, что я вижу тебя. Правда, война ужасна? Как ты думаешь, Израиль будет мстить?

Дэвид покачал головой:

– Американцы им заплатили уже слишком много.

– Мамаша Кураж была такой забавной в это утро: «О, миссис Сеймур, иракцы копулируют».

Дэвид рассмеялся, и его лицо потеряло всю суровость.

– Мне очень понравилась картинка с утконосом.

– Ты помнишь!

– Я помню обо всем, что связано с тобой. Посмотри, – он достал из кармана маленькую серебряную коробочку, и Джорджия с тревогой подумала, уж не нюхательный ли это табак, но вместо этого увидела прядь волос.

– Помнишь тот день, когда я обстриг твою челку? Убрав коробочку, он разломил рогалик пополам, но есть не стал.

– Как Гай?

– Неважно. Мы ночью лежим рядышком, как яблоки на чердаке, которые боятся побить свои бочка.

– Прямо как у Сапфо.

– А ты закончил переводить Катулла?

– Угу. Как Флора?

– Абсолютно опустошена, – и рассказала ему о ее романе с Раннальдини. – Он просто уничтожил ее, – закончила она. – Я бы хотела, чтобы вы познакомились.

– Скоро познакомимся.

Переполненная счастьем, Джорджия почувствовала, что они говорят об одном и том же.

– Расскажи мне о миссис Раннальдини. Уж не та ли это пухленькая малышка, что прыгала как резиновый мячик в лифчике и трусиках в прошлом октябре?

Джорджия засмеялась.

– Она очень милая. Дэвид взял ее за руку:

– Я так рад, что ты прислала мне «валентинку». Ее принесли во время совещания сотрудников школы, и я сбежал оттуда и позвонил тебе.

– А я собиралась звонить тебе на Рождество, подняла трубку, а там Гай разговаривал с Джулией.

– Дорогая моя бедняжка.

Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и вдруг услышала знакомый голос:

– Дорогая, я извиняюсь за опоздание, но движение просто ужасное. – С болью, как от удара током, она узнала голос Гая, обращавшегося к Джулии, такой прекрасной, благоухающей и сияющей, как и она сама.

Владелец ресторана, не успевший предупредить Гая, позеленел. Гай через плечо Джулии поймал взгляд Джорджии, и нежная улыбка замерзла на его красивом лице.