Чтобы убедиться, что нашел нужные слова, посмотрел в глаза девушки.

И сам испугался — в них плескался такой страх, который она даже не могла озвучить. Словно включили проектор, и закрутился фильм ужасов — она наяву представила, как открывается дверь, как вламываются бандиты, как измываются над ней. Ее затрясло, как в лихорадке.

— Эй, Ань, ты чего?! — ошарашенно спросил он.

— Я боюсь одна возвращаться! Я там не смогу быть! — Анна едва удерживалась, чтоб не закричать.

— Я с тобой буду. Чмокнешь Харитона, переоденешься, заедем, поедим что-нибудь, а то и ты с ног свалишься. И вернемся к нашему соколику.

И словно сверившись с хронометром, ровно через два часа они переступили кабинет «Склифосовского», челюсть которого отвисла при виде точеной фигурки Анны.

Глаза, глядевшие поверх очков, выражали крайнюю степень изумления. Хоть и говорят, что доктора ничем не удивишь, но бывают исключительные случаи.

— Что это было? — с трудом совладав с голосом, спросил он. Анна совсем не походила на прежнюю нищебродку, и он, уверовавший, что видит людей насквозь и умеет дать моментальную оценку, получил сейчас болезненный щелчок по носу.

— Что— что? Расстроили девушку, вот она и родила раньше срока. Что с пациентом?

Доктор растерял свою невозмутимость и решительно не понимал, что происходит.

— Видите ли, — Рогозин сжалился над «Склифосовским», — мой друг — подполковник, теперь владелец сыскного агентства. Это его невеста. Друга похитил ее бывший жених, а ее саму заставил стоять беременной на паперти, угрожая убить нынешнего жениха.

Доктор снял очки, медленно положил их на стол, потер переносицу.

— Ну, знаете ли! Не будь у барышни настоящих кругов под глазами и гематомы, я бы не поверил, что такое может быть. Плохой детектив какой-то. Так не бывает! И я не собирался расстраивать ее. Был предельно корректен. Вы же позвонили главному, а он мне не отчитывается, кому и почему мы должны оказывать помощь. Мало ли у него какие отношения могут быть. Вот я и подумал…

— Ну не судите о книге по обложке, — глубокомысленно изрек Рогозин, — и без перехода озвучил требования. — Анна до выписки будет жить здесь, свободно входить и выходить, никому не докладываясь. Итак, что с нашим другом? Что нужно?

— Да в принципе, все неплохо. Судя по тому, что вы рассказали, могло быть хуже. Удивительно. Сотрясения мозга нет, множественные ушибы мягких тканей, сломано два ребра. Обезвоживание организма. Репродуктивные органы не пострадали. Недельку полежит под наблюдением.

Анна, как сквозь туман, слышала голос врача. Она едва могла сидеть на месте — хотелось бежать к Глебу, убедиться, что он жив, относительно здоров и ему ничто не угрожает. Наконец доктор позвал сестру и приказал проводить в палату. Коридор казался бесконечным. Наконец, дверь. Едва не оттолкнув медсестру, она влетела в палату и бросилась к койке.

Глеб, очевидно, под воздействием лекарств, спал. Рядом стояла пустая капельница, сослужившая свою службу.

Анна подвинула вплотную к койке стул и обессиленно опустилась на него. Глядя на изможденное лицо с пятидневной щетиной, она не могла сдержать слез. Осторожно коснулась пальчиком сухих, потрескавшихся губ любимого, погладила спутавшиеся волосы. Наклонившись, почувствовала, как слезинки, изменив траекторию, оказались на носу. Утерев его, она быстро глянула на Рогозина — не хотелось попасть под обстрел его шуточек. Хотя она теперь могла простить ему любую, даже самую злую. Ведь задержись помощь на несколько минут, эти отморозки Глеба бы убили.

Сам Рогозин тоже был растроган этой картиной. Сердце его сжималось от щемящей нежности. Счастье заполнило его до краев. Однако осознав это, он спохватился: «Что за телячьи нежности?»

Предупредительно кашлянув, он напомнил Анне, что они так и не успели заскочить поесть. Про себя он не беспокоился, а вот подруга друга наверняка голодная. Просто в этом сумасшедшей круговерти об этом не думает. А истощена порядком. Она — то и так была, как тростинка, а тут столько потрясений. Даже джинсы едва держатся на отощавших бедрах.

— Ань, я хоть в МакДак смотаюсь, а то Штоль наш очухается, а ты тут в голодный обморок свалишься. Он мне этого не простит.

— Я не голодна. Не беспокойтесь, — ответила девушка.

Однако Рогозину ее согласие и не нужно было. Он и так ее накормит.

Едва за ним закрылась дверь, Анна дала полную волю чувствам. Теперь уже слезы облегчения лились очищающими потоками. Слезы радости, сопереживания, безумной нежности, словно снимая груз пережитого, дарили состояние невесомости. И этот груз, оказывается, был настолько тяжел, что лишившись его, Анна опасалась, что может просто взлететь, как накачанный гелем воздушный шар.

— Глеб. Родной мой. Любимый, — шептали ее губы.

Гладя руку мужчины, Анна потихоньку укреплялась в вере, что все будет хорошо, что все позади. Они вместе, и теперь никто не сможет их разлучить. И как только она спокойно вздохнула, силы окончательно покинули ее.

Она просто уснула, скрючившись, примостив голову возле подушки Глеба, не выпуская его руки из своей.

Вернувшийся Рогозин замер от умиления. Затем аккуратно взял девушку на руки и отнес на свободную кровать, заботливо укрыв одеялом.

Понимая, что уйти и через каждые пять минут звонить и спрашивать, не очнулся ли пациент, не лучший выход, он уселся на освободившийся стул и начал философски отправлять в рот ароматные соломинки картофеля фри.

От нечего делать, Рогозин доел уже и ту порцию, которую принес для Анны, а сонное царство никак не пробуждалось. Вглядываясь в лицо друга, он раздумывал о превратностях жизни. Вот уже вроде Глебка и не расследует громких дел, никаким криминальным авторитетам не стоит поперек дороги, так все равно умудрился встрять в передрягу. Хотя теперь фонарь под глазом будет освещать семейную жизнь.

Погруженный в такие размышления, он и не заметил, как сам начал клевать носом. И только когда голова безвольно повисла, он, вздрогнув, открыл глаза, сконфуженно озираясь по сторонам — не видел ли кто?!

Видел! Еще как видел! Организм Штольцева, переварив лекарства, видимо решил, что пора возвращаться к жизни и успокоить близких. Однако неимоверная слабость не позволила ему поиздеваться над другом. Поэтому лишь озорные смешинки мелькнули в его глазах.

— О, прочухался! Ну ты и умеешь вызвать сильные эмоции! Я так передрейфил, — мгновенно мобилизовавшись, воскликнул Рогозин и кинулся было обниматься. Но тут же в нерешительности замер. От его медвежьих объятий и у здоровых трещали ребра, где ж тут травмированному выдержать!

— Где Аня? — тихо спросил Штольцев.

— Вымоталась, дрыхнет без задних ног, видать ей хватает для спокойствия чувствовать тебя рядом, — ответил Сан Саныч, кивнув в сторону второй кровати и тут же предупредительно положил руку на грудь другу, пытавшемуся подскочить: — Лежать! Видишь, клубочком свернулась. Она у тебя тут сидя уснула, руку твою бесчувственную держала. Так я ее перенес.

— На руках? — подозрительно спросил Глеб.

— Блин, ну не телепортацией же! Или ты что, ревнуешь? — гыгыкнул Рогозин.

Глеб, пойманный на такой мысли, покаянно улыбнулся.

— Ревную. Я ее даже к Харитону ревную. Ты не представляешь, что я испытал, когда уже попрощался с жизнью и всеми ее радостями и тут увидел ее, бегущую сломя голову, — он промолчал, какое впечатление произвел еще и живот на теле любимой.

— Да брат, не каждая на паперти выдержит. Завидую немного, ты как молодожен — любовь такая! Ладно, я дождался… Теперь можешь отдыхать. Док сказал, через недельку можем забрать тебя.

— Кстати, как там Харитон? Ты ж его не бросил на произвол судьбы?

— Не переживай! Твои гардемарины мне только на следующий день позвонили, мялись все. Я рванул к тебе. Он орет истошно. Смотрю, в миске корма с бугорком, а рядом локон Ани валяется. Я так и сел. Потом соображалку включил — если бы обоих вас убили — трупы были здесь или еще где. И коль животине еды навалили, значит, это хозяйка и у нее была некоторая свобода. Локон — знак беды. Похитили, но кое-что позволили сделать. В общем, тряхануло меня крепко. Еле седину сбрил.

— Сашка, главное, вовремя успел достать меня. Спасибо, брат, — Глеб чувствовал, как горячий ком мечется по груди, подкатывает к горлу, мешает говорить. Он благодарно сжал руку друга, который тоже снова оказался одной ногой в сентиментальном болоте, которое грозило затянуть в нежности от переизбытка чувств.

Выдохнув, Рогозин засобирался.

— Ладно, не кисни тут. Раз в день подъеду, Аню домой завезу и обратно. Надо работу работать. Почти неделю зам за меня отдувался. Выпишут — напьемся! Бывай, — и Рогозин, счастливый, что все обошлось и можно вздохнуть свободно, вывалился из палаты.

Отведенная неделя пролетела одним махом. Анна, как квалифицированная сиделка, познала все тонкости ухода за больным и, кроме того, под руководством добродушной медсестры, которая наиболее прониклась сочувствием к влюбленным, научилась делать уколы. Как коршун, она следила за капельницами, не позволяла Глебу лишний раз встать с постели, чем вызывала у мужчины эмоциональную бурю. С одной стороны — он просто таял от такой заботы, с другой — готов был ругаться — положение беспомощного младенца его бесило, вызывало чувство стыда.

Но после всех испытаний, что выпали им на долю — это был их первый сознательный опыт совместного существования. Все вопросы решены. Все слова сказаны. Единственное, чего так болезненно не хватало — физической близости, которую отчасти заменяли нежные поглаживания и целомудренные поцелуи. Ведь стоило чуть углубить поцелуй, и …но об этом думать они себе запрещали.

Кто бы мог подумать, что больничная палата может нести столько романтики!

Глава 34