Звева Модиньяни - Черный лебедь

Одна только мысль тяготила его. Эстер и его дочь были так близко, а он не мог увидеть их.

– Дома все здоровы? – спросил он.

– Все в порядке, – ответил Эмилиано. – Даже мама, которая после рождения Лолы чувствовала себя неважно, сейчас здорова.

– А как Лола? – Голос Себастьяно слегка дрогнул.

– Вредная. Как и все малыши, – махнул рукой Эмилиано.

– А что делает папа?

– Клянет бумажные фабрики, которые создают ему проблемы с бумагой. А тетя Полиссена, – продолжал он, – наконец-то нашла себе возлюбленного. А мне разрешили одному ходить в кино.

Себастьяно поздравил его с этим достижением.

– В общем, мы договорились насчет нашей тайны?

– Никто никогда не узнает, что мы виделись, – уверил его мальчик. – А вы скоро вернетесь?

– Не знаю. Во всяком случае, запомни, – повторил Себастьяно, – если однажды кто-нибудь от моего имени придет за этим чемоданчиком, ты должен отдать его.

– Можете быть уверены, – пообещал Эмилиано.

Он помог Фабрицио вылезти из машины, снова посадил его на раму велосипеда и поехал к дому, не оборачиваясь.

По дороге он наклонился к малышу и сказал ему:

– Мы с тобой этого человека и эту машину никогда не видели. Ясно?

Фабрицио поднял на него огромные глаза.

– Клянусь, – торжественно обещал он.

Прежде чем направиться к себе, Эмилиано привел Фабрицио на кухню.

– Что ты устроил на этот раз? – всплеснула руками Джильда, увидев ссадину на коленке сына.

– Ничего страшного, – ответил тот. – Просто свалился с велосипеда.

Тем временем Эмилиано быстро привел себя в порядок и бегом спустился в столовую. Все уже были за столом. Он выдержал строгий взгляд отца, который молча укорял его за это неоправданное опоздание, и уселся на свое место.

Перешагнув порог тюрьмы Сан-Витторе, Пьер-Джорджо Комотти увидел человека в темном джемпере и коричневом костюме, который ждал его.

Прошло двадцать четыре часа с момента ареста. Рубашка его была разорвана, лицо осунулось, правый глаз заплыл – последствия допроса, которому его вчера подвергли. Сразу после этого комиссар полиции заявил: «Это еще цветочки. Вами заинтересовалась ОВРА. Так что наши методы вам еще покажутся лаской. Вас переведут в Сан-Витторе, в ведение политической полиции». Только тут журналист понял, что положение его гораздо тяжелее, чем он предполагал.

Но после перевода в Сан-Витторе, когда Пьер-Джорджо уже приготовился к самому худшему, его неожиданно отпустили.

– Я монсеньор Себастьяно Бригенти, – прошептал мужчина, подходя к нему. – Ничего не отвечайте. Не оборачивайтесь. Старайтесь вести себя как можно естественней. За нами наблюдают.

Комотти молча кивнул, точно выполняя распоряжения прелата.

– Садитесь в такси, – приказал Себастьяно.

Через четверть часа такси довезло их до Порта Венеция. В доме на углу виа Мальпиги была контора адвоката Аризи, где юрист ожидал их в опустевшем помещении. Служащие уже ушли. Полная темнота окутывала город, использовалась система затемнения от воздушных налетов.

Пьер-Джорджо шумно приветствовал друга, потом упал в кресло в кабинете.

– Мне кажется, я в раю, – сказал он.

– Это все очень относительно, – возразил прелат.

Инстинктивно Пьер-Джорджо коснулся синяка под левым глазом, облизал вспухшие потрескавшиеся губы.

– У меня, должно быть, ужасный вид, – сказал он.

– Эти следы исчезнут быстро, – утешил его Себастьяно, приближаясь к окну.

Слегка отодвинул занавеску и увидел человека, стоящего у подъезда.

– А вот тех будет потруднее устранить, – прокомментировал он, намекая на полицейскую слежку. – Они следят за нами, – пояснил монсеньор Бригенти. – А упорное присутствие полицейских означает, что они не теряют к нам интереса.

– Во всяком случае, – заметил журналист, – тот факт, что я не в тюрьме, – это просто чудо.

– Никакого чуда, – уточнил священник. – Просто своевременное вмешательство в подходящий момент и немного везения, – добавил он, отходя от окна. – Однако вы, к сожалению, определенно погорели, если говорить прямо. Полицейские глупы и неотесанны, но у них бульдожья хватка. Так просто они не отпустят добычу.

Пьер-Джорджо и сам сознавал ужасное положение, в котором он оказался, но перспектива скорого возвращения домой, где его ждала горячая ванна и крепкий сон в своей постели, приводила его в хорошее настроение.

Адвокат Аризи дружески хлопнул его по плечу.

– Лучше откажись от мысли вернуться домой, – посоветовал он, – по крайней мере, пока что.

– Сегодня утром, когда Анна Гризи была в моем кабинете, целая шайка этих специалистов обшарила твою квартиру. Они распороли даже матрацы, – пояснил адвокат.

– Если бы они нашли какие-нибудь документы, мы бы сейчас тут не говорили про чудеса, – закончил Себастьяне.

– Я никогда не держал их дома. Их забрали вы? – спросил Пьер-Джорджо, обращаясь к Себастьяне.

– Документы в надежном месте. К счастью для всех, – заключил прелат, собираясь уходить.

Он снова подошел к окну. Человек все еще стоял у подъезда.

– Есть способ выйти отсюда незамеченными? – спросил он.

– Со двора можно пробраться к соседнему дому. Оттуда можно пройти к служебному входу театра «Диана», – сказал адвокат.

– Тогда я попрошу вас подождать несколько минут, прежде чем выходить. Первым выйду я.

– Ты возвращаешься в Лозанну? – спросил Аризи.

– Вполне возможно, – уклончиво ответил Себастьяне.

– Сегодня ночью? – поинтересовался Комотти.

– Если бог позволит. Во всяком случае, как можно быстрее.

Пьер-Джорджо подумал о Швейцарии, как о далекой мечте, о тихом острове в военной буре. Он вспомнил, что еще не поблагодарил Себастьяно.

– Как я могу отплатить вам за то, что вы для меня сделали?

– Постарайтесь не совершать ошибок, – ответил прелат.

– Я с болью и горечью думаю о своем легкомыслии, – посетовал на себя Пьер-Джорджо. – Это могло стоить жизни многим людям.

– Но этого не случилось, – утешил его Себастьяно. – Хотя вполне вероятно, что ваш вероломный друг почуял что-то серьезное. И в подходящий момент попытался скомпрометировать вас.

Журналист опустил глаза и взглянул на запыленные носки своих туфель.

– Эта история уже закончена, – пробормотал он. – И других не будет, обещаю вам.

– В вашей личной убежденности я не сомневаюсь, – сказал Себастьяно. – Но, несмотря на благие намерения, мы не всегда можем совладать со своей природой, – печально заметил он.

И, пожав на прощание руки двум мужчинам, тут же вышел из комнаты.

Джанни Монтальдо с изумлением наблюдал за тетей Полиссеной и своим учителем, между которыми происходило нечто непонятное, что-то среднее между борьбой и игрой. Эта сцена и привлекала его, и в то же время отталкивала, как зияющая под ногами пропасть.

Тетя Полиссена стояла, прислонившись к одной из колонн беседки, а маэстро Гавацци, их строгий учитель, сжимал ее бедра и терся о них, словно это занятие было интересным и приятным. Сам Джанни в этом очень сомневался.

Из расстегнутой блузки Полиссены вываливалась ее огромная грудь, к которой маэстро Гавацци приникал с жадностью голодного младенца, в то время как рука его шарила под ее юбкой.

– Не надо, маэстро. Не сейчас, – не очень настойчиво протестовала Полиссена едва слышным задыхающимся голосом.

– Синьорина Полиссена, ваша чистота волнует мое сердце, поверьте мне, – шептал мужчина, не отнимая руку, которая все решительней действовала под юбкой.

– Вы говорите неправду. Вы лжец, – хныкала старая дева, защищаясь все слабее.

– Дайте мне хоть малейшее свидетельство вашего расположения, – просил Гавацци, свободной рукой расстегивая брюки и высвобождая из них нечто, что, по убеждению Джанни, мужчина никогда не должен показывать женщине.

Полиссена готова была уступить, но продолжала оказывать символическое сопротивление.

– Только один знак, – умолял маэстро, всовывая свою штуку под подол между голых ног Полиссены. – Я люблю вас, как никогда никого не любил, – задыхался он, судорожно двигая бедрами.

Джанни не способен был пошевелиться, охваченный необычным волнением, вызванным сценой, которую он наблюдал. Когда после нескольких конвульсий и стонов маэстро Гавацци оторвался от Полиссены и поторопился привести себя в порядок, в то время как она оправляла одежду, Джанни бесшумно отполз от кустов гортензий, росших у беседки, и со всех ног пустился домой.

Запыхавшийся, он вбежал в синюю гостиную, где Валли монотонно разыгрывала на рояле гаммы.

– Что я видел! – торжествующе крикнул Джанни.

Сестра презрительно передернула плечами и невозмутимо продолжала играть.

– Не видишь, что я занята? – бросила она, даже не обернувшись. – Уходи. У меня нет времени выслушивать твои глупости.

Но Джанни схватил ее за руку и так дернул, что девочка едва не свалилась с вертящегося табурета, на котором сидела.

– Ты с ума сошел? – взвизгнула Валли, освобождаясь от цепких рук младшего брата.

– Что я тебе скажу!.. – объявил мальчик и торопливо начал описывать все, что видел в беседке.

Его сбивчивый, но подробный рассказ дополнялся мимикой и возбужденными жестами.

– Пошли, – уговаривал он Валли, держа ее за руку и показывая в сторону беседки. – Пошли. Они еще там.

Валли не надо было просить дважды, когда дело касалось подслушивания или подглядывания.

– Вот они, – прошептала она, когда оба притаились за кустами гортензий.

Тетя Полиссена и маэстро Гавацци, прислонившись к колонне, страстно целовались в беседке, с восторгом только что пережитой близости.

– Это еще что, – прокомментировал Джанни. – Видела бы ты их раньше.

– Наверное, они занимались любовью, – прошептала девочка, которая с высоты своих одиннадцати лет считала себя всезнающей.