Двадцать три года жизни дочери Карла V были омрачены несчастьями, которых она ни от кого не скрывала. После брака с кровожадным сыном Пьетро Медичи, Алессандро, она вышла замуж за Оттавио, и теперь он красовался рядом с ней, расфуфыренный и никчемный, как экзотическая птица. У него так и не получилось противостоять семье и добиться для себя герцогства Пармы. Жена не могла ему этого простить и публично называла его «худосочной бабой»:

— В этой злосчастной разбойничьей семейке, куда я попала, в этом пастушьем племени, я же еще должна и заступаться за них перед моим отцом. Но он рано или поздно устанет и уж тогда воздаст им по заслугам.

От входа в церковь до дворца выстроилась длинная шеренга гвардейцев в парадной форме. Они еле сдерживали напиравшую толпу, собравшуюся со всех уголков Рима, чтобы полюбоваться на роскошь нарядов и перехватить подачки от Папы или его гостей.

В церкви занимали места государи со всей Италии и других стран Европы. Заметнее всех были испанцы, сверкавшие металлом доспехов. В большинстве своем они явились выказать почтение не столько Папе, сколько дочери Карла V, произведшей на свет близнецов. Появившийся на свет первым носил имя Карл, в честь императора, а второй, родившийся после еще целого часа мучений, звался Алессандро, то есть именем, которое носил Павел III до того, как стал Папой.

Придворные дома Фарнезе хлопотали, рассаживая высоких гостей на предназначенные для них места. Едва войдя, Элеонора и Виттория направились в первую справа капеллу, чтобы оставить пожертвования перед картиной, изображавшей снятого с креста Иисуса на руках у двух ангелов. Элеонора перехватила взгляд еще молодого мужчины, одетого в элегантный черный камзол, со светлыми и такими тонкими волосами, что сквозь них просвечивала розовая кожа головы. Его глаза затуманились, встретившись с глазами Элеоноры. После секундного замешательства он склонился перед ней с сокрушенным видом.

— Герцогиня, какая радость снова встретить вас. Надеюсь, вы не забыли о привязанности вашего незадачливого слуги.

Элеонора осталась равнодушна к этому изъявлению чувств, потом протянула руку в сторону стоящего на коленях кавалера.

— Встаньте, мессер Паризани, я сама не знаю, что лучше, забыть или вспомнить. Однако мир меняется, и все мы должны направлять паруса в согласии с ветром. Похоже, ваши уже поймали попутный.

Витторию озадачили эти жесткие слова, слетевшие с губ обычно молчаливой подруги. Человек поднялся, розовая кожа вспыхнула под взглядом герцогини, на серые глаза навернулись слезы.

— Принимаю ваш упрек; я тоже ничего не забыл, но надо жить и благодарить Бога за те испытания, которые он нам посылает.

Лицо Элеоноры смягчилось, и улыбка немного обнадежила собеседника.

— Где нам назначено сесть, мессер Паризани?

Человек сверился со списком.

— Прошу следовать за мной, ваши кресла сразу за семейством Папы.

Элеонора остановила его жестом руки:

— Мы сами найдем, Паризани, не хлопочите.

Потом сжалилась и протянула руку для поцелуя.

— Искренне желаю удачи, Паризани.

Светлые волосы метнулись над протянутой рукой, и Паризани не смог сдержать слез.

— Ваша милость одарили меня бесконечно щедрее, чем я смел надеяться. Благодарю вас, и простите меня, если можете.

Едва придворный отвернулся, Виттория прошептала на ухо подруге:

— Кто этот человек и почему ты с ним так сурово обошлась?

— Я очень мягко с ним обошлась, гораздо мягче, чем он заслужил. Это Асканио Паризани, наш вассал, которому я сама доверила канцелярию Камерино. Когда же Павел Третий отобрал герцогство и отдал его Пьерлуиджи, Паризани сразу переметнулся на его сторону и радушно принял папского сынка в своем палаццо, когда тот явился туда с войском.

— Ну тогда ты была слишком добра.

— Надо сказать, что самое страшное наказание он получил от новых хозяев. Пьерлуиджи изнасиловал его тринадцатилетнюю дочь почти у него на глазах, а потом украл у него тысячу дукатов — все сбережения, которые он держал дома в шкатулке под кроватью.

— Но это ужасно! И после всего содеянного он еще служит семейству Фарнезе!

— Бедняга, а что ему остается делать? Когда мы снова вступили во владение Камерино, он вынужден был уехать из города, и Папа предложил ему место при дворе. Надо же ему как-то жить. Если бы все, кто претерпел от Пьерлуиджи Фарнезе, разорвали отношения с Папой, эта церковь была бы сейчас пуста. — Элеонора с тоской огляделась вокруг. — Но, как видишь, она ломится от народа.

Подруги сели на свои места и принялись оглядывать новую географию итальянского могущества в лицах.

На двух тронах чеканного золота, возле лестниц, ведущих в увешанную гирляндами лилий малую апсиду, сидели Оттавио и Маргарита. Радом две очаровательные девушки держали на руках младенцев.

Чуть позади, на пурпурном бархатном кресле, заметно выше и крупнее остальных, восседал он, Пьерлуиджи Фарнезе, одетый в черный бархатный костюм с отделкой из двойного золотого шнура, с манжетами и воротником из жесткого, как гипс, белого кружева.

По бокам кресла застыли двое придворных, как их называли в Риме, «мясники»: граф ди Спелло и капитан Орацио Бальони. Они походили друг на друга как две капли воды, хотя не состояли даже в дальнем родстве. Бальони родился в Неаполе, на пляже Мерджеллина, где его вскоре и бросили. На этом пляже он натерпелся такого, что, явившись в Рим в компании проститутки, которой было еще меньше его неполных пятнадцати, сразу смог предложить Пьерлуиджи, в придачу к юношескому телу, еще и душу, превосходящую свирепостью душу самого прожженного узника замка Святого Ангела.

Граф ди Спелло познал жестокость в саду собственного палаццо, среди роз. Живые белые розы отцветали быстро, уже в июне, а вот красные, нарисованные на стенах флорентийским художником, были вечны, как мучения, которые он терпел от матери. В шесть лет он научился срывать злобу на прохожих и кошках, имевших неосторожность забрести в сад. К двенадцати он уже был в силах дать сдачи нянькам и слугам, которые издевались над ним под неусыпным взором матушки: больше ей нечем было отомстить за себя ненавистному мужу. Когда, сразу после назначения знаменосцем церкви, в Спелло приехал Пьерлуиджи, юный граф, проведя с ним ночь, смекнул, что только при дворе этого чудовища он сможет отыграться и выплеснуть в мир всю накопившуюся ненависть.

Поступив на службу к папскому сыну, и Бальони, и ди Спелло обнаружили, что разделенные злоба и ненависть делают людей более похожими, чем людское семя, и постепенно, день за днем, становились братьями. Со временем они и одеваться начали одинаково. В это утро оба предстали в желтых чулках, подвязанных, как и панталоны, серыми лентами, и в куртках из атласного бархата цвета каштана.

Тот, кто глядел на них, замечал два одинаковых, заострившихся от ненависти профиля и зловещий блеск в глазах, с удовольствием отражавших ужас, который они наводили на окружающих. В этот день оба ощущали себя причастными к триумфу Пьерлуиджи, получившего герцогство от отца и двух внуков мужского пола от щедрой природы в придачу. Текущая в мальчиках королевская кровь, конечно же, вознесет его к самой верхушке итальянской и европейской знати.

Оглянувшись, чтобы насладиться зрелищем всей Италии, собравшейся за его плечами, новоиспеченный герцог встретился глазами со строгим взглядом Элеоноры и нагло ухмыльнулся.

— Как он похудел, — заметила герцогиня Урбино, не видевшая Пьерлуиджи больше года.

— Французская болезнь его истощила, но не убрала жуткой улыбки, от которой стынет кровь в жилах. Невероятно, но это воплощение зла торжествует самым нахальным образом. От него уже ничего не осталось. Один скелет в праздничной одежде. Даже глаз не видно под гноящимися веками. Невероятно, что такое ничтожество могло натворить столько зла. Когда он находился еще в силе, он изнасиловал дочерей мэра Фермо прямо у него на глазах, а потом убил его. Жертвами его насилий и убийств можно было бы заполнить эту церковь, а он тут как тут, и его нарекли герцогом самых богатых северных городов. Порой кажется, что Господь не желает смотреть в нашу сторону.

Виттория сделала ей знак говорить тише.

— Нелегко проследить предначертания Господа. Истинное воздаяние и настоящая слава ждут нас в жизни вечной.

— Да, но и на земле хотелось бы получить знак хоть какой-то справедливости. Мой муж всю жизнь повторял мне, что женщины не способны оценить значение мужчин. Но он не убедил меня, что мужские достоинства измеряются преступлениями. Этот живой портрет всех пороков внушает мне отвращение. А нынче он торжествует под крылышком у отца, римского понтифика, которому бы следовало быть зеркалом святости.

Словно желая оправдать Божьи предначертания, призванные уравновесить добро и зло, Виттория указала на юношу, сидевшего как раз за отвратительным папским сынком. У него было робкое ангельское лицо, из-под блестящих черных волос выглядывали глаза ребенка, который изо всех сил отстаивает свою чистоту.

— Погляди-ка на его сына, на Рануччо. Просто невероятно, что они отец и сын. Мальчик кажется святым, о нем рассказывают чудеса. Если деду удастся сломить сопротивление Алессандро, он сразу станет кардиналом. Все восхищаются его честностью и искренностью его веры. Может, поэтому дед и хочет сделать его кардиналом, чтобы уравновесить злодейскую сущность остальной семейки.

Шум отодвигаемых кресел привлек их внимание к ярко освещенному входу: сияя, как золотая амфора, на место в пятом ряду усаживалась Элеонора Толедская. Ее место было гораздо дальше, чем кресла обеих подруг, которым по рождению надлежало сидеть рядом с представителями королей и императоров. Тем же правом обладала и Рената, но она предпочла сесть подальше, во-первых, чтобы оказаться рядом с Джулией, принадлежавшей к провинциальной знати, а во-вторых, как в шутку заметила сама Джулия, чтобы иметь возможность наблюдать за тем, что происходит в церкви, и, в частности, за Элеонорой Толедской.