Рената и Элеонора притихли: впервые при них открыто оспаривали истинность авторитета Виттории. Они испуганно глядели на нее, ожидая реакции. Разговор принял неожиданный оборот. Виттория подошла к Джулии, которая застыла у огня, демонстративно отвернувшись, и оборотила ее к себе, взяв рукой за плечо.

— Джулия, смотри на меня! Что ты хочешь сказать? Что я могла бы заказать убийство? А может, и совершить его вот этими руками?

Джулия снова отвернулась к огню, словно черпая в нем силы для чудовищных обвинений.

— Павел Третий лишил твоего брата всех владений и отправил его в изгнание. От политики Фарнезе больше всех в Риме пострадал род Колонна. Это факт. Я бы не удивилась, если бы ты задумала отомстить за себя… или помогла отомстить тому, кого очень любишь… и я бы расстроилась, если бы ты не посвятила меня в свои дела, поскольку, как ты сама сказала, наши жизни неразрывно связаны друг с другом.

Виттория молча повернулась к Элеоноре, и та опустила глаза, признавая в словах Джулии простую истину, о которой она сама почему-то ни разу не задумалась.

Не поднимая взгляда, Элеонора коснулась самого мучительного вопроса:

— У Ренаты тоже были все основания интриговать против Фарнезе. Пьерлуиджи станет слишком опасным соседом, и жизнь ее пойдет дальше под угрозой, что рано или поздно его руки протянутся и к Ферраре.

Рената вскочила на ноги, как фурия.

— И ты думаешь, я запятнаю себя позором и благословлю кого-то на преступление? Или сама его совершу? Конечно, Элеонора, ты же у нас выше всяких подозрений! Десять лет назад Павел Третий вовлек вас в войну, и твой муж рисковал жизнью, защищая герцогство. У тебя тоже есть повод для мести: ведь Урбино годами был в осаде.

Джулия только теперь отдала себе отчет, что возбудила долго сдерживаемые чувства и тяжкие подозрения, которые могут разрушить доверие между ними. И она ринулась выправлять положение, заглядывая подругам в глаза:

— Да успокойтесь вы, я никого не хотела обвинить. Но мне была невыносима мысль, что ты, Рената, или ты, Элеонора, всегда такие царственные и выдержанные, вдруг почувствуете себя вправе судить остальных. Чем сложнее становится ситуация, тем теснее нам надо сплотиться и больше друг другу доверять. Но для единения необходимо РАВЕНСТВО.

Последнее слово она со значением проскандировала, сурово глядя на Витторию. Никто не нашел достойных аргументов для ответа, и в комнате воцарилась тишина, только огонь шумел в камине.

В дверь осторожно постучали, и хозяйка дома перебросилась несколькими словами с возникшей в дверном проеме тенью. Видимо, речь шла о новостях, которых Виттория ждала уже давно.

— Убитого звали Орацио Бальони, он был одним из самых верных слуг Пьерлуиджи с тех пор, как его отец стал Папой. Бальони перерезали горло на чердаке как раз над праздничным залом, мокрой веревкой привязали к столу, наклоненному к окну, и под веревку поставили свечу. Пламя высушило веревку, потом она прогорела, и тело по столу сползло в окно. Кровь, которую отхлебнул Пьерлуиджи, почти наверняка была той самой, что вытекла из горла убитого. Дверь на чердак завешена портьерой, и попасть туда — пара пустяков.

Больше Виттории было нечего добавить.

В Ренате боролись ужас перед совершенным преступлением и восхищение тем, кто так умело его подготовил.

— Ох уж вы, итальянцы. И никому-то вас не одолеть. А какая фантазия, какая продуманность! Но чтобы проделать все это в такой суматохе, надо много исполнителей.

Витторию же занимали совсем другие мысли.

— Пьерлуиджи. Метили явно в него. Если это сделал дон Диего, то он гений: я ничего не заметила, ни тревоги, ни малейшего смущения.

Джулия произнесла, словно размышляя вслух:

— Несомненно, этот человек становится все привлекательнее.

Виттория резко перебила:

— Но зачем было замышлять такое жуткое убийство?

Джулия ничуть не смутилась, и ее глаза почти смеялись, с вызовом отвечая на встревоженный взгляд Виттории.

— Вряд ли можно замыслить что-нибудь более жуткое, чем то, что этот Бальони творил вместе с Пьерлуиджи.

Услышав такое простое объяснение, Виттория не стала защищать погибшего и снова вернулась к теме разговора. В окна струился свет свечей из церкви Санти Апостоли, зажженных к последней в этот день мессе. Подруги застыли в неподвижности, и только колеблемые ветром свечи шевелили на стенах их тени. Виттория снова заговорила, помешав кочергой дрова, от которых поднялся сноп золотистых искр.

— Интересно, это месть одиночки или попытка дискредитировать род Фарнезе в глазах императора? Фарнезе надо спасать. Хотя бы до той поры, как начнется заседание собора. В этих условиях противостоять конклаву равносильно поражению.

— Виттория, ты сейчас похожа на древнюю сивиллу Микеланджело с потолка Сикстинской капеллы. Ты меня пугаешь, — промолвила Рената.

Она силилась разгадать выражение глаз подруги, неподвижно глядящих на огонь. Но Виттория, ничего не ответив, покосилась на нее и вышла из комнаты.

Джулия пересела к окну, из которого был виден сад и кусочек темного неба, покрытый облаками. Сквозь них пыталась пробиться луна. Когда Джулия о чем-нибудь задумывалась или грустила, ее очарование чрезвычайно возрастало. Чуть наклонив голову, она отводила за ухо прядь волос, тихонько проводя по ней ногтем, и останавливала ладонь возле уголка полуоткрытого рта, задумчиво глядя в пустоту. Элеонора протянула руку и прикоснулась к прядке, упрямо выбивавшейся из-под шелкового шарфа на голове Джулии.

— Дай-ка я тоже потрогаю. Мягкие, как шелковая пряжа, которую мне прислали для вышивания.

При слове «вышивание» Рената вскочила, счастливая, что может наконец вмешаться в эту близость, из которой ее исключили.

— Ты привезла вышивание? Ну уж на этот раз ты должна научить меня вышивать крестиком. Ты не можешь вернуться в Урбино, не объяснив мне, как это делается.

Элеонора улыбнулась и чуть толкнула Джулию плечом.

— Рената, ты забыла, что мы уже трижды к этому приступали, и ты ни разу не выдержала дольше часа. А потом летели во все стороны нитки, иголки, да и я вместе с ними.

— Ты права, Элеонора.

Рената с безнадежным видом приложила руку к груди.

— Я не создана для спокойных занятий. Нет у меня в характере вашей рефлексии. Джулия, вот о чем ты сейчас думаешь, когда теребишь волосы?

— О Маргарите. Многое в ней для меня загадка.

Рената перестала шагать по комнате.

— Ты к ней придираешься! Сначала тебе ее сумка не понравилась, потом ты фыркнула, зачем она рано ушла с праздника, с которого ты сама не знала, как бы скорее сбежать.

Элеонора подошла поближе к Джулии, взяла ее за руки и стиснула их, нежно улыбаясь и прикрыв глаза.

— В чем дело, Джулия, тебя раздражает ее красота? Разве тебе не встречались женщины, способные соперничать с тобой красотой и умом? Вот и подумай, чего нам стоило привыкнуть к тебе. Если мы тебя полюбили, почему бы тебе не полюбить ее?

— Элеонора, ради бога! Я просто мертвею от твоих слов. Как я могу ревновать к женщине, которая спасла мне жизнь? Если бы не она и не Виттория, быть бы мне сейчас в Константинополе и сидеть в парандже перед блюдом с фисташками и курагой.

— Не так уж и плохо. По крайней мере, лучше, чем умирать от холода в Ферраре перед блюдом с мерзкой строганиной из конины.

Джулия не обратила внимания на реплику Ренаты и продолжила диалог с Элеонорой, высвободив из ее ладоней свои маленькие горячие руки и снова принимаясь теребить прядь волос.

— Все дело в том, что в ней много странного. У нее такое тело, какого можно добиться только упорными тренировками. Я тоже владею греческим и латынью и тоже тренирую тело каждый день. Но я хорошо знаю, что результата можно добиться, во-первых, только при жесточайшей самодисциплине и, во-вторых, имея перед собой труднодостижимую цель.

— Может, у нее есть цель.

— Какая?

— А какая была у тебя?

— Жить свободной.

— Наверное, и она добивается того же.

— Но я вынуждена была выйти замуж за человека, от которого фортуна меня тут же избавила, а она говорит, что и думать не хочет о замужестве. Ты сама рассказывала, Рената.

— Ну да, она так говорит, пока ей восемнадцать лет и весь мир у ее ног. А зачем, ты думаешь, она приехала в Рим? Должна тебе напомнить, что это город, где на содержании у Алессандро Борджа жила Джулия Фарнезе. Всего десять лет назад здесь умерла Кассандра Ридольфи. Это она подарила Павлу Третьему, тогда еще кардиналу, двух сыновей, один из которых нынче получил герцогство. И был еще Юлий Третий, провозгласивший кардиналом своего любовника, подцепленного на улице и к тому же не знавшего ни слова по-итальянски. Дальше продолжать?

— Но она публичная куртизанка. Почему она выбрала себе такую жизнь и захотела, чтобы ее купил человек, облеченный властью?

Тут Ренату поддержала Элеонора. А может, просто хотела успокоить собственную тревогу?

— Это было в Венеции, Джулия, в другом мире, и статус у нее был другой. А здесь Рим. Здесь весь двор делает вид, что не знает, будто племянники Папы на самом деле его внуки. Ты что же, думаешь, через несколько лет здесь не забудут, что законная наложница будущего Папы в юности была щедра на ласки и постель ее отличалась гостеприимством? Неужели надо было ехать из Урбино, чтобы тебе об этом напомнить?

Рената снова вступила в разговор таким тоном, словно читала королевский указ:

— Маргарита этого воистину заслуживает.

Джулия восприняла такой вывод с немалым облегчением.

— Верно, и я надеюсь, что мы угадали ее цель.

Дверь отворилась, и вошла Виттория с подносом в руках. На подносе стояли четыре бокала и бутылка ликера.

— Это миртовый ликер, он поможет нам переварить Фарнезе[21]: и обед, и прилагавшееся к нему убийство. О чем это вы тут шушукаетесь? Стоило мне отвернуться, как дискуссия явно оживилась.