– Парень, который спал на твоей койке, умер, – говорю я.

– А, я слышал, – говорит Зизхан. – Слышал, вы бывать хороший друзья. Тебе тяжело, очень тяжело. Принимай мои извинения.

– Ты хочешь сказать, сожаления?

– Да, верно.

Мой выпад не принес результата. Сочувствие всегда застает меня врасплох. Я не знаю, что с ним делать, с этим дурацким сочувствием.

– Заруби себе на носу: мне наплевать, кто ты и как тебя зовут, – говорю я. – Здесь есть свои правила, и тебе надо их выучить. Чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше для тебя. Правило номер один: не претендуй на мое пространство. Правило номер два: не наступай мне на ноги. Правило номер три: не действуй мне на нервы. Усек?

Он растерянно мигает. Маленькие раскосые глазки перебегают с моего лица на стену и обратно.

– Зизхан усек, – говорит он.

– Вот и молодец!

Вскоре до нас долетает шум. Наступило утро. Двери, расположенные по обеим сторонам коридора, открываются. В молчании мы ждем, когда начальство явится проверить, на месте ли мы.

Появляется офицер Маклаглин. На его левом ухе повязка. Мы с ним обмениваемся ненавидящими взглядами. Он не простил, что я съел письмо Триппи. Я не простил, что он меня до этого довел. Он не простил, что я едва не откусил ему ухо. Я не простил, что он отправил меня в карцер. Мы оба хотим поквитаться друг с другом. И не скрываем свои желания.

– Помни, я за тобой наблюдаю, – говорит офицер Маклаглин. – Еще одно нарушение, и пеняй на себя.

Я молчу, прикусив язык. Набираю полную грудь воздуха, чтобы успокоиться. Он стоит так близко, что я вижу волоски в его ноздрях. Очень удобное расстояние. Чтобы разбить ему нос, хорошенько двинув лбом. Надо только правильно выбрать угол. Жаль, что я не могу осуществить свое желание.

Мы снова остаемся одни. Зизхан таращится на меня как на великое чудо.

– Почему он такой злой на тебя? – спрашивает он.

– Потому что он крыса, которая притворяется человеком.

Зизхан хохочет, словно это лучшая шутка, которую он слышал в своей жизни.

– Человек-крыса, – повторяет он. – Здорово!

Он погружается в задумчивость и после изрекает:

– Еще бывать человек-рыба, человек-птица, человек-змея, человек-слон. В этом мире мало человеческих людей.

Я не очень представляю, о чем он говорит. Странный он парень, хотя я никак не могу понять, в чем именно заключается эта странность. От него не так просто отделаться, и его блаженная улыбка начинает выводить меня из себя. Наверное, надо посоветовать ему сполоснуть морду водой и смыть эту дурацкую улыбку. Но я не успеваю открыть рот, как он спрашивает:

– Трудно все время драться?

– Что? – растерянно переспрашиваю я. – Что значит – все время драться?

– Драться значит драться. Наверное, ты уставать от это?

Я пялюсь на него во все глаза. Он не похож на человека, у которого поехала крыша. В его голосе нет ни насмешки, ни издевки. Ему просто любопытно.

– Откуда ты? – спрашиваю я.

– О-о, – тянет он, словно ответить на этот вопрос чертовски сложно. – В первый раз я родится Бруней.

– Это что за дыра?

В глазах его вспыхивает обида.

– Бруней Даруссалам. Остров Борнео. Британская колония. Раньше быть. Теперь Бруней отдельно.

– Я вижу, слуги королевы не слишком старались научить тебя говорить по-английски.

– Я учить по-английски, – заявляет Зизхан, пропуская мимо ушей мой сарказм. – Каждый день учить новое. Зизхан хорошо учить.

Я ухмыляюсь. Пока мне никак не удается решить, разыгрывает он из себя придурка или на самом деле плох на голову.

– Ты сказал, что родился в этом самом Брунее в первый раз, – напоминаю я. – Что это значит?

Он улыбается, демонстрируя зубы, мелкие и желтые, как дикий рис.

– Первый раз я родится Бруней, – повторяет он. – Второй раз родится целый мир. Я отовсюду. Мир мой дом.

Мои тормоза, похоже, вот-вот откажут.

– О, я наконец допер, – говорю я. – Ты из этих помешанных на религии кретинов, верно? Шатаешься по миру, трудясь во славу Божью?

– Что?

– Можешь четко ответить на вопрос: ты член какой-нибудь секты или чего-то в этом роде?

Он пялится на меня сначала растерянно, потом испуганно.

– Сразу предупреждаю: не вздумай наставлять мою заблудшую душу на путь истинный. У меня рвотный рефлекс на всю эту мурню. Лучше читай проповеди своей мыльнице.

– Своей мыльнице, – эхом повторяет он, явно не понимая ни бельмеса.

– Признайся честно: ты религиозный фанатик?

– Фанатик? – Лицо Зизхана вспыхивает от радости. Наконец-то он услышал знакомое слово. Но в следующую секунду он серьезно сдвигает брови. – Фанатик говорить так: все плохо, я один хорошо. Зизхан говорить: все хорошо, я один плохо. Почему Зизхан быть фанатик?

– Хорошо, – киваю я и решаю зайти с другой стороны. – Говоришь, ты родился во всем мире. Но какая-то религия у тебя есть?

– Моя религия – любовь.

– Впервые о такой слышу, – округляю я глаза.

Он смотрит на меня с неподдельным недоумением:

– Каждый слышать то, что хотеть. В мире много звуков, которые мы не хотеть слышать.

– Но ты же должен принадлежать к какой-нибудь вере. Кто ты – буддист, мусульманин, христианин?

– Ай-ай-ай, – морщится он, словно я наступил ему на ногу. – Ты спрашиваешь, что у меня тут? – Он стучит себя по груди. – В человеке есть вселенная.

– И этот человек – ты?

– Этот человек – ты, – повторяет он за мной, нажимая на последнее слово.

Пожалуй, с меня хватит. Потеха кончилась. Этот тип начинает меня бесить. Терпеть не могу самодовольных кретинов, у которых имеется готовый ответ на любой вопрос.

– Вселенная, говоришь? – спрашиваю я. – А что такое вселенная, ты знаешь? Это злоба, ненависть, жестокость… В этой вселенной люди убивают друг друга.

– Угу, – кивает Зизхан и погружается в задумчивость, словно слышит обо всем этом впервые. Он закрывает глаза, и мне даже кажется, что он собирается вздремнуть. Но он говорит с закрытыми глазами, и голос звучит бодро: – Давай смотреть на природа. Животный убивать другой животный. Большой насекомый ест маленький. Волк ест овца. Много крови, очень много. Но животный и защищать друг друга. Рыбы плавать стаями. Птицы тоже.

– Потому что в мире слишком много хищников. Если ты окружен себе подобными, у тебя больше шансов выжить.

– Все мы надо заботиться друг о друге, – изрекает Зизхан.

– Чушь собачья! – ору я. – Сладкие сопли!

Он открывает глаза:

– Зизхан не чушь.

– Боюсь, я должен тебя разочаровать, – цежу я. – Природа находится в состоянии вечной войны. Так же как и люди. Мир – это бесконечные крысиные гонки.

Он подается вперед и буравит меня взглядом, словно хочет увидеть насквозь.

– В природе есть гармония, – говорит он, старательно выговаривая трудное слово. – Есть гармония внутри тебя – вот вопрос.

Слово «гармония» в его устах звучит так, что можно подумать, он интересуется, есть ли во мне гормоны. Подобный вопрос тоже имеет смысл. В конце концов, многие людские беды происходят по милости этих чертовых гормонов.

– Будь по-твоему, – киваю я. – Пусть в природе царит гармония. Равновесие между добром и злом и все такое. Какой вывод из этого следует? Каждый может вытворять все, что в голову взбредет. Это твое гребаное равновесие все равно невозможно нарушить.

– Нет, нет, не так. Нельзя делать что хотеть. Надо делать только то, что хотеть Бог. Я состоять из разных веществ. Ты тоже. Зизхан состоять из вода. А ты? Огонь, похоже, что так. Да, конечно, огонь. Всегда драться, потом жалеть. Язык острый, как стрела. Ты говорить, вселенная – дикие джунгли. В этих джунглях я разбивать свой сад.

– О каком дерьмовом саде ты говоришь?

– Дорогой друг, – произносит Зизхан, словно начинает читать письмо. – Злоба – это тигр. Ты смотреть на тигр и думать: какой большой животный. Он будет мой. Но никто не может приручить тигр. Он всех ест.