Элизабет Лупас - Читающая по цветам

– Нико, – сказала я, все еще ощущая кровь во рту, – их шестеро, и все они вооружены.

Он улыбнулся.

– Это верно, ma mie, – сказал он, – но это вовсе не значит…

Воздух рядом с ним рассек клинок шпаги, прошумев в воздухе, как крыло большой птицы. Послышался лязг стали, когда все воины Морэя и Роутса выхватили из ножен свои клинки. Я закричала – я не могла не кричать – и изо всех сил забилась, пытаясь вырваться из рук воинов графа Роутса. Рэнноку Хэмилтону пришлось самому схватить меня сзади за локти.

Нико не сдвинулся с места. В черной ткани его камзола появился сквозной разрез. Его окружали шестеро солдат с обнаженными шпагами в руках.

– Это дом Божий. – Его голос был невозмутимо спокоен. – Неужели вы, милорд Морэй, хотите осквернить его не только насильственным браком, но и пролитием крови?

Морэй сделал знак. Солдаты отступили и опустили шпаги, однако не вложили их в ножны.

– Это бракосочетание продолжится, – сказал Морэй. – Оно происходит по воле королевы и по ее приказанию. Если здесь и прольется кровь, то по вашей воле, месье де Клерак, а не по моей.

– Я согласен с графом Морэем, – сказал Роутс. – И я, и мои люди.

– К черту все ваши любезные речи, – злобно сказал Рэннок Хэмилтон. – Я готов встретиться с тобой один на один, французишка, после того как я женюсь на твоей ведьмочке и…

– Мастер Рэннок, – сказал граф Роутс, – вспомните, зачем вы здесь. Вы женитесь на мистрис Ринетт ради спасения ее души и ради достижения целей лордов Конгрегации.

Пальцы Рэннока Хэмилтона впились в мои руки с такою силой и так больно, что я, как ни старалась, не смогла сдержать слишком шумного вздоха. Нико сделал шаг вперед. Люди Морэя снова подняли свои шпаги. Рэннок Хэмилтон засмеялся.

– Это еще что, – сказал он. – Скоро она у меня завопит…

– Мастер Рэннок, – раздался предостерегающий голос Морэя.

Больше он ничего не сказал. Я стиснула зубы. Если бы мне удалось вырвать клинок у одного из воинов Морэя, смогла бы я пронзить им черное сердце Рэннока Хэмилтона прежде, чем меня остановят? И пусть бы потом меня обезглавили или сожгли – я готова… нет, конечно же, это не так – я не могла покинуть Майри.

– А теперь, месье де Клерак, – своим самым елейным тоном произнес Морэй, – не хотите ли остаться и стать свидетелем бракосочетания мистрис Лесли и мастера Хэмилтона? Если вы останетесь, мы будем только рады.

Нико смотрел на меня и думал о том же, о чем только что думала я – «Если бы мне удалось вырвать клинок у одного из воинов Морэя» – я ясно читала это по его лицу. Но даже если бы ему это удалось, даже если бы он убил одного из них, или двух, или трех, остальные пятеро, или четверо, или трое все равно закололи бы его. А меня все равно бы выдали замуж. И тогда у меня не осталось бы никого, никого.

«Уходи, – мысленно обратилась к нему я. – Я не хочу, чтобы на меня пала твоя кровь. Если хочешь помочь мне, позаботься о Майри и моих близких. Позаботься о Сейли и Лилид».

Он отступил.

– Ринетт, – проговорил он голосом, так не похожим на его обычный голос. – Ринетт, прости меня.

– Ты ни в чем не виноват, – промолвила я.

– Нет, – сказал он, – виноват.

Он повернулся и вышел из церкви.

Бракосочетание продолжилось. Когда пастор спросил Рэннока Хэмилтона, согласен ли он взять меня в жены, тот твердо ответил «да», когда пастор спросил меня о моем согласии, я не ответила ничего. Им всем было все равно. Рэннок Хэмилтон насильно надел мне на палец простое золотое кольцо. Я попыталась было сжать руку в кулак, но он так стиснул кости моего запястья, что вся моя рука до самого плеча онемела, и я сдалась и разжала ладонь.

– Посему, – заключил пастор, – прилагайте все силы, дабы жить вместе непорочной и праведной жизнью, в благочестивой любви и христианском согласии.

Скрытая в этих словах ирония ничуть не подействовала ни на графа Морэя, ни на графа Роутса – ни тот, ни другой нисколько не изменились в лице. На лицо Рэннока Хэмилтона я не посмотрела, так что не знаю, счел ли он последние слова пастора нелепыми или нет. В эту минуту я думала лишь об одном: королева и Морэй угрожали им всем. Всем, кого я люблю. Майри. Тетушке Мар. Дженет и Уоту и всему семейству Мор, старому Робине Лури и отцу Гийому, всем, живущим в Грэнмьюаре. Самому Грэнмьюару. Лилид и Сейли. Даже Никола де Клераку.

Даже Никола де Клераку.

И в тот миг, когда я осознала это, осознала, что люблю его, хочу я того или нет, воспоминание, которое я так долго старалась вызвать в памяти, вдруг воскресло – вот коридор в Холируде, я несу королеве хлеб, размоченный в молоке и вдруг падаю без сил, Нико поднимает меня, берет на руки, и я слышу его тихий грудной голос:

«Ты вся горишь. Я связан святым обетом и не имею права говорить это, но ты все равно не запомнишь.

Я люблю тебя, моя голубка».

Едва я услышала голос Нико в моем сердце, как пастор возгласил:

– Да освятит и благословит Господь ваш союз, да осыплет он вас своими милостями, дабы вы угождали ему и жили вместе в благой любви до конца ваших жизней. Аминь.

Церемония бракосочетания завершилась. В этом браке не было ни капли святости, ни капли Божьей милости, ни капли благой любви. Рэннок Хэмилтон продолжал держать меня за локти, как пленницу. Я и была пленницей. Мне хотелось умереть.

– Идите к себе, мастер Рэннок, – сказал Роутс, – и осуществите брачные отношения, пока кто-нибудь еще не встрял в ваши дела. Мы еще поговорим о Грэнмьюаре, о ваших правах в отношении его и о вашем титуле.

– О Грэнмьюаре, – подхватил Морэй. – Да. И, разумеется, о серебряном ларце.

Жилищем Рэннока Хэмилтона были съемные комнаты на верхнем этаже таверны в Каугейте; от Хай-стрит к ней надо было спускаться по крутому южному склону. Он продолжал сжимать мою руку выше локтя, но я не сопротивлялась. Единственное, что мне оставалось, это держаться за обломки своего достоинства. Я молилась – почему мне вдруг припомнилась ночь, когда умерла Мария де Гиз, та ночь, когда мы все шептали прекрасные латинские молитвы? В ту ночь она со своим последним вздохом доверила мне серебряный ларец. Эта ночь изменила все в моей жизни и в конце концов привела меня сюда, на эту улицу; я шла по ней рядом с Рэнноком Хэмилтоном, моим мужем, человеком, которого я ненавидела и боялась. Пастор в церкви Святого Джайлса читал свои молитвы по-шотландски, а не по-латыни. То были протестантские молитвы. Мне не приходилось ждать помощи ни от католиков, ни от реформатов; и, идя по улицам Эдинбурга, я мысленно молилась Зеленой Даме Грэнмьюара.

«Помоги мне, Зеленая Дама, помоги.

Помоги мне стерпеть все и не сломаться.

Помоги мне забыть то, что мне вообще не следовало вспоминать».

Мы дошли до таверны и начали подниматься на верхний этаж. На первом этаже на нас уставились несколько пьяниц, опохмеляющихся с утра пораньше. Мой новоиспеченный муж втолкнул меня в свои комнаты, потом вошел сам, запер за собою дверь и положил ключ в кошель, висящий у него на поясе.

– Вот так-то, – сказал он.

Я прошла через комнату и подошла к окну. Оно выходило на крошечный садик, разбитый у стены конюшни. В саду росли целебные и съедобные травы, ряд ягодных кустов, немного цветов и одно-единственное чахлое дерево – груша. Цветки груши символизировали разлуку и одиночество, но когда я мысленно обратилась к ним, то ничего не почувствовала, не услышала их голосов. Окно выходило на восток, в сторону Холируда, и сейчас как раз всходило солнце. Интересно, что сейчас делает королева? И что делает Нико, где он?

«Ринетт, прости меня».

Почему он это сказал? Что имел в виду?

Je t’aime, ma mie.

Тяжелые руки опустились мне на плечи и развернули кругом, не то чтобы грубо, а просто жестко и властно.

– Больше никогда, – сказал Рэннок Хэмилтон, – не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я с тобой говорю. Ты поняла?

Мои губы все еще болели от его удара, я чувствовала, что они распухли. Я закрыла свой разум от всех мыслей о Нико и четко сказала:

– Я поняла.

– Хорошо. – Он сдернул с моей головы чепец. Мои волосы были заплетены в косы и заколоты шпильками. Он бросил чепец на пол. – Распусти волосы. Потом сними с себя всю одежду. И делай это медленно.

Я посмотрела на него, и меня снова поразили опрятность и чистота его одежды, его чистоплотность. Он явно намеревался возвыситься, этот Рэннок Хэмилтон, рассчитывал и впредь водить компанию с Роутсом и Морэем и даже с королевой. Я видела его узкие темные глазки, глубокую складку между бровей, мстительное самодовольство его ухмылки.

– Мне бы хотелось умыться, – сказала я.

Он засмеялся.

– Умоешься потом. А сейчас молча распусти волосы и разденься.

Холодными руками я вынула шпильки из волос и положила их на стол, потом начала расплетать косы. Все это время я думала о том, как бы сбежать, о путях спасения. Но сбежать, спастись было невозможно. Дверь была заперта, а окно забрано решеткой из ромбов шириной в мою руку.

Не переставая наблюдать за мною, Рэннок Хэмилтон расстегнул пряжку своего пояса и, сняв его, отложил в сторону кинжал и шпагу. Затем начал расстегивать камзол. Дыхание его участилось.

– Снимай все, – сказал он. – Плащ, платье, все.

Я расстегнула крючки плаща, сняла его с плеч и начала складывать.

– Брось его на пол. – Он скинул камзол и принялся расшнуровывать рейтузы.

– Мастер Хэмилтон, – сказала я. Я не могла заставить себя произнести его имя. – Сейчас утро. Комнату заливает солнце. Нельзя ли хотя бы задернуть занавеску?

– Нет. Мне нравится смотреть на тебя при свете. Если бы я мог, я взял бы тебя прямо посреди Хай-стрит, у всех на глазах. Сию же минуту брось этот чертов плащ на пол и сними платье, не то я его с тебя срежу.

Я уронила плащ на пол.

– Вы хотите опозорить меня, – сказала я.

– Я мечтал об этом с того самого дня в часовне на твоей забытой Богом скале. В тот день ты, Марина Лесли, опозорила меня перед моими людьми.