Тогда я с помощью рук изобразила два рта, один напротив другого. Я много раз делала это, когда играла с Китти – одна рука-рот пела ей колыбельную, в то время как вторая крякала, как утка. На сей раз я сделала вид, будто обе они разговаривают, сначала одна, потом другая. Затем я показала на себя и на фигурку мальчика, выложенную из кусочков овсяной лепешки, рядом с лошадью, выложенной из комков свернувшегося молока.

Мышка посмотрела на меня. Хотела бы я знать, о чем она думает. Как бы узнать, видит ли она иногда мою Китти? Поглядев на меня, она закрыла задвижное окошко в двери и ушла прочь.

Я сгребла кислое молоко обратно в миску и собрала кусочки овсяной лепешки, потом обгрызла края лепешки и выпила чуть-чуть эля – я была очень голодна и просто умирала от жажды.

Пожалуйста, Мышка, пожалуйста!

Было уже темно, когда она принесла мне еду для моей вечерней трапезы. Она открыла окошко в двери и пододвинула ко мне миску. Комнату наполнило зловоние тухлой баранины, и на этот раз у мяса были покрытые отвратительной плесенью края – какой-то новый яд, что-то вроде грибка, но я настолько утратила свою связь с цветами и растениями, что не смогла бы с уверенностью сказать, что это. Я взяла миску, дрожа от надежды. Мышка посмотрела на меня и отвернулась.

Мне захотелось плакать. И бросить миску с протухшей, отравленной бараниной наземь.

И тут за решеткой задвижного оконца появилось лицо Джилла. На мгновение мне показалось, что сейчас я упаду в обморок.

– Держитесь, хозяйка, – сказал он. – Вы что, захворали? А где маленькая?

– Он забрал ее, – выдохнула я. – О Джилл, он забрал Китти и пытается убить меня. Вся еда, все питье, которые он присылает, отравлены.

Я поднесла к зарешеченному оконцу миску с тухлой, покрытой плесенью бараниной. От ее смрада Джилл сморщился.

– Когда это началось?

– Два дня тому назад. Джилл, ты не мог бы принести мне немного эля? Или хотя бы воды? Все что угодно, лишь бы можно было пить без опаски – у меня во рту пересохло от жажды.

– Сейчас что-нибудь принесу. Не отчаивайтесь, хозяйка, я вам помогу.

И он исчез.

Немного погодя он вернулся. Вместе с ним вернулась и Мышка. Она показала ему, как открыть задвижное окошко, и он подал мне деревянную кружку слабого эля. Я жадно выпила его – я никогда не пила ничего прекраснее. Даже вино, которым Дженет напоила меня после того, как я очнулась от горячки, вызванной Новым Знакомым, было не таким чудесным. Я протянула ему кружку обратно.

– А еще есть?

– Надо малость погодить, хозяйка, не то вас вырвет. Вот, поешьте хлеба.

И он подал мне четверть каравая грубого овсяного хлеба. Я тут же его умяла.

– Джилл, надо найти Китти. Эта девка, эта Нэн, забрала ее. Я знаю, она ему нужна, потому что она сонаследница Грэнмьюара. Он хотел отравить меня и использовать мою бедную малышку, чтобы завладеть моим домом и землями и… – Я расплакалась. Я не могла больше сдерживаться. – Надо ее найти.

– Хозяйка, вам надо глубоко вздохнуть и успокоиться. Вот, возьмите еще эля.

Он вновь подал мне полную кружку, и я выпила ее, уже медленнее.

– У Либбет нету ключа от этой двери, – сказал Джилл. «Стало быть, вот как зовут Мышку – Либбет». – Мне придется выкрасть его у хозяина. Но он кажную ночь здорово надирается, так что это будет проще простого.

– Китти, – повторила я. – Нам надо найти Китти.

– Найдем. – Он дал мне еще один ломоть хлеба и последнюю кружку эля. Хотя эль и был слабым, я слегка опьянела. – Поешьте и постарайтесь чуток отдохнуть. Лилид скучала по вам, хозяйка, и будет страшно рада увидеть вас снова.

Я невольно улыбнулась, несмотря на одолевающую меня тревогу.

– Мы все вместе поедем в Грэнмьюар – ты согласен, Джилл? Мы должны будем взять с собою Либбет. Если мы сбежим и заберем Китти, он… то есть хозяин… обвинит в этом ее.

– Да, хозяйка, мы поедем все вместе.

Он и Мышка – то есть Либбет – ушли. Я села на стул и начала есть хлеб и пить эль, медленно, осторожно, чтобы мой бедный желудок не исторг их обратно. Я попыталась вспомнить свое давнее ужасное путешествие в Кинмилл – сколько с тех пор прошло времени? Год и три месяца? Неужели с тех пор миновало больше года? И как доехать от Кинмилла до Грэнмьюара? Надо ехать на восток, вокруг озера, и потом прямо к морю, а затем по побережью на север. О как бы мне хотелось вновь увидеть море, пусть даже теперь, в декабре! Нам понадобятся толстые пледы и самая теплая одежда, которую только можно раздобыть. Конечно, сейчас не лучшее время, чтобы пускаться в путь, но лучше я замерзну насмерть, прижимая к себе мою ненаглядную Китти, чем оставлю ее на милость ее зверя-отца. К тому же по дороге в Грэнмьюар нам наверняка будут попадаться деревни, где за деньги можно будет найти и кров, и пищу, и дрова.

За деньги. Нам понадобится золото. В первые несколько недель моего пребывания в Кинмилле Рэннок Хэмилтон показал мне свой железный ящик с золотыми монетами, который он прятал под каменной плитой пола перед камином в главном зале. Он гордился своим золотым кладом. Я помолилась о том, чтобы в нем что-нибудь осталось – Господи Боже, сделай так, чтобы он не истратил все на бренди!

Ключ со скрежетом повернулся в замке, и дверь отворилась.

– Джилл! – я вскочила со стула. – О, спасибо тебе, спасибо! Нам надо найти…

Сзади него показалась Либбет с Китти на руках.

Мое сердце замерло.

– О Китти, – проговорила я. – О, моя родная!

Я крепко, неистово прижала ее к груди. Он обвила вокруг меня свои маленькие ручки и ножки, словно хотела прилепиться ко мне навсегда, и тоненьким, испуганным голоском сказала:

– Мам-мам.

– Да, я твоя мам-мам, моя хорошая. И я никогда больше никому тебя не отдам – клянусь!

– У нас еще есть чуток времени, – сказал Джилл. – Хозяин храпит в постели с Нэн, оба пьяные в доску. Я сейчас пойду в конюшню, чтобы, значит, оседлать лошадей и нагрузить на вьючную лошадь теплых одеял. Либбет… – Он начал делать руками знаки, каких я никогда прежде не видела. Было понятно, что он показывает, как люди едят и пьют. – Либбет упакует столько еды и эля, сколько сможет. Хозяйка, а вы знаете, где хозяин хранит свое золото?

– Знаю, – решительно ответила я. – И возьму его все, до последней монетки.

Глава тридцать вторая

Мы выехали в темноте и двинулись вдоль южного берега озера. Джилл сказал мне, что оно называется Лох Рэннок и что простирающаяся за нами болотистая пустошь тоже зовется Рэннок. Интересно, кто была мать Рэннока Хэмилтона и почему она назвала своего сына в честь мрачного, холодного озера и заболоченной пустоши? Быть может, так она выразила свой протест против власти Хэмилтонов?

– К утру мы должны отъехать как можно дальше, – сказала я Джиллу.

От тонкого серпа луны почти не было света; мы осторожно пробирались вперед, держась берега озера. Первой ехала я на своей любимой Лилид; она была умна и знала, куда ставить ноги – я доверяла ее инстинктам абсолютно. Китти спала на моей груди, как ангел, привязанная толстым, теплым пледом. Она немножко пососала грудь, а затем заснула. Она была не особенно голодна – должно быть, Рэннок Хэмилтон нашел для нее кормилицу в деревне.

Мы доехали до оконечности озера Лох Рэннок и, следуя вдоль замерзшего ручья, добрались до следующего озера, Даналастер-Уотер – так назвал его Джилл. У самого восточного края этого озера, когда небо перед нами уже начало потихоньку светлеть, мы набрели на заброшенную овчарню. Мы набились в нее вместе с лошадьми. Огня мы не зажигали, боясь, как бы наше местонахождение не выдал предательский дым. Но мы поели холодного хлеба и сыра, сдобренных свободой, и выпили эля, восхитительного, как самое лучшее вино, и сделали себе ложа из одеял. Лилид легла на кучу соломы, и мы все прижались к ее теплым бокам. Ее морда была мягче любого бархата. Остальные две лошади весь день проспали стоя.

Никто нас не нашел, спасибо Зеленой Даме. Когда стемнело, мы вновь пустились в путь и к утру въехали под спасительную сень большого леса. Теперь, укрытые ветвями его огромных старых деревьев, мы могли ехать днем, а спать ночью, хотя всякий раз, когда поблизости пробегал барсук или взлетал глухарь, я вздрагивала и начинала судорожно оглядываться, ища глазами Рэннока Хэмилтона и его людей. Не едут ли они сейчас за нами, нарочно позволив нам отъехать достаточно далеко от Кинмилла, чтобы можно было убить нас, не навлекая на себя подозрений?

Хорошо, что зима, по крайней мере, была нашей союзницей – было холодно, но за все время нашего пути ни разу не выпал снег. Через шесть дней мы наконец добрались до побережья. Мы повернули на север и еще три дня скакали вдоль берега моря; как и прежде, за нами никто не гнался, и с каждым новым днем страх одолевал меня все меньше и меньше. В конце концов где-то в середине второй половины дня, когда море было серебристо-серым, а облака – жемчужными, и вокруг нас начали тихо падать большие, похожие на птичий пух, хлопья снега, мы увидели впереди выступающую из снежной дымки громаду скалы Грэнмьюар.

Моя Лилид, белая, словно сотворенная из морской пены, выгнула шею и задрожала от радости. Теплый, толстый плед, обернутый вокруг меня несколько раз, развевался за мною, точно знамя. Джилл и Либбет натянули поводя и остановили своих лошадей по правую и левую руку от меня, мои спасители, мои рыцари, пусть и непохожие на героев рыцарских романов.

Грэнмьюар.

«Наконец-то я дома».

Я прижала Китти к груди и заплакала.

Поначалу Майри меня не узнала.

Думаю, я сама виновата – я вбежала в дом, сгребла ее в охапку, подняла и так крепко прижала к сердцу, что она вскрикнула. Майри, моя Майри! Я не видела ее с тех пор, как приезжала в Грэнмьюар в августе 1562 года, более двух лет тому назад, когда ей только что исполнился год. Теперь ей было три года и четыре месяца, уже не младенец, а маленькая, длинноногая, как олененок, девочка – о, моя Майри, все эти твои годы потеряны для меня навсегда – с глазами Лесли, такими же зелеными, как море, и вьющимися золотыми волосами Александра Гордона.