— Так он пишет диссертацию?

Дженни не переставала сожалеть, что ей не довелось учиться в колледже. Об этой своей ошибке она думала каждый будний день, когда через силу шла на ненавистную работу. Работая в банке, она осознала, что деньги пахнут — этакая смесь нафталина с потом — и обладают особой текстурой: что-то среднее между шелком и липучкой для мух. У нее даже развилась аллергия на эти бумажки, часто оставлявшие на ее руках сыпь, — отсюда и появилась привычка не брать сдачу у официанток и шоферов такси, а когда Дженни возвращалась домой из банка, то мыла руки не меньше трех раз.

— Я думал, ты знаешь, что наш Мэтт — вечный студент. История. Государственный колледж. На получение диплома бакалавра у него ушло десять лет. На магистратуру, наверное, уйдет двадцать.

— Вот как? Говори что хочешь, но он единственный из нас, кто сумел получить диплом. — Дженни подумала, что история очень подходит Мэтту; во всяком случае, тому Мэтту, которого она когда-то знала, всегда рассудительному, всегда серьезному. Если она правильно помнила, он был большой любитель пломбира с карамельным сиропом. — Диплом по истории — это тебе не пустяк.

Конечно, Уилл завидовал, сам-то он так и не доучился. Да что там, он даже не начинал работать над дипломом в Гарварде.

— Зная Мэтта, могу почти точно угадать, что он описывает историю усовершенствования газонокосилки. Он до сих пор валит деревья и заботится о чужих газонах, поэтому с Нобелевской премией пока не спеши.

Шли дни, у Дженни все больше и больше вызывало досаду то, как обустраивался Уилл. Он оставлял зубную пасту в раковине, покупал спиртное на ее счет в винной лавочке, смотрел телевизор только в одном полотенце, обернутом вокруг пояса. Однажды она вернулась с работы и уловила запах духов. Жасмин, подумала она, точно. И в кладовке вроде бы не хватает одной бутылки вина. А еще в плеере стоял диск Кольтрана — идеальный выбор для соблазнения.

— Ты кого-то приводил сюда?

В последнее время Уилл пристрастился смотреть передачи Опры, а потому всегда был занят, когда Дженни в четыре возвращалась из банка.

— Сюда? — удивленно переспросил Уилл.

У Дженни нестерпимо гудели ноги. Но она все равно заглянула по дороге домой в магазин и купила все необходимое для грибного ризотто — надо же быть такой дурехой.

— Мерзавец, — сказала она, — признавайся, что приводил.

— Я что, не могу пригласить в квартиру друзей? — Уилл поплелся за ней на кухню, где она принялась зашвыривать в морозилку продукты. — Ты ведь ничего об этом не говорила, Дженни. Откуда взялись эти дурацкие правила?

— Друзей, говоришь? Отлично. Но только не баб, в мою квартиру, на мою кровать, пока я на работе!

Черт с ним, подумала она. Будь она проклята, если возьмется готовить ему обед. Пусть жрет швейцарский сыр с крекерами, сволочь такая. Или лучше пусть ходит голодный.

— Я больше так не буду, — сказал он позже, когда принес ей сэндвич — кусок старой вареной колбасы с плевком майонеза на черствой булке. Паршивая, но все-таки попытка загладить свою вину. — Я перед тобой в долгу, — признал Уилл.

Они прожили вместе так долго, что он стал частью ее семьи. Поэтому она позволила ему остаться, как позволила бы какому-нибудь ненадежному двоюродному брату, которому обречена помогать, нравится ей это или нет. Они вместе звонили Стелле каждый вечер и разговаривали с девочкой веселыми голосами, но Дженни явственнее, чем прежде, ощущала себя незамужней, и, хотя Уилл почти все время дрых, он был все тем же созданием, никогда не видевшим сны. Неужели всегда происходит именно так: то, что больше всего тебя привлекает в другом человеке, исчезает в первую очередь? Всего один только раз Дженни удалось уловить обрывок его сна: Уиллу приснился мужчина, стоявший на траве. Мужчина плакал, потерянный и забытый всеми. Одежды на нем не было, у него вообще ничего не осталось, кроме плача. Увидев этот сон, Дженни поняла, что позволит Уиллу остаться у нее столько, сколько ему понадобится, несмотря на собственные опасения и неприятные записочки, которые кто-то из соседей регулярно подсовывал ей под дверь.

Они вместе ходили на встречи к Генри Эллиоту в его офис на Милк-стрит и познакомились с Генри Моррисоном, детективом, который довольно много раскопал о жизни жертвы. Женщина родилась в Нью-Гемпшире и в Бостон переехала сравнительно недавно. С прошлого сентября она преподавала в третьих классах в одной из муниципальных школ. В ее прошлом и настоящем было несколько бойфрендов и очень мало знакомых женщин в городе. Она была миловидная, спокойная, законопослушная и, как клялся хозяин ее квартиры, всегда запирала окно на ночь. Тот, кто ее убил, вероятнее всего, был впущен через дверь. К счастью, ни один из отпечатков пальцев, найденных в квартире, не принадлежал Уиллу. Был проведен тест ДНК, но Уилл по-прежнему являлся единственным подозреваемым, так что ему оставалось только молиться.

Уилл, однако, никогда не считал нужным не будить лиха. Он не просто молился, он совершил прямо противоположное тому, что советовал Генри Эллиот: он поговорил с репортером. И даже не удосужился упомянуть об этой встрече своей бывшей жене — точно так он не стал объяснять, откуда в квартире появился запах духов, любимый аромат Эллен Пакстон, его коллеги по музыкальной школе, оказавшейся на удивление ловкой в постели. Фактически Дженни узнала об интервью репортеру от одной из кассирш на работе, Мэри Лу Харрингтон, которая всегда презирала Дженни за то, что та стала банковской служащей, а потому с радостью продемонстрировала всему отделу статью из «Бостон глоуб». В конце концов статья, совершив круг, оказалась на столе у Дженни. И там, на первой странице приложения, была напечатана фотография Уилла Эйвери на ступеньках крыльца, довольно хорошая, выгодно подчеркнувшая его красивый профиль. К несчастью, на фотографии также можно было разглядеть номер дома — он получился особенно четко.

Некоторые соседи уже успели позвонить Дженни на работу и передать через других лиц свое возмущение. Как он посмел примешивать всех остальных к своей грязной истории, сообщив адрес дома? Неужели у него вообще нет ни капли разума? Интервью Уилла послужило причиной тому, что Билл Хэмптон, начальник Дженни, вызвал ее в свой кабинет; учитывая огласку и щепетильность банковских попечителей, возможно, будет лучше всего, если она оставит свой пост, заявил Хэмптон, с выплатой вперед за две недели, разумеется, и оплатой двухнедельного отпуска.

— Меня уволили, — объявила Дженни, вернувшись домой. — Вот так. Спустя двенадцать лет.

Уилл как раз сосредоточенно смотрел очередную программу Опры; к этому часу он успел прикончить вторую порцию выпивки. Теперь он вел подсчет алкоголя, по крайней мере, до пятой порции. Услышав от Дженни новость, он тут же вошел в раж:

— Мы подадим на них в суд. Нельзя же просто уволить человека без всякой причины.

— Без всякой причины? — рассмеялась Дженни, но смех получился горький — Причина — это ты. Зачем было фотографироваться прямо перед фасадом нашего дома?

— Я должен был предстать в более позитивном свете вопреки выдвинутым против меня ложным обвинениям. Разве нет? На моем месте так бы поступил любой уважающий себя ни в чем не повинный человек.

— Нет, так поступил бы любой идиот, Уилл. А тебе не пришло в голову, что тот, кто убил бедняжку, теперь знает, где мы живем?

— Черт. — Уилл почувствовал себя раздавленным. Он совсем забыл о других людях. О своей дочери, например. О бывшей жене. — Я об этом не подумал.

— Да, теперь немного поздно соображать.

Дженни опустилась рядом с ним на диван. Сил у нее не было.

— Сегодня участникам меняют имидж, — сообщил Уилл, имея в виду шоу Опры. — Это отвлечет тебя от статьи в газете.

Так была устроена психика Уилла: просто отгородись от фактов — и все будет прекрасно. Не обращай внимания на очевидное, надейся на лучшее, развлекайся и не трать ни секунды на волнение по поводу того, что ждет тебя впереди. Но как же могла Дженни не обращать внимания на тот факт, что теперь, когда их адрес стал всеобщим достоянием, они превратились в добычу для всякого рода сброда: любителей сенсаций, убийств, ну и, разумеется, того, кто совершил это жестокое преступление? Даже если бы Дженни сумела найти школу, согласившуюся принять Стеллу посреди семестра, о том, чтобы привезти девочку в эту квартиру, не могло и речи идти. Нет, Стелла останется на попечении Элинор Спарроу, и самое меньшее, что могла сделать Дженни, — присоединиться к ним.

Она собрала вещи в тот же вечер, взяла только самое необходимое, а на следующий день Уиллу хватило порядочности помочь ей дотащить багаж до такси.

— Обо мне не беспокойся, — сказал он напоследок.

— Я беспокоюсь о квартире. Не забывай выключать плиту. Гаси сигареты. Никаких баб в моей постели.

— Готовить я не собираюсь, а скоро и курить брошу, так что перестань беспокоиться. — Дженни отметила про себя, что о других женщинах он не обмолвился ни словом. — Хорошо, что ты едешь к ним. Так хоть сможешь противостоять влиянию старой ведьмы. Присматривай за Стеллой.

— Моя мать всегда говорила, что ты мне не подходишь. Этим и объясняется твоя к ней ненависть.

— Видимо, она была права насчет меня, — признался Уилл. — Я оказался никчемным типом.

Магнолия перед их домом собиралась распуститься. Фото в «Бостон глоуб» было черно-белым; оно не показало всей прелести розовых бутонов. Дженни села в такси и поехала на Южный вокзал к двенадцатичасовому поезду. Она увидела, что вся улица залита розовым светом. Он просачивался сквозь прутья кованых ворот, отражался от стекол, отчего ей трудно было смотреть вдаль.

В поезде Дженни задремала, а потому удивилась, что так быстро приехала. Ей всегда казалось, что родной город находится в миллионе миль от Бостона, но вот он здесь, совсем рядом. Люди, привыкшие к жизни в большом городе, всегда поражались, каким тихим был Юнити, особенно после того, как дневной поезд с шумом и дымом отъезжал от вокзала. Моросил мелкий дождик, и птички пикировали на червей, выползших на молодую травку. Дженни вспомнила, что мать когда-то придумала с десяток названий для разных дождей, выпадавших в это время года. Воздух был наполнен птичьим пением и мутноватым туманом. «Как же назывался этот дождь?» — ломала голову Дженни. Она забыла его название, как забыла о том, что при вокзале нет стоянки такси. Людям, собиравшимся ехать в аэропорт, приходилось вызывать машину из Гамильтона; местные перевозки совершал Илай Хатауэй и только, это была единственная транспортная служба в городе.