— Привет, узнала?

Молчу. Решаю — прямо сейчас трубку бросить или…

— Я ведь опять перезвоню или подъеду. Проще поговорить и отделаться.

Зараза! Неужели я со всеми своими эмоциями настолько предсказуема?

— Говори.

— Молодец. Собственно, я только хотел тебя поздравить. Все-таки ты поразительно везучая девка. Мне бы твою везучесть, я бы горы свернул.

— Каждому воздается по делам его.

— Ты что в религию на почве всего этого ударилась? Как этот твой…

— Нет, не ударилась. Просто, всякий раз общаясь с тобой, невольно начинаю думать о вечном. Ведь ты тогда меня на верную смерть отправил. Своими руками. Чего теперь-то любезничать тянет? Совесть нечистая мучит?

— Может и так. Может и мучит. Только очень уж мне тогда деньги были нужны.

— Ну да. Сейчас еще расскажешь мне душещипательную историю про любимую бабушку, которой срочно требовалась операция…

— Не расскажу. Все равно ведь не поверишь.

— Не поверю. Я тогда твои глаза видела, Паш. Люди с таким взглядом редко знают о том, что такое угрызения совести.

— Не боишься так со мной говорить?

— Боюсь. Но я как-нибудь с этим справлюсь.

— Да. Наверно, справишься… Если бы все у нас с тобой иначе сложилось, я бы — ух!

Отключаюсь решительно. Ух. Аж передергиваюсь от этого «ух». Так, что тут же начинает болеть и рука, и ребро. Интересно у меня эти мои боевые ранения теперь всегда о себе давать знать будут? «Ноют на погоду старые раны…» У моего злосчастного предка, барона Унгерна на голове был шрам от сабельного удара, который он по молодости и неопытности схлопотал на дуэли. Потом остаток жизни у него временами дико болела голова. Многие исследователи указывают на то, что эти боли не могли не повлиять на его психику. Интересно, а мои раны повлияли на мою психику?..

Сижу смотрю на молчащий телефон. Γосподи! Ну сделай так, чтобы Павел навсегда исчез из моей жизни. Когда-то в том доме в Акше я клялась, что отомщу ему (именно ему!) любой ценой. Но теперь хочу лишь одного — больше не слышать его голос, не вспоминать лицо, не думать о том, что пережила во многом из-за него. Просто потому, что Павлу тогда нужны были деньги…

* * *

Я разрываюсь между мамой, Федькой, работой, ателье, где мне срочно шьют свадебное платье и допросами в полиции.

Следователь рад до невозможности, что еще одно глухое дело раскрылось само собой и при этом все даже обошлось без трупов. Неприятно, конечно, что арестованная за тройную попытку совершить убийство Маринка — своя, тоже работает в полиции. Но тут внезапно выясняется, что еще за два дня до того, как она решила меня пристрелить в третий раз (про первые два, видно, не придумали как отмазаться!), ее уволили из рядов по состоянию здоровья.

Впрочем, здоровье у нее и правда не очень. Из СИЗО ее уже перевезли в психиатрическую клинику. Врачи обследуют ее и вынесут свой вердикт, но следователь уже сейчас убежден, что в тюрьму она не сядет.

— Психушка по ней плачет натуральным образом. Крышак так капитально снесло, что родных не узнает. Да ещё все время кусаться и драться норовит. Вот ведь как с людьми-то бывает…

Мне Маринку отчасти жаль. Все-таки, как ни крути, не из каких-то низменных чувств она на убийство решилась. Любила ведь. Правда как-то по-своему, но все же любила. Неприятно думать, что в ее судьбе я сыграла не самую благовидную роль. Роль той самой «прицесски»… Но теперь я старше и понимаю, что никакая даже самая распрекрасная «прицесска» не сможет увести у тебя мужчину, если он сам этого не хочет…

Ладно. Не будем о грустном. В конце концов скоро моя свадьба! Сначала загс. Потом венчание. Виктория Прокопьевна, прикладывает к глазам кружевной платочек и в поисках моральной поддержки сжимает руку Шарля.

— Детки, а вы знаете, что это теперь навсегда? Теперь ваш союз закреплен на небесах и только бог может развести вас, забрав к себе одного или другого.

— Мы, Виктория Прокопьевна, пока к богу в гости не собираемся. Так что пусть потерпит немного с разводом.

— Дурачина здоровенный. Я ему о высоком, о душе, а он…

Федор смеется и целует Ксениной бабушке ухоженную ручку.

— Где будете жить? — деловито интересуется полковник Приходченко во время торжественного ужина. — Я вас, конечно, поставлю на очередь, как молодую семью, да еще семью военного, но вы, боюсь, состаритесь, пока эта самая очередь подойдет.

— У меня, наверно, если Аня согласна, — басит Федор и посматривает вопросительно то на меня, то на мою маму.

Мама возражает:

— Нет, лучше я к Феде съеду. У нас с Аней все-таки двухкомнатная, просторнее для двоих-то. Тем более, что у вас может скоро и ребятишки заведутся. Уж и не чаяла, что внуков понянчу.

— Мама! — целую ее, и она молодеет и хорошеет на глазах.

Свадебное застолье устраиваем в доме Ванцетти. В их совмещенной с кухней гостиной можно принять огромную толпу гостей. А народу набралось изрядно. Одних только Федькиных сослуживцев — человек двадцать. А некоторые из них ведь еще и с женами!


Ноги гудят от танцев, губы от поцелуев. «Горько» кричали столько раз, что мама была вынуждена вмешаться, сказав:

— Ироды. Дайте им хоть немного поесть!

— Да! — поддерживает ее Виктория Прокопьевна. — Вы-то сейчас домой вернетесь и спать завалитесь, а им ещё всю ночь тр… Как бы это по-русски?.. Трудиться. Вот.

Разъезжаются все далеко за полночь. Основную толпу увозит специально нанятый автобус. Остальные решают проблему транспортировки своих подвыпивших тел с помощью услуги «трезвый водитель». Их жены, которые и осуществляют развоз, этим крепко недовольны, но деваться им некуда. Наконец остаемся только мы с Федькой, моя мама, Виктория Прокопьевна с Шарлем, Стрельцовы и, естественно, Ванцетти.

Хотим с Федькой уже идти в кроватку. Просто-таки очень хотим. Но нас не пускают. Стрельцов и Серджо, переглядываясь и возбужденно смеясь, заявляют, что еще не подарили нам главный подарок.

— Что это вы затеяли? — подозрительно спрашивает Федор. На что Серджо встает и с неким полупоклоном вручает Федору конверт. Еще деньги? Нам и так надарили какое-то нереальное количество. Никто толком не знал, что нам дарить из вещей, вот и отделались конвертиками. Но в конверте, который передает моему мужу (как приятно это звучит!) Серджо, не деньги, а бумаги. Много.

— Эт-то что ещё такое?

Федор недоуменно просматривает документы. Все они очень официального вида, но на иностранном языке. Вернее, на языках.

— Дай-ка.

Виктория Прокопьевна забирает у Федора бумаги и быстро просматривает их. В какой-то момент руки ее опускаются, бумаги с шелестом падают на пол. Стрельцов и Серджо, чуть не стукаясь лбами, кидаются их подбирать.

— Это… откуда? — бабушка Ксении откашливается и произносит уже увереннее. — На какие шиши, детки мои, вы все это скупили? Вы ограбили Центробанк? Или сперли Стабилизационный фонд России?

— Там все сперли до нас.

Стрельцов выбирается из-под стола, аккуратно складывает бумаги обратно в конверт и на этот раз передает его мне.

— Держи. У тебя целее будет.

— А что это такое?

— Акции, дорогая, — Виктория Прокопьевна все ещё недоверчиво качает головой. — Акции ведущих корпораций мира. На сумму… Можно я не буду ее оглашать? А то мне что-то нехорошо от этой цифры становится. Записаны на ваше с Федором имя. Поверить не могу…

Оборачивается к Серджо и смотрит на него, прищурившись.

— Так как вы все это добыли?

Приятели переглядываются и начинают. Рассказывает, естественно Стрельцов, а Серджо периодически только кое-что уточняет.

— Ты понимаешь, Ань, когда тебя похитили, а Федька рассказал о том, что повесил тебе на шею радиомаяк, мы, естественно, стали тебя искать, уж извини, как черный ящик — по пеленгу. Прочесали Москву, Подмосковье — нет тебя. Сразу было понятно, что похищение напрямую связано с поисками клада барона Унгерна. А где его искать? Вывод очевиден — в Китае, в Монголии или в Даурии. Решили начать с России. Все-таки переправить человека через границу — штука проблематичная. Но на всякий случай монгольским спецслужбам тоже сообщили. А сами в Забайкалье подались. Подключили местных ребят. Федька вон обзванивал, в ножки кланялся.

— Да ладно вам. Чем я еще-то, лежа на больничной койке, помочь мог?

— Чем мог, тем и помог. Ребята взялись всерьез, и вскоре мы уже знали, в каком селе, и в каком именно доме тебя держат. Я поехал поразведать, своим глазом на все взглянуть, а Серега за свои записи засел. Сидел, сидел и высидел. Тоже примчался, клювом поводил и говорит: «Все ясно!» Я ему: «Да что тебе, морда итальянская, ясно?» Он: «Все!» И назад в Москву укатил. Вернулся через день. А в руках такая автомобильная сумка-холодильник.

Начинаю кое-что понимать.

— Моя кровь?

— Точно. Соображаешь! После того, как тебя Павел снотворным накормил, в госпитале ты ведь в том числе и из вены кровь сдавала. Часть на анализ ушло, а часть, причем большая, осталась. Федька тогда ещё попросил ее сохранить, заморозить на всякий случай, и мы с Серджо об этом знали.

Кошусь на мужа негодующе. Он в ответ только пожимает пудовыми плечищами.

— Случаи-то бывают разными.

— Вот именно, — Стрельцов воздевает палец вверх. — Пока ребята из Читы разрабатывали операцию по твоему освобождению, мы работали над своей. Тем более, что они нас в упор видеть не хотели, на пушечный выстрел к планам своим не подпускали, все мечтали москвичам нос утереть. Ну мы особо и не настаивали. В конце концов — ребята профессионалы. Короче говоря…