— Я опять это заметил! — восклицает Бэйли и указывает на Гретхен. — Ее веки дрогнули!

Молодая медсестра улыбается и соглашается с ним.

— Все идет очень хорошо.

Бэйли смотрит на нее таким взглядом, словно эта медсестра — самая красивая женщина из всех, кого он видел в жизни, и вообще, как будто мир воистину прекрасен.

— Пожалуйста, скажите мне еще разок, какой процент кислорода сейчас?

— Сорок процентов! — радостно улыбается медсестра.

— А! — довольно произносит Бэйли, хотя он об этом спрашивает уже третий раз за час.

Даже Том улыбается, хотя он еще сильно подавлен, но все же видно, что он тоже испытывает большое облегчение.

А мне так тошно и страшно, что кажется, если я сделаю слишком резкое движение, меня сразу вырвет.

— А когда она сможет писать и говорить? — спрашиваю я.

Медсестра качает головой.

— Пока она еще получает успокоительные. В лучшем случае — завтра.

Значит, у меня еще есть время до конца дня… О Господь милосердный. Что же мне делать? Наверное, лучше уйти. Просто уйти, и все. Как я смогу быть здесь, когда она очнется? Пока я боюсь даже обращаться к медсестрам. Вдруг им поручено следить за мной и слушать каждое мое слово на тот случай, если я невольно признаюсь в своем преступлении.

— Может быть, тогда стоит съездить домой и принять душ, переодеться? Ведь ничего не случится за это время.

Я не смогу находиться здесь, когда она очнется…

Медсестра в растерянности.

— Послушайте, гарантии нет, но… как я уже сказала, ситуация явно улучшилась.

Лицо Бэйли озаряется улыбкой.

У Тома явно больше сомнений.

— Я, пожалуй, останусь.

Бэйли решительно качает головой.

— Том, она вне опасности. Неужели ты хочешь выглядеть как вонючий бомж, когда твоя любимая завтра придет в себя? Она сейчас просто лежит и поправляется. У меня такое предложение: давайте все встретимся здесь после ланча. Разъедемся по домам, вздремнем немножко.

— Ладно, — соглашается наконец Том. Вид у него действительно измотанный. — Но я только переоденусь и сразу вернусь. Пожалуй, возьму такси. Вряд ли сам смогу вести машину.

Бэйли встает.

— Сегодня великий день! — смеется он. — До встречи, сестренка! — Он посылает Гретхен воздушный поцелуй. — Возьмем такси на троих, — решает он. — Таксист нас друг за другом развезет по домам. Сначала тебя, Том, потом Эл, потом меня.


Доктор Майлз Бенедикт выходит из своей машины. Морозное, ясное январское утро.

«Февраль не за горами, а значит, скоро Валентинов день, — думает доктор. — Нужно срочно заказать столик где-нибудь, а не то она мне плешь проест. Уже намекала насчет поездки в Венецию, по всему дому раскидала каталоги ювелирных украшений, раскрытые на страницах со снимками обручальных колечек. Все ее треклятые подружки, как назло, выходят замуж и рожают детишек, а она из-за этого чувствует себя неразорвавшейся биологической бомбой, часовой механизм которой тикает все громче».

Он смотрит на часы. Он приехал вовремя. Пожалуй, даже немного рано. Можно еще забежать в столовую и купить какого-нибудь фастфуда.

Итак, какие порции дерьма его сегодня ожидают? Парень после мотоциклетной аварии. Слетел с сиденья на скорости пятьдесят миль в час в футболке и джинсах, и дорожное покрытие фактически содрало с него кожу, как наждаком. Когда его сняли с каталки, его спина осталась на ней, можно так сказать. Майлз с отвращением морщится. Пожалуй, он не станет завтракать. Он рассеянно думает о том, пережила ли ночь девица с передозировкой. Вряд ли. Ведь она проглотила столько дряни, что эта доза могла бы слона прикончить. Потом Майлз решает все-таки выпить кофе, а после этого уж подняться в отделение и посмотреть, нет ли кого-нибудь, с кем можно будет договориться поиграть в гольф после смены. Сегодня просто превосходный день для гольфа.

Двадцать минут спустя он бодрым шагом входит в отделение интенсивной терапии. Настроение у него рабочее. Он готов принять смену. Чуть позже выясняется, что в гольф поиграть сегодня никто из коллег не хочет, и это жутко огорчает Майлза, и вдобавок эта идиотка в столовой не только облила ему руку кофе, но к тому же дала ему кофе с кофеином, а не без, как он просил. Это он понял только тогда, когда по пути в отделение выпил половину стакана, и теперь у него разболелась голова. Неужели так трудно налить то, что просит человек, каждый день спасающий людям жизнь?

Майлз заходит в пятую палату и, к своему изумлению, обнаруживает, что девица после передоза все еще пребывает в мире живых; она просто-таки ускоренными темпами идет на поправку. На счастье, в палате нет родственников, с которыми надо вести вежливые беседы. Только медсестры. В нервной тишине Майлз просматривает записи в истории болезни и сердито произносит:

— Кислородная поддержка — сорок процентов. Почему вы до сих пор вводите ей успокоительные?

Старшая медсестра, сопровождающая Майлза, толкает локтем молоденькую. Та стыдливо опускает глаза. Старшая говорит:

— Я не успела дать указания.

Неужели он все должен делать сам?

— Хорошо, отменяйте пропофол, — распоряжается он. — Разбудите ее и проведите экстубацию! Она такая молодая, ради бога! Давайте же! Шевелитесь!

Майлз строго смотрит на младшую медсестру. Та не смеет встретиться с ним взглядом. Майлз вдруг замечает, что у нее роскошная грудь. А мордашка подкачала, увы. Будто лопатой пришибли. Ну все, все…

— Так… — решительно произносит Майлз. — Пойдемте дальше, сестра. Следующий пациент, пожалуйста.


На автостоянке около больницы мы втроем ждем такси. Нет, мы не поедем все на одной машине. Хотя в палате мы и напоминали некое содружество, стойло нам выйти в реальный мир, мы сразу почувствовали, что это было бы слишком дико.

Странное зрелище — эти больничные автостоянки. С одной стороны, тут можно увидеть счастливых, гордых отцов, заботливо усаживающих в машину усталых матерей с новорожденными младенцами. С другой стороны, тут бродят нервные, взволнованные люди, срочно звонящие кому-то с мобильных телефонов и сообщающие ужасные новости, узнав о которых где-то кто-то что-то роняет на пол и в отчаянной спешке принимается искать ключи от машины и туфли.

Том, который очень торопится уехать — наверное, потому, что мечтает как можно скорее вернуться сюда, — спрашивает, можно ли ему взять первое такси. Он рассеянно целует меня в левый висок и говорит:

— Ну, увидимся.

Потом он быстро садится в машину, и она увозит его.

Я остаюсь с Бэйли. Бэйли провожает взглядом такси, увозящее Тома. Машина поворачивает за угол и скрывается из вида.

— Смешной малый, — качая головой, говорит Бэйли. — Такой правильный и честный. Что видишь, то и получишь.

Подъезжает следующая машина.

— Твоя очередь, — с улыбкой говорит Бэйли. В его взгляде усталость и облегчение, ну прямо мудрый правитель! — Поезжай, правда. Встретимся здесь.

— А ты что будешь делать? — спрашиваю я, взявшись за ручку дверцы.

Бэйли зевает.

— Сначала просто упаду. Потом душ приму, посплю. В таком духе.

— Поедем ко мне, — неожиданно без раздумий предлагаю я.

В первый момент Бэйли теряется. Потом с улыбкой говорит:

— Ты очень добра, Эл, но все будет нормально. Она пошла на поправку, и я справлюсь, обещаю тебе. До встречи.

Он посылает мне воздушный поцелуй.

Я вымученно улыбаюсь и сажусь в такси. Заднее сиденье покрыто шершавой коричневой искусственной замшей. Сильно пахнет окурками. К этому запаху добавляется не самый приятный аромат, испускаемый подвешенной к зеркалу заднего вида елочкой-дезодорантом. Я моргаю, пытаясь прогнать слезы. Я ведь совсем другое имела в виду, Бэйли.

— Так куда едем? — спрашивает таксист.

Я не вижу его губ — только глаза, отражающиеся в зеркале и вопросительно глядящие на меня. Я называю свой адрес. Таксист молча поворачивает руль и отъезжает от больницы. Я не оглядываюсь, но краешком глаза вижу, что Бэйли машет рукой мне вслед.

У меня остался только сегодняшний день с ним и Томом. Вот и все. Завтра она очнется, сможет писать, а может быть — и говорить и, конечно, сумеет всем рассказать о том, что я все сделала специально и не оказала ей помощь. Том и Бэйли поверят, что я хотела ее смерти. Сегодняшний день — все, что у меня осталось.

Всю прошлую ночь, пока мы сидели в больнице и ждали, когда стало ясно, что худшее позади, когда Гретхен уменьшили кислородную поддержку, когда Том и Бэйли радовались каждому подрагиванию ее век, я думала только об одном: «У меня нет выбора — мне просто придется исчезнуть. Собрать вещи и уехать».

Завтра наступит, она очнется. Конечно, я так рада, что она не умрет, но теперь мне страшно за себя.

Я в полном отчаянии. Мне жутко оттого, что я поступила так с той, которую когда-то держала за руку и уверяла в том, что всегда буду ее лучшей подругой. Я должна исчезнуть.

Ради чего мне оставаться, если на то пошло? Комната в съемной квартире, студия, которую я арендую для съемки от раза к разу. Ни друга, ни родственных связей. У Френ теперь своя маленькая семья. Мама и папа думают только о том, как бы поскорее выкинуть Фила из родительского гнездышка, чтобы спокойно жить дальше, а Филу и самому наверняка очень скоро надоест ничего не делать, и он решит, что пора начать собственную жизнь. Я их всех очень люблю, я знаю, что они меня тоже любят, но я не уверена в том, что они понимают меня лучше, чем я сама. У всех такая безумная жизнь. Мы — типичная, географически-разрозненная и отчаянно замотанная современная семья. Разве моим родственникам не будет безразлично, если я немного поживу для себя? Мне пришлось лицом к лицу столкнуться с очень неприятными истинами — и, быть может, это не так уж плохо. Нужно просто забрать фотокамеру и уехать. Нужно научиться делать выбор, перестать плыть по течению. Построить новую жизнь… где угодно, только подальше от Гретхен.