— Господи Боже, вы это серьезно?!

Он кивнул, не в силах говорить.

Прошло несколько долгих секунд. Он дал ей столько времени, сколько понадобится, чтобы прийти в себя.

Бретелька лифчика привычно соскользнула с плеча. Лора моргнула.

— Но я не влюблена в вас. Да и как это можно? Я почти вас не знаю. Но Боже мой, я хочу вас и клянусь, если это не сработает, а вам придет в голову уволить меня, я… — Она быстро отстегнула ремень. — Я сделаю так, что все агенты города занесут вас в черный список. Это ясно?

— Ясно, — успел сказать Пол. И едва он это произнес, Лора его атаковала.

И это было великолепно. Она сжала его лицо ладонями и припала к губам. А когда предложила сладкий кончик своего языка, волна нежности сделала его возбуждение еще более мощным. Пол извернулся и сумел положить ногу на ее бедро. Ее растрепавшиеся волосы задели его щеку. Поцелуй стал еще более страстным.

Пол сжал ее крепче. Ее тело под тонким шелком платья было поэмой чувственности.

— Я люблю тебя, — прошептал он, окончательно отбросив свой стратегический план.

— Ты псих.

— А ты — сплошной восторг.

Он с семнадцати лет не занимался ничем подобным в машине, и с тех пор удобнее здесь не стало.

Он нашарил молнию платья и как-то сумел расстегнуть. Руки скользнули по ее спине и коснулись лифчика.

— Это безумие, — застонала Лора.


Джорджи никак не могла решить, что теперь делать. Она лежала на шезлонге из тикового дерева, под солнцем позднего дня, заливавшим белое каменное патио. Сегодня вторник. Она приехала в Мексику ровно шестнадцать дней назад. И заставит себя вернуться в Лос-Анджелес еще до конца недели, вместо того чтобы остаться здесь навсегда, как хотелось бы. Или до тех пор, пока не сообразит, что делать со своей жизнью. Вот только, сидя перед купленным несколько дней назад компьютером, она не могла ни на чем сосредоточиться. Слишком болело сердце.

Парочка гекконов нырнула в тень. Вдалеке белели лодки. Ветровые стекла сверкали на солнце. Становилось слишком жарко, но Джорджи не двигалась с места. Прошлой ночью она приснилась себе в наряде невесты. Стояла у окна, с белыми лентами в волосах, и наблюдала через прозрачную тюлевую занавеску, как к дому идет Брэм.

Калитка скрипнула. Джорджи открыла глаза и увидела, как к дому через патио идет Брэм. Совсем как во сне, только романтический жених мрачно хмурился.

Джорджи ненавидела себя за то, что предательское сердце куда-то покатилось. Брэм был высоким, стройным и крепким. Годы разгульной жизни остались далеко позади. Ее эгоистичный, капризный, склонный к саморазрушению скверный мальчишка давно перестал быть таковым, и никто этого не заметил. Горло сжало так сильно, что Джорджи не смогла ничего выговорить.

Брэм осмотрел ее сквозь линзы очков:

— Наслаждаешься отдыхом?

Мягкий рокот его голоса прокатился над ней как предвестник бури.

Но Джорджи была актрисой и камеры уже заработали, так что она сумела найти слова.

— Оглянись вокруг. Разве это место можно не любить?

Он подошел к ней.

— Тебе следовало бы поговорить со мной перед побегом из дому.

— У нас не такой брак, чтобы откровенничать друг с другом.

Неверной рукой она потянулась к желтому, с фиолетовыми полосами, пляжному халатику.

Брэм выхватил у нее халатик и швырнул через все патио на маленький столик.

— Не трудись одеваться.

— Ну как же!

Она подошла к столику, медленно считая про себя и соблазнительно покачивая бедрами в крохотных трусиках… возможно, в последней отчаянной попытке влюбить его в себя. Но он не влюбится. Такие не влюбляются. Не потому что он эгоист. Просто он не знает, как это делается.

Джорджи накинула халат и тряхнула волосами:

— Зря приехал. Я все равно собиралась вернуться в Лос-Анджелес.

— Да, я слышал от Трева. — Он невольно сжал кулаки. — Пару дней назад Трев звонил из Австралии, но всю историю целиком я узнал из таблоидов. Если верить «Флэш», пока он снимается, мы переберемся в его домик, чтобы наслаждаться летним отдыхом на пляже.

— Мой когда-то застенчивый секретарь превращается в рупор прессы!

— По крайней мере хоть кто-то о тебе заботится. Что происходит, Джорджи?

— Я переезжаю в дом Тревора. Одна. Это хорошее решение, — коротко ответила Джорджи.

— Решение? Чего именно? — Брэм рывком сдернул очки. — Я что-то ничего не понимаю. Почему ты вдруг сбежала? Может, все-таки объяснишь?

Он был таким холодным. Таким злым.

— Наше будущее, — ответила Джорджи. — Следующий этап. Не находишь, что сейчас самое время пойти разными дорогами? Все знают, что ты работаешь, так что никто не посчитает странным, если я проведу лето в Малибу. Эрон, по твоему желанию, будет по-прежнему скармливать таблоидам трогательные истории. Ты можешь приехать, и мы с тобой прогуляемся по пляжу всем напоказ. И все выйдет как нельзя лучше.

Ничего уже не будет ни лучше, ни просто хорошо. Любая встреча с ним только продлит мучения.

— Мы так не договаривались. — Он сунул дужки очков за вырез футболки. — У нас соглашение. Один год. Никто ничего не заподозрит. И я сделаю все, чтобы ты его выполняла. Вплоть до последней секунды.

В начале он настаивал на шести месяцах, не на двенадцати. Однако Джорджи не стала напоминать ему об этом.

— Ты не расслышал? — Она поскорее нацепила невинную улыбку Скутер. — Ты работаешь. Я на пляже. Пара прогулок на публике. Никто ничего не заподозрит.

— Тебе нужно быть в доме. В моем доме. Ия что-то не слышал объяснений по поводу твоего побега.

— Видишь ли, мне давно пора начать новую жизнь. И Малибу — самое лучшее место для того, чтобы сделать первые шаги.

Тень от африканского тюльпанного дерева упала на его лицо, когда он шагнул ближе.

— По-моему, твоя нынешняя жизнь совсем не так плоха.

Даже с разбитым сердцем Джорджи сумела сыграть слегка раздраженную женщину:

— Я думала, ты поймешь. Вы, мужчины, все одинаковы. — Она прижала к груди полотенце. — Пойду приму душ, пока ты остываешь.

Она уже хотела войти в дом, когда услышала его голос:

— Я видел твою кинопробу.

Джорджи резко повернулась. Брэм молча наблюдал, как на ее лице недоумение сменяется растерянным пониманием. Ему хотелось прижать ее к себе, хорошенько встряхнуть, заставить сказать правду.

Пальцы, державшие полотенце, ослабли.

— Ты говоришь о пленке, которую сняла для меня Чаз?

— Это было гениально. Ты была гениальна, — медленно выговорил он.

Огромные зеленые глаза вопросительно смотрели на него.

— Ты проникла в суть роли, как и обещала. Люди недооценивают меня как актера. Мне в голову не приходило, что я делаю то же самое по отношению к тебе. Так бывает.

— Я знаю.

Ее простой ответ обескуражил его. Он ничего не знал, а когда увидел запись, почувствовал себя так, словно получил удар в солнечное сплетение.

Вчера ночью он сидел в темной спальне и смотрел пленку. Когда он нажал на кнопку, на экране появилась голая стена офиса Джорджи и раздался негодующий голос Чаз:

— У меня полно дел. И нет времени для всякого дерьма.

В кадр вошла Джорджи. Волосы разделены на прямой пробор и откинуты назад. Почти никакого макияжа: немного тонального крема, совсем нет туши, глаза чуть-чуть подведены карандашом… и шокирующе алый рот, какого никак не могло быть у Элен. Скромный черный жакет, белая водолазка и несколько ниток причудливо перепутанных черных бус.

— Мне некогда, — ныла Чаз. — Нужно готовить ужин.

Джорджи ответила ледяным, повелительным взглядом. Куда девалась ее обычная дружелюбно-щенячья манера?

— Делай, как тебе велено.

Чаз пробормотала что-то неразборчивое и осталась на месте. Грудь Джорджи едва приподнимала ткань жакета. И тут улыбка, гребаная улыбка пестика для колки льда, искривила ее губы, и алый рот оказался удивительно к месту.

— Думаешь, что способен смутить меня, Дэнни? Но я никогда не смущаюсь. Смущение — удел неудачников. А неудачник — это ты. Не я. Ты ноль. Ничто. Мы все знали это, даже когда ты был ребенком.

Голос был тихим, убийственно спокойным и очень сдержанным. В отличие от других пробовавшихся на роль актрис она не вкладывала в речь никаких эмоций. Ни прикушенных губ, ни заломленных рук. Все очень скупо.

— В этом городе у тебя не осталось ни одного друга. Но ты по-прежнему воображаешь, что обставил меня…

Слова так и лились из алого рта, холодная ярость скрывалась за красной как кровь улыбкой, обличавшей эгоизм, коварство, ум и полную убежденность в том, что она заслужила все, что может схватить, сграбастать и сцапать.

Брэм зачарованно смотрел на экран, пока эта улыбка не замерзла черным льдом у нее на губах.

— Помнишь, как издевался надо мной тогда, в школе? Как громко смеялся? Ну? Кто смеется последним, жалкий шут? Кто смеется теперь?!

Камера продолжала снимать, однако Джорджи не двигалась. Просто ждала. В ее фигуре чувствовалось спокойствие, неуловимая гордость и стальная решимость.

Камера дернулась, и Брэм услышал голос Чаз:

— Иисусе милостивый! Джорджи, это было…

Экран погас.

Теперь Брэм смотрел на Джорджи, стоявшую здесь, в белоснежном патио: волосы стянуты в неряшливый узел, на лице ни грамма макияжа, полотенце волочится по полу… и на секунду вдруг показалось, что он встретился с расчетливым взглядом Элен. Упрямым. Циничным. Проницательным. Ничего, сейчас он все исправит.

— Сегодня утром я разбудил Хэнка и заставил просмотреть запись еще до того, как он выпил кофе.

— Неужели?

— Его словно обухом по голове ударили. В точности как меня. Ни одна актриса из тех, что мы просмотрели, не сыграла так, как ты. Эта сложность, эта скрытая насмешка…